Дорога в 1000 ли - Федотов Станислав Петрович
Иван опустил клинок, повернул коня и шагом поехал к окопам. Он не видел, как китаец выхватил из-за пазухи пистолет и прицелился. Но это увидел Илька, тоже возвращавшийся к своим.
– Ваня-а-а! – заорал он.
Иван повернулся на крик, услышал хлопок, и в тот же миг, как ему показалось, в левый бок под мышкой вонзился нож того самого недорубленного копья. Ему вдруг не хватило воздуха для вдоха, он хлебнул неизвестно откуда взявшейся во рту противной жидкости и повалился с коня.
Илька, мчавшийся к Ивану, походя снёс клинком голову стоявшему как столб китайцу.
Первое, что увидел Иван, очнувшись, были мокрые от слёз глаза Насти Пичуевой. Обнимая двумя руками, она лежала на его груди, лицом к лицу.
Увидев, что Иван пришёл в себя, радостно вскрикнула, чмокнула его в заросший рыжим пухом подбородок и куда-то умчалась. Через минуту вернулась в сопровождении Фёдора и человека в белом халате, очевидно, врача.
– Ну, сынок, здравствуй, – без тени улыбки сказал Фёдор и легонько пожал руку сына, безвольно лежавшую рядом с телом.
Иван лишь моргнул в ответ. Не было сил.
Зато доктор широко разулыбался:
– С возвращением, Ванюша! Как ты себя чувствуешь?
Иван прислушался к себе. Внутри, похоже, было тихо, спокойно. Если не считать лёгкой щекотки в левом боку, почти под мышкой. Он вспомнил: туда вошёл нож… или это был не нож? Перед ним прямо в воздухе возникло лицо Сяосуна… плотно сжатые губы… ненавидящие глаза… или это был не Сяосун? Иван застонал от невозможности знать правду.
– Что такое? – всполошился доктор. – Где болит? Что болит?
– Погодь, – нахмурился Фёдор. – Сам скажет.
– Ничё не болит, – как можно громче прошептал Иван. – Это… другое.
– Вот и славно, – снова разулыбался доктор. – Другое тоже пройдёт.
– Не мельтеши, – отстранил его Фёдор и обернулся к Насте: – Стул принеси. Иль табуретку.
Настя метнулась из палаты и через минуту принесла две табуретки. Грубоделаные, даже не крашеные. Фёдор хмыкнул, взглянув на них, а доктор поспешил объяснить:
– Лазарет у нас новый, инвентарём не обзавелись. Сами делаем.
– Дак я тому и дивлюсь, что сами ладите. Батю бы моего сюды, он бы вам на все палаты табуреток настрогал.
Фёдор сел возле кровати, предложил вторую табуретку доктору, но тот замахал руками: у меня дела, обход, – и исчез. Табурет взяла Настя и села в изголовье.
Фёдор посмотрел на неё пристальней, Настя покраснела, но не отвернулась, смело взглянула ему в глаза.
Фёдор снова хмыкнул и обратился к сыну:
– Тебе в спину стрельнул китаец, которого ты пожалел.
– Он был похож на Сяосуна, – прошептал Иван.
– На кого?! – удивился отец.
– На брата Цзинь. Невесты моей.
– Цзинька – твоя невеста?! – изумился Фёдор. – Да ты никак рехнулся, парень! Китайчонка – невеста!
– Мы поженимся, когда я вернусь, – прошептал Иван и отвернулся, показывая, что обсуждать этот вопрос не намерен.
Настя вдруг всхлипнула и бросилась из палаты, опрокинув табуретку.
Фёдор посмотрел ей вслед и покачал головой:
– А с Настей чё будет?
– У Насти нет никого, китайцы отца и матушку убили, – горячо зашептал Иван. У него от волнения даже голос временами прорезывался. – Тятя, в дочки её возьми! Она хорошая, очень хорошая!
– Да знаю я, что хорошая, – с досадой сказал Фёдор. – Тебя, беспамятного, она и обихаживала, кровью своей поделилась.
– Как это – кровью поделилась?
– А вот так! Из тебя много вытекло, она дала свою. Токо какая ж она будет сестра? С тебя вона глаз не сводит.
– Это пройдёт. Она ж девчонка ещё, как Еленка.
Помолчали. Иван лежал, закрыв глаза, – отдыхал, а может быть, задремал. Отец смотрел на его похудевшее лицо, обрамлённое рыжим пушком бороды, тихо радовался, что сын остался жив после страшной раны: пуля из китайского пистолета прошила его насквозь, едва не задев сердце и разорвав лёгкие, и вышла в правой подмышке, повредив плечевую кость. Повезло, что в Сунгари нашёлся хирург, который сделал операцию, но Иван потерял много крови, это поставило его на грань жизни и смерти, и хирург предложил переливание.
– Это чё за хреновина? – не на шутку испугался Фёдор.
– Мой учитель Карл Ландштейнер открыл, что кровь у людей не одинакова, и определил три группы крови. Если группы совпадают, кровь можно переливать от одного человека другому.
