22 июня, ровно в четыре утра - Влад Тарханов
Глава двадцать седьмая. Исход
4-19 июля 1941 года.
Наверное, евреям никогда не судилось долго оставаться на одном месте. Вот только обживутся, так кто-то и гонит их с земель обетованных. То египтяне или вавилоняне затащат в рабство, то гордые орлы Рима рассеют в прах оседлое еврейское счастье, то очередной король попытается поправить финансовое состояние казны за счет евреев, то начнет зверствовать инквизиция. И снова, как в древние времена, возьмут евреи свой нехитрый домашний скарб, увяжут его в узелки, кто-то обязательно заберет с собой все священные книги, возьмут нажитое злато-серебро, да двинутся по длинным дорогам в поисках очередного пристанища, которое обещало быть их родиной.
В здании военного комиссариата города и района происходило совещание. Вчера стало известно, что части Красной армии стали отходить от приграничных районов, сдавая город за городом, но отходили организованно. Командующий Южным фронтом Тюленев принял решение укрепиться по Днестру, опираясь на укрепления Линии Сталина, где дать врагу решительный отпор, так что Могилев-Подольский скоро должен был стать опорным пунктом, который не даст врагу пройти в глубь нашей советской Родины. На совещание, кроме военных, были приглашены и все ответственные руководители.
— Что, товарища Майстренко не будет? — окинув взглядом аудиторию, спросил военком. Поднялся первый заместитель предисполкома Рогожин.
— Вчера Иван Архипович не вышел на работу. Знаете, с ним ничего такого раньше не было. Сразу же выехали на его квартиру вместе с сотрудниками НКВД. Понимаете, мы боялись диверсантов… — Рогожин замялся, не зная, как еще объяснить ту нерешительность, которую проявил вчера утром.
— Продолжайте по существу, Дмитрий Алексеевич, — подбодрил волновавшегося Рогожина военком.
— Нам не открывали. Пришлось взламывать дверь. Иван Архипович был дома. Он сидел на стуле, в странной неудобной позе и не шевелился, на наши вопросы не отвечал, мы еле переложили его в кровать, а он остался в той же позе. И взгляд был такой… остывший, как будто смотрит сквозь тебя.
— Короче, Дмитрий Алексеевич, короче, — военкому не нравилась многоречивость Рогожина, но приходилось терпеть, теперь он был главой советской власти, пока не назначат или пришлют кого-то другого, надо было стараться сохранить деловые отношения.
— Вызвали врачей. Они констатировали кататонический ступор, — видя, как морщится от услышанной фразы военном, бросился быстро, почти сливая слова, объяснять. — Это такое нервно-психическое заболевание, вызванное перегрузкой. Переработался Иван Архипович, это однозначно. На сегодня район остался без руководителя. Я временно исполняю его обязанности.
— А вы знаете, что гражданин Майстренко должен был остаться руководить подпольной работой в районе? — подал голос начальник НКВД. — Заключение врачей у вас?
— Так точно, у меня.
— Передадите мне, разберемся, что там за решение врачей. Надо бы решить, что это болезнь, или симуляция.
— Конечно, Артемий Станиславович, сразу же после совещания занесу. Там заключение консилиума, мы лучших специалистов района собрали.
— Я говорю, разберемся. Вы знаете, что гражданин Майстренко решение о начале эвакуации саботировал? — голос начальника НКВД был негромким, но звучал по кабинету громким похоронным звоном.
— Мы в ситуации разобрались, сегодня начали выдачу эваколистков, в первую очередь партийным и комсомольским активистам, и их семьям. Но там такое сейчас твориться, стараемся выдать по возможности всем. Решение по заводу имени Сергея Мироновича Кирова приняли. Это… как ремонтная база он будет необходим при обороне города и района, технику подлатать, пустить снова в бой…
— Товарищ Рогожин, мы поняли, решение по заводу в этой обстановке считаю неверным, подготовьте всё для его эвакуации, оставьте только самое необходимое для текущего ремонта, — перебил говорившего военком.
— Главное, надо решить, кто останется руководить подпольем… Какие мысли, товарищи…
— Я не знаю, я не готов… — успел пролепетать совершенно растерявшийся Рогожин.
* * *
Это опять была тетя Голда. Она принесла новость, что начали выдавать эваколистки. В тот же день Ребекка отпросилась в госпитале, предупредила, что хочет забрать семью в эвакуацию. Главврач госпиталя только тяжело вздохнул. Среднего и младшего медицинского персонала катастрофически не хватало. Даже если учесть, что госпиталь эвакуируют, он понимал, что Ребекке важно забрать семью. Он ей в этом помочь никак не мог. Попросил только, чтобы она предупредила дежурную, если все решится так, как ей надо. У исполкома была огромная очередь. Пробиться так и не смогла, ушла на работу. Раненым надо было помогать. На следующий день стали поступать раненые уже в боях под самим городом, их было много, очень много, и Рива не смогла вырваться вновь, только пятнадцатого врач отпустил ее. На завтра была назначена эвакуация госпиталя. Затем девушка выдержала огромную очередь и получила (приблизительно в одиннадцать часов вечера) долгожданный документ. Работники исполкома готовы были работать круглосуточно, только чтобы спала толпа у администрации. Но, когда Рива уходила, толпа стала еще больше, это прибавились заводские, отработавшие вторую смену. Девушка возвращалась домой не одна, почти сразу с нею документ на эвакуацию получили два соседа, которые в их улочке жили ближе к заводу, а не к рынку. На Рыбную они зашли все вместе, обменялись короткими прощальными кивками и разбрелись по домам. Надо было начинать сборы.
Этот июльский жаркий день Ребекка не забудет уже никогда. Они молча сидели за столом. Собралась вся семья. До этого они много спорили, обсуждали возможные варианты при эвакуации, но сейчас толку никакого в разговорах не было. Все, что можно было приготовить, было приготовлено. Все, что надо было забрать с собой — собрано. Все, что можно было спрятать — было спрятано. Теперь они сидели за столом, за которым так часто были все вместе и молчали. Они прощались со своим домом. Может быть, не навсегда, но тяжело на душе было так, как будто они уже никогда сюда не смогут вернуться. Каждый думал о своем. Мама беспокоилась о
