Сергей Смирнов - Царь Горы, Или Тайна Кира Великого

Во-вторых, именно в эти годы я имел наименьшую возможность беседовать с Киром и наблюдать за ним. Чем более он возвышался, тем менее становился доступен для простых смертных, к коим я без всякой досады при­числяю и себя. Советчиков у него теперь хватало, хоть отбавляй. Чего стоил один Крез, большой знаток эллин­ской мудрости. Работы у меня, однако, не убавилось, а привалило еще больше. Хотя бы за счет того, что пределы Персидского царства несказанно расширились, дороги стали куда длиннее и мне теперь едва не приходилось разрываться на двух Кратонов, чтобы разом поспеть на два края света. Молодость между тем проходила, и бесконечные разъезды давались мне уже не с той легкостью, как в начале судьбы. Новые поручения Кира я, как правило, получал от его гонцов, настигавших меня то в Эфесе, то в Трапезунте, то где-нибудь на окраине Киликии. Кроме всего прочего, мне приходилось держаться подальше от невзлюбившего меня Губару. Он умер вскоре после взятия Вавилона, и только после его смерти я вздохнул с облегчением и стал, так сказать, «приближаться» к Киру тогда, когда считал это необходимым.

В-третьих, по моему глубокому убеждению, завоевание обширнейших земель Востока и даже великого Вавилона потребовало от Кира куда меньше душевных сил, напря­жения воли и, наконец, воинской доблести как его самого, так и всей его к а р ы, нежели достославная «охота» под Пасаргадами, ввиду войск, присланных Астиагом. Расши­рение Персии, укрепление ее могущества происходили как бы сами собой, ибо лавина уже двинулась, набрала всю возможную мощь и теперь ее масса уже не могла не рас­пространиться до естественных пределов, положенных са­мим строением гор. Всего три поистине тяжелых и кро­вопролитных сражения пришлись на жизнь Кира. Два из них — с лидийцами, которые стали затем самыми прилеж­ными из всех подданных Персидского царства; третье же, последнее — со скифами-массагетами, которые, полагаю, никогда не станут ничьими подданными. В третьем своем сражении Кир и принял смерть — ту, какую, по-видимому, и желал принять.

Итак, я возвращаюсь к тому дню, когда Кир принял от Судьбы во владение Лидийское царство.

Дым еще не выветрился из дворца в Сардах, когда Кир воссел на трон Креза. На очень высокой и широкой спинке золотого трона красовался в виде искусной чеканки под­нявшийся на задние лапы лев в естественную свою вели­чину. Сам трон стоял на возвышении, куда вели семь сту­пеней из коринфского мрамора. Кир легко и быстро, как бы намеренно избегая излишней торжественности, взошел по ступеням и так же легко, с домашней простотой сел на трон, будто садился на него раньше каждый день, начиная обеденную трапезу. Всем своим видом он показывал, что Раболепная толпа лидийской знати ему здесь вовсе не тре­буется для подтверждения его прав и могущества.

По обе стороны от трона Кир велел установить еще по одному роскошному сиденью, причем своего царственного брата он усадил по левую руку, а низвергнутого Креза — по правую. Позже я узнал, что так просил его сделать сам осторожный Гистасп, который считал, что уже наступает пора заручиться поддержкой лидийцев на случай войны как с Ионией, так и с Вавилоном.

Говорят, что Кир спросил Креза, как ему приручить лидийцев, и бывший царь дал такой совет: надо обязать их учиться наукам и искусствам, в первую же очередь танцам, и дать им побольше празднеств, на которых они могли бы соревноваться в искусствах, а между делом от­нять у них все оружие. На самом деле этот совет был дан Гистаспом, а Крез его одобрил и только подтвердил, что привыкшие к богатству и благополучию лидийцы охотно подчинятся новому закону. Кир не только отдал повеление лидийцам, что называется, «жить весело», но и выделил на их празднества немалую часть царской каз­ны. Позднее лидийцы почитали Кира куда больше, чем мидяне.

Гистасп перед толпой персов, ликующих искренне, и лидийцев, славословящих нового повелителя по необходи­мости, выглядел, как всегда, настороженно. Он не любил быть на виду ни у своих, ни у чужих.

По красному от ожогов и волнения лицу Креза блуждала туманная улыбка.

