Второго Рима день последний - Мика Валтари
– У тебя странное понятие о Западе,– сказал я. – В каждой стране есть люди легкомысленные и испорченные и у них действительно свои обычаи. Есть среди них и христиане, и турки, жители Венеции и Константинополя. Кстати, именно поэтому люди такого склада охотно путешествуют под различными предлогами из страны в страну. Даже паломничество для многих лишь предлог, ведь мы живём в нелёгкое и испорченное время, когда вера мертва и осталась от неё только видимость. Чем больше человек ищет наслаждений, тем труднее ему найти что-то новое в этом смысле. В таких делах есть предел людской изобретательности и человек вынужден довольствоваться достаточно ограниченным набором удовольствий. А тот, кто не ищет ничего нового, остаётся вечно неудовлетворённым.
У тебя действительно странное представление о Западе,– повторил я. – Там много святых людей: богачей, которые роздали богатство бедным и ушли в монастыри, вельмож, отрёкшихся от своего положения, чтобы жить подаянием, учёных, портящих себе зрение за чтением старинных манускриптов, принцев, отдающих целое состояние за древнюю, поеденную мышами рукопись, астрологов, проводящих жизнь в вычислениях орбит небесных тел и в наблюдениях за их влиянием на судьбы людей, купцов, которые изобрели бухгалтерию, чтобы в любую минуту знать всё о своём состоянии. Праздные, проводящие жизнь в развлечениях глупцы, есть в каждой стране. Различаются лишь формы общения между мужчинами и женщинами.
Казалось, она меня совсем не слушала: вертелась перед зеркалом. Расстегнула пряжку и спустила платье с плеч, обнажив грудь. Склонив голову набок, критически осматривала своё тело, в то же время украдкой наблюдая за мной через зеркало.
– Нет,– сказала она. – Стыдливость не позволит мне ходить так перед мужчинами. По крайней мере, сначала я должна увидеть, как это делают другие женщины. Тогда, возможно, я привыкну, и не буду видеть в этом ничего плохого.
– Ты соблазняешь меня,– сказал я, и горло моё пересохло.
– Вовсе нет,– ответила она равнодушно и быстро поправила платье. – Я бы не посмела соблазнять тебя, такого волевого и чистого. Да и как бы я, такая неопытная женщина, смогла соблазнить тебя? Ты ведь сам говорил, что тебе нужны развлечения иного рода. Разве их можно получить от меня?
Её злословие было возмутительным, хотя я и собирался держать себя в руках.
– Никогда я так не говорил. Речь шла не обо мне. Наоборот, я даже избегал женщин, не чувствовал к ним никакого влечения. Женщины лишь мешают. С ними невозможно трезво мыслить. Поэтому я старался держаться от них подальше. Мне стали ненавистны их блестящие глаза и душные ласки.
Анна Нотарас резко повернулась и обхватила свои плечи руками.
– Душные ласки,– повторила она. – Ненавижу!
– Я не имел в виду тебя,– воскликнул я испуганно. – Господи, конечно же, я думал не о тебе!
– Старый латинянин! – прошипела она. – Выжатый лимон!
Она схватила свою рясу, укуталась в неё, надвинула на голову капюшон и опустила вуаль. – Будь здоров. И спасибо за науку. В следующий раз я буду умнее.
Она не обиделась на меня. Я чувствовал это, хотя она и разбила мне сердце своими жестокими словами. Ушла совсем не злая, а очень довольная собой, с высоко поднятой головой. И ведь сказала: «В следующий раз…». А я, несчастный, был уверен, что знаю её как самого себя.
1 апреля 1453.
Ранним утром зазвенели колокола и затрещали монастырские колотушки, призывая людей к молитве за свой город. Утро было чудное, весеннее, напоённое солнечным светом. Огромная заградительная цепь, уже готовая, лежала возле портовой стены. Деревянные части были сделаны заново, а звенья цепи выправлены и усилены. Цепь лежит кольцами вдоль берега и всё же, она протянулась от башни Евгения до самой башни святого Марка. После богослужения множество гуляющих пришли на берег поглядеть на портовое заграждение. Гладко обтёсанные брёвна, которые должны держать цепь на поверхности воды и усиливать её, такие толстые, что взрослый мужчина не сможет обхватить их руками. Звенья толщиной с мою лодыжку, а если звено поставить на попа, то оно достанет мне до середины бедра. Брёвна скреплены друг с другом толстыми крючьями. Знаменитая запорная цепь Ионитов у входа в порт Родос – игрушка по сравнению с этой. Даже самый большой корабль порвать её не сможет. Родители показывали цепь детям и дети, играя, перелезали через её звенья. Даже кесарь со свитой приехал в порт, чтобы посмотреть на неё. Один конец цепи прикован к скале возле башни Евгения.
Ближе к вечеру две монашки, держась за руки, опять вошли в мой дом. Утреннее богослужение и впечатление от запорной цепи приободрили Хариклею. Она болтала без умолку, и рассказала Мануэлю, что многие святые и сама Божья Матерь веками хранили Константинополь, обращая в бегство турок и иных завоевателей. С тех пор как турки построили крепость над Босфором, сам небесный воин архангел Михаил с огненным мечом перенёсся с Босфора в Константинополь, уверяла она. Множество заслуживающих доверия свидетелей уже видели его в тучах над храмом Святых Апостолов. Одежды его сияли так, что люди вынуждены были закрывать лица и опускать глаза.
– Сколько у него было крыльев?– заинтересованно допытывался Мануэль, что бы, наконец, прояснить этот старый спорный вопрос.
– Никто не успел их сосчитать,– недовольно буркнула Хариклея. – Огненный меч ослепил людей, и долгое время никто не видел ничего, кроме сияющих в небе колец.
Так они разговаривали, а я иногда вступал в разговор, потому что было воскресение, и стояла чудесная погода. Анна же решительно не желала войти в мой дом. Она сидела молча и опять была совершенно иной.
Чёрная одежда монашки скрывала её фигуру. Лицо тоже было прикрыто, а руки она прятала в широких рукавах. Когда я о чём-либо её спрашивал, она лишь встряхивала головой, будто дала обет молчания. Но я заметил чрезвычайную бледность её лица. Огромные золотые глаза смотрели на меня с укоризной. Синие тени лежали вокруг них, а веки были припухшими, будто она плакала. Короче говоря, она делала всё, чтобы пробудить во мне сострадание и угрызение совести. Когда я попытался взять
