Константин Симонов - Товарищи по оружию
Постников был нетерпим ко многому, но одного он не выносил совершенно: когда, манкируя штабной работой, молодые командиры рвались на передовую.
– Ты штабной командир, ты решение дерзкое прими и ответь за него головой, – ворчливо говорил он, – а то, что ты под пулями был, это барышням рассказывай.
Под бессонным оком этого человека Артемьев со своими товарищами работал над предстоящей операцией.
Сброшенные в реку с Баин-Цагана, японцы пока не возобновляли попыток снова переправиться на западный берег, но зато яростно дрались на восточном.
Весь июль шли бои. В этих боях был убит командир 149-го стрелкового полка майор Ремизов. Сопку, на которой он погиб, взяли японцы. В погожие дни она была хорошо видна с Хамардабы и в штабной документации уже давно стала обозначаться как Ремизовская.
При всей, казалось бы, бессмыслице жестоких фронтальных боев за несколько десятков песчаных барханов японцы весь июль с готовностью платили кровью за каждый взятый ими квадратный километр пустыни. Только к началу августа они прекратили наконец атаки и начали деятельно укрепляться: рыли разветвленную сеть ходов сообщения, сооружали блиндажи с покрытием из бревен и бетонных плит, строили подземные гаражи, конюшни и склады.
Район, занятый ими на монгольской территории, имел шестьдесят километров по фронту и десять – пятнадцать в глубину. По сведениям разведки, в нем размещалось больше сорока тысяч японских войск. Было очевидно, что японцы готовят себе плацдарм для будущего наступления, но все еще оставалось неясным, когда оно планируется.
Судя по ряду приготовлений, были основания предполагать, что японцы намерены, просидев зиму в укрепленном районе, начать наступление весной. Однако приходилось считаться и с тем, что эти приготовления к зиме – мнимые и японское наступление возобновится в ближайшее время, по-прежнему, в случае успеха имея целью захват Восточной Монголии и выход на подступы к Байкалу.
В Токио считали, что Москва в конце концов отступит. Свидетельств этому, на взгляд японского правительства, было более чем достаточно: и продажа КВЖД, и уступки в переговорах по рыболовным участкам, и терпение, проявленное Наркоминделом при обсуждении вопроса об островах на среднем течении Амура. Все это, вместе взятое, трактовалось японцами как явная боязнь русских ввязаться в войну на Дальнем Востоку имея у себя за спиной Гитлера.
В иной обстановке советское правительство начало сосредоточивать в районе Халхин-Гола крупные силы. Но его мнению, только полное восстановление гарантированных Советским Союзом границ Монгольской Народной Республики и полный разгром всей вторгшейся в Монголию японской группировки могли заставить Токио всерьез призадуматься над перспективами большой войны.
Операция, в детальной разработке которой вместе с десятками других командиров пришлось принимать участие и Артемьеву, замышлялась как удар на обоих флангах с глубоким обходом и быстрым соединением обходящих групп в тылу японцев, на монгольско-маньчжурской границе.
Обеспечить такую операцию было нелегко. Требовалось подвезти через пустыню в район военных действий громадное количество боеприпасов, горючего и продовольствия, юрт и палаток и тысячи кубометров леса. Эшелоны разгружались за семьсот с лишним километров, в Забайкалье, на станции Борзя, и каждый ящик снарядов и каждый кусок дерева, начиная от бревен для блиндажных накатов и телеграфных столбов и кончая шестами для связи, приходилось везти на грузовиках, делавших оборот в тысячу пятьсот километров. По расчету горючего, машины, груженные бочками с бензином, сами съедали за дорогу туда и обратно треть того, что на них можно было погрузить.
При всем этом была поставлена задача сохранения тайны.
Конечно, скрыть до конца такое сосредоточение войск было невозможно, но принимались все меры к тому, чтобы спрятать хотя бы его истинные масштабы.
По радио открытым текстом передавались ложные запросы и напоминания о подвозе зимнего обмундирования, о лесе для строительства зимних блиндажей, о кольях и проволоке для проволочных заграждений. Часть проволоки, которую предполагалось использовать впоследствии для установки заграждений на границе, привезли заранее и начали открыто ставить на самых видных местах.