Сам Кир казался довольным и счастливым очень недолго. Сначала он принял величественную позу, подобающую часу, и обвел взглядом толпу, как гордый пахарь обводит взглядом только что возделанное им обширное поле или же богатый пастырь — свое многочисленное стадо, мирно пасущееся на равнине. Но внезапно свел брови и стал внимательно всматриваться в толпу, словно ища кого-то одного. В первые мгновения я даже надеялся, что он ищет меня, чужеземца Кратона, немало постаравшегося для его победы и нынешнего торжества. Но ошибся: он лишь коснулся меня взглядом и стал смотреть куда-то дальше, поверх моей головы. Может быть, ему не хватало здесь Азелек, маленькой богини охоты, перед которой можно было похвастаться новой добычей?

И как только он поднял взгляд надо мной и, верно, над всею толпой своих подданных, особое волнение охватило меня — волнение, подобное тому, что я некогда испытал ясным утром в горах Персиды, когда передо мной в лучах утреннего солнца открылось широкое плато с ма­леньким селением на склоне дальней гряды. Тогда холод­ный, удивительно чистый эфир охватил меня со всех сторон. Теперь я стоял посреди жаркой толпы, в помещении, про­питанном гарью, но я вновь ощутил дуновение холодного, надземного эфира.

И тогда Кратон из Милета прозрел, что завоевания не завершены, что равновесие в мире уже нарушено настолько, что Киру ничего не остается, как только подхватить на свои руки его весь — этот пошатнувшийся мир. За Лидией последуют другие царства и страны: Иония и Киликия, Дрангиана и Бактрия, Согдиана и далекая Индия. Настанет черед Египта и, возможно, даже Эллады. Вот что могли означать нетерпение и тревога на лице Пастыря персов. Минуло семь лет со дня, а вернее, с ночи нашей первой встречи. Кир же постарел на полтора десятка. Борода его почти вся поседела. Присев на лидийский трон, он понял, что надо торопиться.

Я подумал, неужели не настанет день, когда Кир наконец признает великую власть Судьбы. И похолодел от мысли, чью судьбу мог бы однажды решить безвестный Кратон одним быстрым ударом кинжала — судьбу не одного че­ловека, а всего мира. И вот уж недалек был тот день, когда и сотни Кратонов, посланных из Пасаргад или Эктабана, не хватило бы, чтобы донести повеления Кира во все концы его царства.

Второй человек, которому пришли в голову подобные мысли, хотя он и не присутствовал в тот час во дворце лидийских царей, был не кто иной, как многомудрый и всезнающий Скамандр. Он появился в Сардах спустя всего Два дня после их падения, опередив представителей Спарты, к которой Крез обращался за помощью.

Я очень опасался, что теперь Кир решит обойтись без меня, и когда он повелел мне быть рядом во время своей беседы со Скамандром, то радость моя превысила все иные чувства, какие я испытывал и в ожидании встречи со своим бывшим Учителем, и в продолжение самой встречи. Мечты о мести давно развеялись, как дым над старым пожарищем. Молодость Кратона уже прошла.

Скамандр же, напротив, ничуть не изменился, будто время не властвовало над ним. Ничто не изменилось в его лице и в тот миг, когда он увидел меня рядом с великим Покорителем пределов.

Скамандр привез из Милета уже готовый договор с царем персов. В этом договоре милетяне полностью признавали власть Кира и принимали любые его условия, прося Кира только об одном: чтобы царь оставил за милетянами право беспошлинной торговли на побережье Срединного моря, Эгеи и Понта.

— Милет — ведь это очень далеко,— с улыбкой вспо­мнил Кир свои собственные слова, некогда сказанные им в Пасаргадах, а потом задал Скамандру вопрос: — К какому оракулу вы, жители Милета, обращались, чтобы узнать свою судьбу?

— Только к благоразумию, которому так верны милетяне,— отвечал Скамандр.

Кир удивился:

— У вас есть божество благоразумия?

— Да. И не одно.— В улыбке самого Скамандра я приметил неподобающую разговору снисходительность,— Эти божества — наши собственные головы. Мы сами себе оракулы.

— А вот этот эллин из Милета всегда убеждал меня, что надо доверяться Судьбе,— указал на меня Кир.

Скамандр бросил на меня короткий взгляд и сказал:

— Может быть, милетяне доверяют Судьбе больше, чем остальные эллины, поэтому-то и не слишком доверяются оракулам.

Расчетливая покорность Милета была для персидского царя еще совсем непонятным явлением, и он принял договор, не выдвинув Милету никаких кабальных условий. Я молчал, не желая зла родному городу. Вот если бы при этой встрече присутствовал Шет, не сомневаюсь, что Ска­мандру пришлось бы попотеть.

— Где же эллинские послы иных городов? — спросил Кир.

— Они не подчиняются по крайней мере Милету, царь,— сдержанно ответил Скамандр,— и, вероятно, ожидают про­рицаний от своих оракулов.