Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева
И наступила ночь, и была она холодная, как бывает в пустынях. Мысли бродили, казалось, от давних, старинных времен до сей поры.
Оказалось, что старец с ушибленной ногой совсем слаб, еле жив, и Андрей держал его теперь за спину, почти нес. Но некоторые заметили, что и молодая послушница не в себе – температура, что с ней?..
И наступила еще ночь, более холодная, чем прежде…
И Андрей решил выйти в Гефсиманский сад, представить последний путь Христа…
Он шел по саду, освещаемому желтой луной. Небо становилось все чернее. Гигантские оливы были черны и страшны – неужели они еще помнят те времена? Гефсиманские оливы казались некими чудищами, хотя листья и во тьме серебрились…
Андрей присел под деревом, вдыхая сухие ароматы ночи. Казалось, он сам был в тех временах и видел перед собой Иисуса… Возле белого мраморного камня Он остановился и сказал: «Пронеси чашу сию мимо Меня…» Там встретил Он Иуду… Малоприятную его физиономию Андрей видел на итальянских фресках. Перевел взгляд на луну. Луна желтела на черном небе.
«Господи, помоги! – шептал русский паломник. – Во имя Твое буду я жить и трудиться!»
Никого из паломников в ночи – только воины Каиафы: только центурионы и Он – один!..
Утром, встретив знакомых паломников, Андрей взглянул на старца – и отлегло от сердца: тот был на ногах. Однако – что с молодой женщиной? Лицо красное, лоб горячий – заболела! Надо к доктору! Но никто его не поддержал. «К чему доктор, ежели мы в Святой земле? Игуменью позовите… Из монастыря надо позвать игуменью…» Никто не обратился к доктору, а игуменья пришла под вечер. Паломников ждала их шхуна, пора назад, в Венецию.
Монахиня сказала: «Здесь есть зловредные насекомые. Если кто попадется – укусят – и никакой доктор не поможет. Лихорадка!.. Соборовать надо, готовиться, исповедоваться да причащаться».
Андрей в отчаянии глядел на юную послушницу. Ее хотят соборовать, готовить к смерти, даже не обратившись к доктору, не поискав его?! Без всякого сопротивления, покорные судьбе, да еще и ссылаются на волю Божью? «Что делать, Бог забирает к себе молодых и красивых да верных Провидению. На том-то свете ей сделается хорошо».
С тяжелым сердцем возвращался Воронихин на шхуну…
Медленно шел по берегу Венеции.
Куда идти? К местечку под названием Комо – вдруг строгановский обоз еще там?
Оказавшись у подножия Альп, залюбовался горами. Они были прекрасны, и притягательны, и недостижимы… И не подвластны живописцам, ни Мишелю, ни ему, Андрею…
С тяжелым сердцем возвращался Воронихин на шхуну, а потом шел по берегу Венеции. Отныне его путь – к границе Швейцарии: быть может, там еще строгановский обоз. А если нет – то сразу в Париж.
Добравшись до подножия Альп, в стоптанных донельзя башмаках, залюбовался горами. Они были так прекрасны и так пронзительно голубело над белыми снежными вершинами, что к Андрэ опять вернулось праздничное настроение, которое охватило его с самого начала заграничного путешествия.
Встреча – перед расставанием
Андрей добрался до Комо – и что же? Строгановский обоз был все еще там: ждали возвращения из Петербурга Григория – его вызвали из-за смертельной болезни отца. Мишеля нигде не было видно. Может, он что-то задумал?
Гувернер резок, он хочет всегда быть правым. У него есть теория: собрать несколько умных, предприимчивых людей, во Франции скинуть с пьедестала Людовика XVI, всех сделать равными, а потом то же самое в России.
– Россия – не Франция, да и не Австро-Венгерская монархия! – горячился Павел. – У нас за все должны отвечать и править лично ответственные, энергичные люди, владельцы земли! Их верностью прошлому, заветам предков будет расти наша земля… В нас живет память о деяниях предков… Строгановы послали казаков во главе с Ермаком против хана Кучума.
– Это насилие! – возмущался Жильбер. Павел не сдавался:
– Так должно быть! У нашей истории свои законы, даже Бог не может их менять, хотя ученые и пытаются все переворошить… Возьмите климат – на Урале теперь земля еще не оттаяла, а тут… все цветет. Или местоположение. Здесь же Швейцария – перекрестье всех дорог с давних, римских времен, Запад – Восток, Север – Юг.
Ночью у Андрея в памяти всплывали не горы, а флорентийский собор, построенный Брунеллески. Этот архитектор выиграл соревнование на право строительства после того, как долго держал свой замысел в тайне и лишь пошучивал: «Попробуйте поставить яйцо, да, да, яйцо! – вот это и есть мой замысел. А чертежей я никому не покажу». Рассказывали, что Брунеллески взял яйцо, постучал тупым его концом по столу и сказал: «Вот и вся идея!» И собор Санта-Фьоре приобрел именно такую форму. Знаменитый собор одушевил давнее стремление жителей Флоренции превзойти Рим и добиться независимости. Все это рассказывал друзьям Андрей, показал рисунок – главный купол, боковые стены, баптистерий. Рассказал о натуральности росписей Мазаччо – священные сюжеты ничуть не похожи на русские иконы. На иконах Пермской земли линии гибкие, музыкальные, краски тонкие – старый граф называл их «иконами строгановского письма».
У Донателло, напротив, в изображениях необычайная живость. Перед скульптурой Марии Магдалины, изможденной, раскаявшейся женщины, так и хотелось встать на колени. А в «Давиде» Донателло, в его легкой, самоуверенной фигуре чувствовалось достоинство.
– Вот чего нет у русских! Достоинства! – заметил Ромм.
– Отчего же? – возразил Андрей. А про себя подумал: с графом у них хорошие отношения, они даже спорят, а провожая в Европу, велел Андрею заниматься и деньгами, мол, молодые господа растратятся на пустяки.
Ромм твердил еще про доверчивость и неблагодарность русских. (Знать бы им про царствование Александра II, самого либерального из царей, как устроили на него восемь покушений, забыв о благих его делах! А что говорить о следующем, XX веке. И далее, как народ позволил себя оболванить!)
К вечеру опять зашла речь о Париже. «Там такие дела!» – восклицал Ромм. И Павел ему вторил.
В Париже Павлуша учился у художницы Марии Луизы Элизабет Виже-Лебрен, настоящей аристократки. Очаровательная женщина привлекла, конечно, и Григория. Андрей тоже бывал в этом доме, но думал больше о палаццо, который он мечтал построить для своего покровителя. Придет время, и он сумеет построить в Петербурге настоящее итальянское палаццо для графа Строганова. Муж Марии, сторонник якобинцев Пьер Лебрен, говорил о беспорядках на улицах, о том, что в лавках нет хлеба, город бурлит, всюду толпы, но слишком мал напор.
– Вы, конечно, чужестранец, и вам это неинтересно, а зря! Некоторые русские на нашей стороне. Старый порядок почил, и третье сословие не желает мириться со своим положением – вот увидите, оно покажет себя! Аббат Эмманюэль
