Ромейская история - Олег Игоревич Яковлев
На лице базилевса не было злорадства и ненависти, с усталым равнодушием посмотрел он на эту огромную, обрамлённую чёрной бородой голову, а потом подозвал к себе Катаклона и сказал:
– Кирие элейсон! Взгляни, Кевкаменос! Ещё вчера эта голова хотела повелевать миром. Вот плата за измену. Не я – Господь покарал сего несчастного!
С внезапным ужасом и дрожью глянул патриций Катаклон на отрубленную голову мятежника. Неприятная скользкая мысль словно вползла в мозг: мог ведь и он очутиться на месте Маниака. Вот не получилось бы с восшествием Константина на трон, не удался бы Лихуду и его сторонникам переворот, и тогда… Даже трудно представить, что бы тогда могло случиться. Не его ли, Кевкамена, голова лежала бы у ног нового императора? И ещё… Случайным ли было то копьё, неведомо кем брошенное в Маниака? Спросить об этом базилевса он не решился.
…В Константинополе не было пышных пиров и триумфа, император не хотел придавать большое значение своей победе над мятежниками, он знал: многие вельможи охотно последовали бы примеру Маниака, если бы имели влияние в войсках и средства.
Но стратиоты в фемах пока были преданы Мономаху.
Только-только управились с Маниаком, как новая опасность, будто грозовая тёмная туча, наползла на империю с севера. К русам, которые шли на подмогу императору, было послано известие, что в их услугах империя более не нуждается. Поворачивали бы они домой, в свой Киев. Но обнаглевшие варвары стали требовать плату за дело, которое они не сделали. В противном случае сын архонта Владимир и предводитель нурманской дружины Ингвар грозились напасть на Константинополь. Базилевс платить огромные суммы, которые требовали русы, отказался. Тогда дружины продолжили поход и достигли острова Хортица в нижнем течении Борисфена. И вот теперь Катаклон плывёт навстречу русским ладьям. В ларце хранится хрисовул базилевса с мирными предложениями. Он, Кевкамен, должен встретиться с сыном архонта Ярослава – молодым Владимиром – и попытаться убедить его не начинать войны. Приготовлены Владимиру и его боярам дорогие подарки – золотые чаши, иконы, оружие. Но почему-то Кевкамен не верил в успех переговоров – слишком далеко зашло дело. Мрачно взирал он в серые дали, когда с кормы крикнули:
– Моноксил[125]! Слева по борту!
Встречь скедии быстро скользила небольшая русская ладья-однодеревка. Кевкамен различил на скамьях гребцов в полотняных белых рубахах, на некоторых были лёгкие войлочные шапки. Дружно, в такт работали в их руках вёсла, белая пена вздымалась на гребнях потревоженных речных волн.
Рядом с гребцами патриций заметил человека в тёмной одежде, по виду монаха.
«Может, послы от русов? – подумал он было, но тотчас отбросил глупую мысль. – Не в таком виде пожаловали бы. И не на моноксиле – на большом корабле. Здесь другое. Не следует желанное принимать за истину».
По приказу патриция бирич[126] окликнул сидящих на моноксиле. Человек в чёрной одежде махнул рукой, что-то сказал своим спутникам – ладья замедлила ход и приблизилась к их кораблю.
– Этот человек хочет с нами говорить, – подошёл к Катаклону корабельный навклир[127]. – Машет платом. Значит, пришёл с миром.
– Вели спустить сходни. Пусть поднимется, – приказал ему, супясь и мотая головой, Катаклон.
И вот уже стоит перед ним, слегка улыбаясь, отбросив назад куколь, монах с серебрящейся ранней сединой узкой короткой бородкой, невысокий, огненноглазый, и Кевкамен не сразу спохватывается, признавая вдруг своего давнего константинопольского приятеля Неофита.
И уж совсем забыв, что он посол и представитель самого базилевса, патриций заключает, к изумлению стоящих поодаль слуг и спафариев, пришлого в объятия, с восклицаниями трясёт его за худые плечи, а низкорослый Неофит с тою же смущённой улыбкой вкратце повествует им всем о своих деяниях и о желании скорее воротиться домой, в землю ромеев.
После, когда они с Катаклоном уединились в утлом покое патриция с узким деревянным столом посередине и иконой Богородицы на ставнике, Кевкамен спросил о настроениях русов:
– Можно ли решить дело миром, Неофит? Как ты думаешь? Вот везу с собой серебро, золото, дорогие ткани. Примут ли русы дары?
– Не могу ответить за них. Но, думаю, застил им разум диавол, – вздохнув, не сразу ответил проповедник. – Ты пойми, Кевкамен. Народ русы молодой, а молодости нужен размах. Её энергия, как кипучая вода, выплёскивает через край. А слово Божье… Ну вот у нас, у ромеев, в просвещённой нашей стране. Ты вспомни кровавые дела Феофано[128], вспомни жестокость Василия Болгаробойцы[129], вспомни мятежи и казни. И ведь семьсот лет живёт Ромея, семьсот лет стоят храмы Божьи на нашей земле. И чужд людям страх Господень. Что же взять с русов, коих языческая вера не изжита ещё. В памяти у них – походы на Константинополь князей Олега, Игоря, Святослава. Помнят ромейскую богатую дань, алчут грабежей, разбоя. Таковыми вот людьми вскормлен, таковыми окружил себя молодой Владимир, сын Ярослава. Ты пойми, Кевкамен, ратные люди русов – их называют дружиной – живут и кормятся войной. Эти люди не привязаны к земле. Они грубы, воинственны, дики. Вот я почему возвращаюсь? Потому что не смог, не сумел заронить в их души евангельское слово. Не такие, как я, слабые и неумелые, здесь нужны. А такие, чтоб своим примером… Через казни, через отрешение от мира. Я не возмог.
– Значит, переговоры бесполезны? Никак не отвратить их нового нашествия на наши берега? – Катаклон мрачно, исподлобья глянул через узкое смотровое оконце вдаль. – Видно, Божья кара нам.
Неофит ничего не ответил, уныло передёрнув плечами.
– А архонт Ярослав? – спросил Катаклон.
– Князь Ярослав не пойдёт против родного сына и против воли своих бояр, Кевкамен. Он умный правитель и человек. Но иногда и мудрость, и хитрость бессильны перед грубым напором.
Они пили тёмное сладкое вино. Кевкамен тупо уставился на скрипящий стол, на котором стоял ларец с грамотами, и подумал о том, насколько безрадостной получилась у него встреча со старым другом. На душе было тревожно и тоскливо.
38
Как и предполагал Кевкамен, переговоры с русами ни к чему не привели.
…Наутро на реке замаячили высокие русские ладьи с насаженными бортами. Близился остров Хортица – обычное место стоянки купцов. Вот уже он и вынырнул из молочной белизны тумана. Патриций, у которого от волнения подрагивали длани, увидел высокие войлочные шатры-вежи, костры, вокруг которых собирались воины, услышал громкие оклики сторожей. Навстречу скедии вынеслись два лёгких быстроходных моноксила. Стоящие в них воины