– Так бери мою. У меня крови много!
– Мою возьмите! – воскликнула Настя, слышавшая разговор. – Моя-то моложе!
– Я проверю по группе и тогда решу.
Доктор взял понемногу крови у Фёдора и Насти в пробирки и ушёл в лабораторию, как проверял – неизвестно, но объявил, что подходят обе.
– Ладно, – сказал Фёдор, – бери Настину. Она, и верно, моложе, а значит, сильнее.
– Теперь вы брат и сестра по крови, – пошутил доктор после переливания, а Настя вдруг заплакала.
– Ты чего, девочка, всё ведь хорошо, – начал он утешать. – Это ведь просто так говорится.
И Настя утешилась. Вытерла слёзы и принялась ухаживать за раненым.
Да уж, сестра, думал Фёдор, но в глубине души затеплилась надежда, что Иван забудет свою китаянку и полюбит эту славную девчушку. Ладно, увезут они её к себе, а там видно будет.
Хотел Фёдор рассказать сыну, как отбили ещё две атаки мятежников и солдат, как амурские казаки гнали их аж десяток вёрст, никого не оставляя в живых, мстя, конечно, и за рану Ивана; как расстреливал Василий Вагранов осаждающих из пушек, захваченных у них же; как по Сунгари пришла войсковая флотилия генерала Сахарова, уничтожившая по берегам реки боксёрские скопления и снявшая блокаду города; как хоронили погибших казаков в братской могиле на Старом железнодорожном кладбище…
Хотел, да не рассказал. Понял, что сыну сейчас не до победных реляций и печали по товарищам: гложет его тоска по китайской девчонке, так гложет, что на русскую, которой только руку протянуть, он и смотреть не хочет. А с китайской теперь ой как сложно будет! Пока Иван лежал в беспамятстве, прочитал Фёдор в сунгарийской газете про осаду Благовещенска и изгнание китайцев. Где оно теперь, семейство Ванов, уцелело ли? И сказать Ивану об этом нельзя – сердце может не выдержать.
Скоро домой, думал Фёдор, там всё и узнаем.
34
Константин Николаевич Грибский был занят важным делом: составлял текст приказа о подвиге экипажа парохода «Сунгари», доставившего в Благовещенск артиллерийские снаряды и патроны. С боезапасами в городе дело было… сказать помягче не получится… скверное было дело! Два дня как кончились снаряды и замолчали пушки, прежде отвечавшие на каждый выстрел с того берега, причём отвечавшие куда лучше, потому что каждое ядро что-то рушило и поджигало, каждая граната взрывалась точно над вражескими ложементами, заставляя сидящих в них бросаться врассыпную.
Но всё-таки много было их, маньчжур и китайцев, слишком много, чтобы не бояться. Неслучайно совсем недавно, буквально те же два дня назад, в городе, который постепенно освоился с обстрелами, скоординировал с ними свою жизнь, внезапно забушевала паника. Некий Косицын бегал по Зейской улице и кричал, что маньчжуры высадились в районе Астрахановки, северном пригороде Благовещенска, и вот-вот начнут штурм города. Другие подхватили, но наоборот, мол, они форсировали Амур выше Верхне-Благовещенского. Третьи – о приближении маньчжур к перевозу через Зею. Естественно, народ забегал, принимая на веру любые слухи. Десанты, понятное дело, не подтвердились, а за Зею немедленно был отправлен казачий отряд полковника Печёнкина на помощь бывшему там отряду подполковника Гинейко. Маньчжуры, действительно приближавшиеся к перевозу, были разгромлены, около тысячи убиты, но горожане не успокоились, пока не выкопали на берегу Зеи ложементы и не привезли туда пушки. Успокоению способствовало и объявление в городе военного положения.
С другой стороны, благовещенцы всё-таки молодцы: записавшиеся в добровольную дружину постоянно дежурят в ложементах и даже те, кто не записался, выходят вечерами с ружьями на берег и всю ночь сидят, глядя в зыбкую, по-июльски рассеянную темноту. Или те же работники городской управы. У них китайские пули вышибают стёкла, а они уже не обращают внимания: некогда, дел полно. Особенно отличились почтово-телеграфные работники. Контора у них на взгорке, двухэтажная, китайцам наверняка хорошо известная, стреляют они по ней каждый день, да, видно, плохо обучены артиллеристы – попасть никак не могут, однако беспокойства служащим порядком доставляют. Но тем не менее служба действует бесперебойно. Благо китайцы во время своих зазейских вылазок ни разу не попытались уничтожить телеграфную линию. Правда, её патрулировала крестьянская добровольная дружина, которая сожгла в Маньчжурском клину все деревни аборигенов и поубивала их жителей, но если бы китайские солдаты догадались разрушить телеграфную связь, то от дружины бы пух и перья полетели. Зато с какой радостью всеми была воспринята телеграмма от высочайшего имени с благодарностью чинам почтово-телеграфного ведомства за их работу!
