Карен Харпер - Королева

— Я не ваш подопечный. Это вам надлежит выполнять мои распоряжения.

— Тогда переходите к следующей теме.

— Очень хорошо. Какова была причина ссоры между вами и вашим мужем?

Моя показная смелость, достигнутая с таким трудом, едва не дала глубокую трещину. Если он сумеет вытянуть из меня правду, я погибла. Совету больше ничего и не потребуется — только узнать, что когда-то давным-давно я была влюблена в Тома Сеймура. Могло оказаться так, что сам Том на допросах здесь, в Тауэре, или на суде солжет, будто наша связь продолжалась долго, как он грозил сказать Джону?

— Вы женаты, сэр Томас? — задала я встречный вопрос.

Господи, помоги мне, как же дрожал у меня голос, несмотря на дерзкие замыслы!

— Уже много лет, мистрис Эшли. Но я должен выяснить…

— Значит, вы вполне понимаете, как всякие мелочи могут стать поводом для большой ссоры. Началось все с пустяка, но я слишком резко ответила мужу, и он в гневе отвернулся от меня, а тут пришла весть о кончине вдовствующей королевы, что сильно опечалило и нас обоих, и принцессу. После этого муж, сердясь на меня, поспешно уехал, и я не успела объяснить ему…

— Да ладно, ладно, — прервал меня сэр Томас и начал заносить мой ответ на бумагу, потом зачеркнул. — Мастер Эшли тоже сказал, что это была ссора из-за пустяка.

Я сразу гордо вскинула голову. Значит, Джону они все эти вопросы уже задавали, хотели заманить нас в ловушку. Но, благодарение Богу — и отважной душе моего Джона, — он с ними тоже, должно быть, справился. Пусть он и говорил мне, что ревнует к Тому, однако меня не выдал. Этого было вполне достаточно, чтобы придать мне еще больше смелости. К тому же я знала, что моей любушке эти негодяи ничего плохого сделать не смогут.

— Я все же прошу вас, сэр, записать еще кое-что, — обратилась я к секретарю Тайного совета уже более твердым голосом. Он обмакнул перо в чернила и ждал, что я скажу. — Запишите: здесь так холодно, что я не в силах спать по ночам, руки и ноги мои опухли, и так темно, что даже днем я не могу читать — ведь окно мне пришлось заткнуть соломой. Запишите это, сэр.

Он добросовестно записал мои жалобы.

— А закончить можно вот чем, — добавила я. — Если случится так, что я снова окажусь на службе ее высочества, я ни за что не стану говорить с ней о замужестве — даже за все блага мира. Теперь что касается дерзости Томаса Сеймура, вторгшегося в опочивальню принцессы. Пэрри пересказывает с чужих слов, а я была там лично и призываю Господа Бога в свидетели того, что я решительно потребовала от лорд-адмирала тотчас покинуть опочивальню ее высочества и прекратить неподобающие действия. Он, однако, поклялся, что сообщит обо всем достойнейшим лордам — членам Тайного совета. «Что, если я так и сделаю? — сказал он. — Пусть бы они все на это посмотрели, вот чего я хочу!» В конце концов я поведала о случившемся королеве, а она сочла все это шуткой и сказала, что будет сама приходить вместе с ним. С того дня она так и делала. Теперь, сэр, достаточно ли я рассказала, можете ли вы с чистой душой поставить на этом точку?

— Да, да, подпишите вот тут, ибо мне надоело слушать, как вы оправдываетесь.

— Оправдываюсь? Я просто рассказала вам чистую правду, которая, кстати, ни в чем не противоречит ни словам Томаса Пэрри, ни, я уверена, словам моего мужа Джона!

Я твердой рукой вывела как можно красивее: «Кэтрин Эшли» — и стала молиться о том, чтобы покончить со всем этим делом. И о том, чтобы ее высочество, которую там, в Хэтфилде, тоже запугивали, твердо стояла на своем.

«28 января 1549 года

Принцесса Елизавета — Эдуарду Сеймуру,

герцогу Сомерсету, лорд-протектору.

Его светлости лорд-протектору,

моему добрейшему господину.

