Владимир Афиногенов - Аскольдова тризна
Когда представилась возможность Селяну самому увидеть воочию нового новгородского старейшину и составить о нём собственное мнение, то оно мало чем отличалось от мнения его друзей-сотоварищей. В первую очередь глава киевских купцов отметил в характере Рюрика неуёмное любопытство. Задавая следовавшие один за другим вопросы, он напоминал коршуна, низвергнувшегося из-за облаков, чтобы истерзать жертву… «Каким путём киевляне прибыли сюда? Какие племена живут на Днепре? Ладят ли они между собой? Велик ли народ — хазары… Много ли дани берут? И какую?..»
Узнав о победе киевлян, ходивших на Византию, приподнялся с места, глаза его, вдруг ударившиеся в голубизну, расширились…
А наслышавшись о богатстве ромеев, о дворцах их, пол которых выложен белым мрамором, а крыши — золотом, и о тамошнем солнце, которое светит почти круглый год, воскликнул:
— Мы же живём, как жуки!.. В лесу и болоте… И по многу времени жалует нас Замерзла…
— Жалует она и нас. Но менее того… Мы к ромеям поближе… И к синему Понту.
— Вы бы поглядели на Варяжское море! Даже летом волны его пребывают в тёмном цвете. Такие же, как в озере Нево. Вы проситесь туда — я дозволяю. Поторгуетесь с водью… — Отвернулся к окну, затянутому бычьим пузырём. — Надо будет к вам в Киев съездить, сам успею ли, не знаю…
— Милости просим! Аскольд и Дир правителю Руси Северной рады будут.
— Рады?.. — переспросил Рюрик. — Сие хорошо… А пока — до свидания, други мои, — и молодой новгородский старейшина проводил гостей до порога.
Селян, Никита и Горыня понимали, что все свои торговые дела им надлежало завершить на осень, когда под воздействием затяжных дождей вспухают реки Двина и Днепр, особенно в своих верховьях, находящихся в земле кривичей и делающихся на время судоходными, тогда самый трудный и длинный волок между ними становится короче…
Первый волок[86] от Ловати, впадающей в Ильмень-озеро, до Двины никогда никого не заботил: ни варягов, ещё издревле ездивших к грекам, ни киевлян, едущих в Новгород и даже к берегам Лютого океана, к юграм, — волок этот шириной всего-то чуть поболе десяти поприщ.
— К озеру Нево отплываем завтра… Велите грузить бочки с мёдом, — распорядился Селян, вернувшись со встречи с Рюриком.
— А в которых мёд затвердел? — спросил Никита.
— Продадим и такой, возьмут. На хмельной напиток. Водь его почём зря трескает…
— Неужели получше, чем мы?!
Да ещё ка-а-ак! — протянул бывший походный княжеский кормчий. Вспомнил, как за пьянку стражникам кат рубил головы, рассказал: — Когда вы погорели и из Припяти к нам плыли, и лодки ваши уж к Киеву подходили, дружинники Дира, нёсшие караульную службу, упились и не дали сигнал дымом… Аскольд на Высоком Совете настоял на том, чтобы им головы топором снести. Сурово, конечно… Но потом дружинника Кузьму помиловали, которому печенежская дева успела плат на голову накинуть, а апосля тех, кого надлежало за ним казнить… Тогда Кузьма вынужден был взять деву — полюбовницу Дира — в жены… Как обычай велит.
— Слышали сие… Она же мужа свово стрелой и порешила в Саркеле. Её живую в болото закопали и осиновый кол в грудь вбили… На наших глазах, — добавил Никита.
— Да, братья, чудные дела деятся на этой земле! — с удивлением и каким-то сожалением заключил Горыня.
И через два дня киевляне вместе с новгородским купеческим караваном прибыли на западный берег озера Нево, где жило угро-финнское племя водь, которое только охотилось и ловило рыбу; земледелием оно не занималось, пчелиных пасек не держало, собирало лишь дикий мёд, — но много его в дуплах не насобираешь… Поэтому новгородцы привезли людям этого племени зерно, а киевляне продукт, необходимый для приготовления хмельного напитка.
Обычай торговать у води — «немой»: на берегу раскладывают они меха, а сами уходят, оставляя на них «заметки», — к примеру, за десять шкурок куниц — бочку мёда или мешок зерна.
Если кому мена кажется сходной, тот забирает разложенный товар, а свой кладёт… А кому цена покажется не подходящей, проставляет на «заметках» свою, пока в ней не сойдутся…
У води существует закон, продиктованный их шаманами-колдунами: не встречаться лицом к лицу с иноземными купцами, чтобы ненароком не подвергнуться сглазу. Боги у води — не языческие идолы, а вытесанные из камня лесные животные. Им и поклоняются…
Киевляне очень довольны остались меной; несколько лучших шкурок отобрали в подарок Рюрику. На остальные приобрели, что хотели: Селян — женские украшения, Никита и Горыня — плотницкие инструменты и гвозди.