Сильная звуковещательная станция каждый день имитировала то в одном, то в другом месте шум, который можно услышать при забивке кольев. Танки со снятыми глушителями каждую ночь кочевали вдоль фронта, заранее приучая уши японцев к тому грохоту, без которого не обойтись при сосредоточении танковых бригад на исходных позициях в канун наступления.
В частях, стоявших на переднем крае, распространялись листовки политотдела о задачах обороны. Разведка позаботилась о том, чтобы листовки попали к японцам.
Срок для подготовки операции был дан из Москвы жесткий – меньше месяца, а когда 11 августа стало известно, что японцы сформировали из своих поиск, находившихся в Монголии и Западной Маньчжурии, 6-ю Особую армию, срок был срезан еще на несколько суток.
Всю первую половину августа Артемьев не разгибаясь писал, чертил, сводил поступающие из частей данные, уточнят разграничительные линии, заготовлял приказания и распоряжения, с радостью сознавая размах предстоящей операции.
Если б не войлочные стены юрты, не огонек маленькой лампочки и не комары, днем и ночью облеплявшие опухшее от укусов лицо, Артемьев в этом круговороте штабной работы минутами был готов представить себе, что он сидит в тактическом кабинете академии, готовясь к большой военной игре.
Затишье было, конечно, относительным. Днем слышалась стрельба японских зениток по нашим разведывательным самолетам. По ночам разведчики ходили за «языками», и почти каждую ночь то там, то тут начиналась затяжная перестрелка. Эскадроны стоявших на крайнем левом и крайнем правом флангах монгольских кавалерийских дивизий несколько раз рейдировали по японским тылам.
Товарищам Артемьева по оперативному отделу, несмотря на ворчливое сопротивление Постникова, по разу, по два удалось побывать на передовой, и они потом рассказывали об этом с отличающей новичков нарочитой небрежностью.
Артемьев слушал их рассказы без особой зависти, но однажды, осатанев от постоянного сидения в торге, придрался к случаю и попросился у Постникова съездить на левый фланг, в 6-ю монгольскую кавалерийскую дивизию.
Случай был как случай – пакет, с которым Артемьеву ехать было не обязательно, но можно было и поехать.
Постников так нахмурил брови, что они вовсе завесили ему глаза, и ворчливо ответил, что сам бы с удовольствием проехал километров десять переменным аллюром, однако не просится у начальника штаба на верховую прогулку.
Это было 13 августа. А начиная с 14-го Постников по два раза на дню стал выезжать на передовую для командирских рекогносцировок – то с командующим и членом Военного совета, то с начальником штаба, каждый раз беря с собой одного из командиров оперативного отдела.
Дошла очередь и до Артемьева. Командующий вызвал Постникова на рекогносцировку на левый фланг, и Постников взял с собой Артемьева, за которым в оперативном отделе числилось это направление.
Машину они оставили у штаба полка, и когда добрались пешком до окопов переднего края, там уже находился пришедший сюда раньше них командующий. Он стоял с командиром танковой бригады, который должен был вместе с пехотой наступать здесь в первый день операция.
Артемьев сразу узнал Сарычева, хотя тот для маскировки был одет в общевойсковую форму. Красноармейская защитная гимнастерка, надетая поверх серой, танкистской, горбом топорщилась у него на спине.
От передовой до японских позиций было метров триста. На бурых буграх виднелись свеженасыпанные брустверы окопов. Местами под обложенной дерном землей угадывались недавно отрытые блиндажи. Вдали, за несколькими рядами мелких бугров, торчала высота Палец, господствовавшая над всем этим районом,
Постников, любивший держаться подальше от начальства, скучал, ожидая, когда его позовут. Местность ему была известна во всех подробностях, тан тоже. Короткая перестрелка, разгоревшаяся было слева от них, но быстро погасшая, его не заинтересовала, он даже не повернул головы.
Командующий стоял всего в десяти шагах от Постникова и Артемьева, и, хотя он разговаривал с Сарычевым негромко, Артемьев слышал почти каждое его слово.
– Направление представляет то удобство, – говорил командующей, – что они его не считают танкоопасным. Исходят из возможностей своей собственной техники. А вы возьмете такие подъемы?