Что касается Кэт Эшли, то она никогда не давала мне совета вступить в брак с Вашим братом. Напротив, она всегда утверждала (если уж речь вообще заходила о моей предполагаемой свадьбе), что никогда не допустит моего замужества — будь то за англичанином или иноземцем — без согласия его королевского величества, Вашей светлости и всего Тайного совета. Другие лица сообщали мне, что в Лондоне широко распространились сплетни, злостно оскорбляющие мою честь и доброе имя, каковое я ценю превыше всего прочего: якобы я ношу во чреве дитя достопочтенного лорд-адмирала. Милорд, это бессовестная клевета, и потому я, помимо желания видеть его королевское величество, от всей души прошу Вашу светлость позволить мне прибыть ко двору, дабы все могли видеть, как я выгляжу на самом деле. Написано в спешке в Хэтфилде сего января 28-го числа.

«7 марта 1549 года,

моему добрейшему господину лорд-протектору.

Что касается Кэт Эшли, то я прошу, чтобы Ваша светлость и все члены Тайного совета явили ей свою милость и благоволение. Во-первых, потому, что она служит мне уже много лет и не жалела ни сил, ни трудов, дабы взрастить меня, обучить и воспитать безупречно. Вторая причина, как я полагаю, такова: если Кэт и могла иметь какое-либо касательство к делам лорд-адмирала, к его замыслу жениться на мне, то исключительно потому, что видела в нем одного из членов Тайного совета и не могла помыслить о том, чтобы он пустился в подобное предприятие иначе, как с согласия совета. Ибо я многократно от нее слышала одно: она не допустит моего замужества с кем бы то ни было без согласия Вашей светлости и Тайного совета. Третья причина заключается в том, что та, которую я горячо люблю, содержится не где-нибудь, а в Тауэре, а через то и поныне многие полагают, будто я сама замешана в противозаконных делах и будто бы меня простили, снисходя лишь к моей молодости.

Кроме того, я отваживаюсь — не имея намерения нанести какую-либо обиду — просить Вашу светлость и прочих членов Тайного совета явить милость мастеру Эшли, супругу Кэт, каковой приходится мне кровным родственником.

(После моих мытарств в Тауэре прошло много лет, прежде чем я обнаружила копии своих показаний, а также писем, написанных Елизаветой в мою защиту, — она хранила их среди записей и иных вещей, вверенных моему попечению. Несмотря на то что я твердо стояла на своем, несмотря на то что Джон так и не дал никаких компрометирующих меня показаний, даже под угрозой пыток после признаний Томаса Пэрри, без заступничества Елизаветы я вполне могла сгинуть в Тауэре. А так все обошлось тем, что я провела в тюрьме несколько недель, страдая от холода и от страха в столь мрачном месте, а главное — от разлуки со своей любимой умненькой девочкой и Джоном. Бог свидетель — хоть я тогда никому ни слова об этом не говорила, — она была мне как дочь, хоть в ее жилах и текла королевская кровь, а я вышла из низших слоев общества.)

Глава тринадцатая

— Мистрис Эшли, у меня добрые вести для вас и мастера Эшли, — сообщил лорд-смотритель Тауэра сэр Леонард Чемберлен, едва просунув голову в дверь моей камеры. — Пришло распоряжение освободить сегодня вас обоих.

Я испытала огромную радость и облегчение, не выдержала и разрыдалась.

— И я с-смогу вернуться в свиту ее в-высочества? — заикаясь, выговорила я.

По моим подсчетам, сегодня было 19 марта — в Тауэре я провела без малого четыре месяца. Я торопливо вытерла слезы и приготовилась услышать известие о том, что сбудется и вторая моя заветная мечта — о воссоединении с Елизаветой.

— Это вряд ли, — ответил мне сэр Леонард. — Вас освобождают под надзор Уильяма Сесила, личного секретаря лорд-протектора Эдуарда Сеймура, герцога Сомерсета. Через час я приду за вами, — пообещал он и закрыл дверь.

Свобода! Мы снова будем вместе с Джоном, пусть пока и не с Елизаветой. Я должна была бы испытывать признательность, но вместо этого от всей души проклинала тех, кто не пускал меня к моей девочке. Позволят ли нам с Джоном когда-нибудь снова служить ей?

У меня было искушение оставить все свои пожитки здесь, потому что я износила три взятых с собой платья; теперь они истрепались и пропахли тюремной камерой. Но я ведь понятия не имела, сможет ли Джон занять свое прежнее место. Возможно, мы будем принуждены уехать на север, просить пристанища и хлеба насущного у его единокробного брата. Поэтому я скатала свои грязные и порванные платья и сунула их под мышку. Затем вымыла лицо питьевой водой, поскольку другой чистой воды тут не было. Я плюнула на пол и, когда лорд-смотритель пришел за мной, последовала за ним с гордо поднятой головой.