2
Викарий Ганнон, сидя на носу гребного судна, идущего по реке, наслаждался ранними лучами солнца, подставив навстречу им своё лицо и, как сытый кот, блаженно жмурил глаза. Открыл их пошире и медленно обвёл взглядом окрестности.
«Иисусе! Хвала Господу нашему, что поселил меня, раба Твоего в таком чудном месте… Каков утренний воздух с альпийских лугов! А как серебрятся водные потоки, низвергаясь с каменных уступов гор!.. И как успокаивающе плещется под вёслами вода родного Зальцаха!..»
Ганнон все годы прожил в Зальцбурге, не считая детских лет, что провёл в пригороде, в семье отца, немецкого священника. Затем его отдали в городскую духовную школу… Учился прилежно, раболепствовал перед святыми отцами, прошло время — сделался викарием…
Будучи помощником епископа много ездил по нуждам церкви, и теперь ему было с чем сравнивать окружающий сейчас ландшафт. Побывал он и в Риме, и в Константинополе, у мадьяр и у моравских славян-язычников, подводя их под свою веру… Но лучших мест не нашёл…
Да, собственно, и не искал их, потому что кровное дело его здесь, которому он служит верой и правдой… «Хотя что считать правдой? — задал наедине с собой смелый вопрос Ганнон. — Ведь такая же правда есть и у Константина-философа, и его брата… А я еду мешать им, а по возможности и расправится с ними… Прости Господи и помилуй нас, грешных… Веление папы, апостольского преемника, — закон. И каждый истинный христианин должен следовать ему беспрекословно, ибо нет святее, чем римская церковь».
В послании к епископу Зальцбургскому папа писал, что над кораблём византийцев командует капитан, родственник бывшего патриарха Игнатия, ненавидевшего Фотия, а следовательно Константина и Мефодия. Нужно использовать сие обстоятельство…
Ганнону уже было известно: буря уничтожила одно судно мораван, осталось два — византийское и другое — служащее для охраны. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы эти два корабля свернули в Мораву, протекающую по земле великого князя Ростислава… Там их уже не достать.
«Вся надежда на капитана… Как там его имя? Ктесий… Да, так!» — думал викарий.
Он позвал священника Иоганна, уже в годах человека, но телом ещё сильного, а умом — хитрого и изворотливого…
— Бери с собой двух крепких бойцов и найди способ встретиться с капитаном судна византийцев, который станет действовать, как нужно нам… И надлежит сделать так, чтобы это судно и моравское застряли в водах Дуная… А тут подоспеем и мы…
— Вас понял, святой отец… Благословите!
— Благословляю! — Ганнон поднялся, перекрестил Иоганна, потом грудь свою и опустился в каюту.
Иоганн тоже последовал за ним, но затем свернул к себе, переоделся в доспехи, вооружился мечом, луком со стрелами, щитом, скармасаксом[87], - теперь он уже не «святой отец», а смелый и беспощадный воин, готовый победить, а если надо и умереть за веру Христову и папу римского…
Но если для святого отца позволительны какие- то колебания, даже слабости, то для солдата они просто недопустимы.
Таких же решительных двух человек Иоганн взял себе в боевые товарищи: одного звали Вульфардом, другого — Хлодвигом.
Ещё некоторое время гребное судно продолжало плыть по реке. Когда на высоком берегу завиднелась сельская кирха, оно свернуло ближе к берегу и ошвартовалось напротив неё. На землю сошли викарий, Иоганн, Вульфард и Хлодвиг.
У настоятеля кирхи Ганнон потребовал трёх лошадей под сёдлами. Здесь он распрощался, поблагодарил сельского священника, сделавшего добро во имя Господа Иисуса Христа и Его матери Девы Марии, и спустился к реке.
Иоганн с боевыми товарищами пустили вскачь лошадей: посуху, спрямляя путь, они через горы должны будут выехать к озеру Нёйлидлер-Зее, северным берегом обогнуть его и достичь Дуная возле отрогов Западных Карпат, в месте слияния его с Моравой. И там Иоганну надлежит встретиться с Ктесием…
Лёгкость, с которой расстался сельский священник с тремя лошадьми со сбруей, стоившими и без неё немалых денег, пусть не удивляет читателя, — таковы были германские законы и нравы тех лет, не отличающиеся мягкостью от законов и нравов императора Карла Великого, наоборот, скорее — ужесточившиеся…
