Путешествие к вратам мудрости - Джон Бойн
Убрав инструменты, я отошел от кузнечного горна и вежливо поздоровался с ними.
– Ты занят, кузен? – спросил Аки, оглядывая разложенные на столах клинки, рукояти и ножны, все в различной степени готовности, над которыми я работал.
– Как обычно, – ответил я.
– Не многовато ли работы для одного человека?
Я улыбнулся – к делу он приступил почти с ходу.
– Аки, – сказал я, – понимаю, ты расстроен тем, что я более не могу держать здесь Перро, но…
– Я просто беспокоюсь за тебя, вот и все. – Усевшись на скамью, он приставил костыли к стене. – У тебя уйма заказов, и ты корпишь в мастерской с утра до позднего вечера. Твоя жена наверняка скучает по тебе, разве нет?
– Моя жена не возражает, – предостерегающим тоном ответил я.
К его желанию вернуть в мастерскую своего друга я относился с пониманием, но мне не понравилось, что он приплел к нашим разногласиям Калишу. Однако, сознавая, что безработному Перро придется нелегко, я подошел к встроенному в стену стальному ящику, ключ от которого имелся только у меня. Открыв ящик, я вынул горсть монет и вручил их Перро.
– Знаю, деньги невеликие, – но тебе должно хватить, пока не найдешь что-нибудь еще. Работник ты старательный, друг мой, и со временем, возможно, станешь…
– Если он такой старательный, тогда почему ты прогоняешь его? – выкрикнул мой двоюродный брат.
– Потому что он недостаточно хорош, – сказал я. – Для меня. Все просто.
– Я могу стать лучше, – подал голос Перро. – Если бы вы были терпеливы со мной, я уверен, что вскоре…
– Мне жаль, – покачал я головой, – но у меня нет времени учительствовать. Я слишком занят, чтобы брать на себя еще и обязанности наставника.
– Кузен. – Поднявшись, Аки проковылял ко мне и взял меня за руки. – Перро говорит, что если он не сможет вернуться в твою мастерскую, то ему ничего не останется, кроме как возвратиться в Тапачулу.
– Значит, так тому и быть, – ответил я, не совсем понимая, какое мне дело до отъезда Перро. В конце концов, я его едва знал и не нес ни малейшей ответственности за его благополучие, и если ему суждено вернуться на юг страны к своей семье, я, скорее всего, забуду о нем даже прежде, чем вся родня обнимется с ним.
– Но до его деревни ехать три недели, – почти заорал Аки, обманутый в своих ожиданиях. – Если он уедет, то уже не вернется!
Я смотрел на него, чувствуя, как во мне нарастает гнев. Обернувшись к Перро, я попросил его ненадолго оставить нас с Аки наедине. Парень кивнул и вышел на улицу. Закрыв за ним дверь, я уставился на моего кузена.
– К чему все это? – спросил я. – Знаю, ты привязался к пареньку, но…
– Больше чем привязался, – сказал Аки. – Мы без ума друг от друга и не можем жить порознь.
– Хочешь сказать, ты по-прежнему состоишь с ним в интимной связи?
– Я люблю его, кузен, – ответил Аки. – Он должен остаться здесь. Я не могу поехать с ним, Тапачула не слишком подходящее место для калек вроде меня. Его семья никогда меня не примет.
Я задумался, хотя и понимал, что не смогу изменить своего решения.
– Прости, – сказал я. – Не хочу обижать тебя, ты мне всегда был дорог, сам знаешь, но сейчас ты ведешь себя глупо.
– Глупо? – негодующе повторил он.
– Да, глупо. Найди себе жену, Аки. Знаю, ты думаешь, что ни одна женщина не захочет тебя с твоими кривыми…
– Мои ноги тут ни при чем! – выкрикнул он. – И жена мне не нужна, неужто тебе невдомек? Мне нужен Перро! И только Перро!
– А мне нужно вернуться к работе, – вздохнул я, потирая уставшие глаза. – Или тебе еще есть что сказать?
– Я никогда тебя ни о чем не просил, кузен. – Аки подошел ко мне вплотную, и его настойчивость меня слегка испугала. – Я был твоим другом и союзником с того дня, когда моя мать, да славится ее имя во веки веков, привела меня, совсем маленького, в ваш дом. Но теперь я прошу: позволь Перро работать у тебя. Пожалуйста. Обучи его. Пусть он останется в нашем поселке. Умоляю тебя, кузен. Сделай это ради меня, и больше никогда и ни о чем я тебя не попрошу. Покуда я жив.
Я отвернулся, размышляя, существует ли способ дать Аки то, чего он хочет. Отчаяние, написанное на его лице, едва не вынудило меня пойти на попятный, но я сделал над собой усилие, осознав, что упорство и искусность в моем мастерстве, требующие ежедневных неустанных трудов, важнее личной преданности кому-либо, иначе не слыть мне умельцем. Не без горечи признав это, я покачал головой.
– Мне жаль, – сказал я. – Я бы сделал для тебя все что угодно, если б смог. Но на сей раз ты просишь слишком многого, друг мой. В этом деле я не в силах тебе помочь.
Аки закрыл глаза, тяжело вдохнул через нос и замер, будто окаменел. А когда он открыл глаза, в его взгляде читалось то, что никогда раньше за ним не водилось: презрение пополам с желанием причинить мне боль. Его враждебность огорчила меня, и я надеялся, что он опомнится или хотя бы на словах простит меня, но Аки лишь взял костыли и побрел прочь из мастерской.
Египет
767 г. от Р. Х.
Оглядываясь назад, я спрашиваю себя, не поддался ли я себялюбию, поставив мое искусство выше дружбы, завязавшейся еще в детстве. Но, прожив всю жизнь на берегах Канала фараонов[62] и расписывая красками корпуса лодок, перевозивших товары с берегов Нила до Красного моря и обратно, я не хотел, чтобы кто-нибудь из соперников занял мое место. По тем же соображениям я скрупулезно выбирал заказы, отдавая предпочтение более сложным и необычным запросам, и мне было приятно знать, что по маршрутам шелковой торговли плыли десятки кораблей, радующих глаз моей живописью.
Вот почему, когда великий халиф Аль-Мансур, да славится имя его во веки веков, объявил, что закрывает
