Елена Холмогорова - Вице-император (Лорис-Меликов)
В войну 1914 года местные старики предъявляли эти прокламации великого князя Михаила Николаевича офицерам Кавказского фронта и требовали точного соблюдения их прав, предписанных давно умершим сердарем. Офицеры только посмеивались в ответ и пожимали плечами. Война была другая, другая и армия.
Наконец, отряд тронулся в путь. Толпа турок окружила конную группу, замыкающую движение, – в ней находился сам Мелик-паша.
– Али-бек, дорогой, да ты совсем не изменился, только поседел чуть-чуть! – Русский генерал сам изумился тому, что узнал в толпе старого своего знакомца. – Что твой Фарид?
– Аллах взял Фарида, – ответствовал старый турок, но в словах его не осталось и тени печали по безвременно ушедшему в мир иной сыну. Гордость светилась во всем его облике: сам урус-сердарь помнит меня! И он победно огляделся вокруг.
А Лорис-Меликов разглядел в толпе еще одного знакомца по прежней кампании, и еще одного, и для каждого отыскивалось особое слово. Память вдруг ожила и подсказала ему какие-то подробности их просьб к русскому начальнику, давно выслушанных и забытых и едва ли даже в ту пору исполненных. Да теперь это не столь важно – память дороже, они теперь и сами себя, и внуков своих убедят в том, что Мелик-паша еще в прошлую войну сделал их счастливыми.
– Эх, господа, так бы всю кампанию! – вздохнул генерал, когда толпа провожавших осталась позади. – Да ведь не выйдет, нас еще Мухтар ждет. Чем-то он встретит? Ну, прочь тоска, пошли вперед!
И помчался, увлекая за собой свиту, в обгон правой колонны, которая наступала в полном боевом порядке. В хвосте ее двигался пехотный полк, и двигался как-то небраво, будто через силу, и это в самом начале дневного перехода. Корпусной командир всмотрелся в лица нижних чинов – какие-то угрюмые были лица, не то непроспавшиеся, не то чем-то недовольные.
– Тебя как звать, братец? – спросил генерал-адъютант старого, как подсказал наметанный глаз, кавказца.
– Унтер-офицер Карякин, ваше превосходительство! – И хотя гордость генеральским вниманием распирала унтер-офицера Карякина, она не могла укрыть озабоченности солдатского начальника.
– А что, брат Карякин, удалось вам горячего поесть на дорогу?
И тут какое-то замешательство, род испуга мелькнул в оловянных глазах унтер-офицера. Ответ его был не по-солдатски уклончив, сквозило нежелание подвести под горячую руку своего ротного командира. Да ведь генерала не проведешь. Вот он и продолжает допытываться:
– А что, служивый, мяса-то вам выдали на завтрак в пути?
Молчание было ответом на простой, прямо поставленный вопрос. Обратился с тем же к солдатам, одному, другому. Прячут глаза и отмалчиваются.
– Командира полка ко мне! – приказал Лорис-Меликов. Лицо его было бледно в прекрасном гневе. Глаза горели испепеляющим огнем, видели б его только что расставшиеся с колонною турки – тут же бы все разбежались от ужаса.
Вообще-то генерал от кавалерии отличался удивительным хладнокровием и сдержанностью. Он был чрезвычайно любезен со всеми, с кем доводилось ему иметь дело. Во Владикавказе в бытность его начальником Терского края он обольщал своей обходительностью какого-нибудь чиновника, тот уходил из его кабинета в состоянии духа даже приподнятом, счастливый тем, что обвел вокруг пальца губернатора, а на утро следующего дня являлись к чиновнику полицейские, а там и суд, и тюрьма за выявившиеся колоссальные расхищения. Это была школа князя Воронцова – человека светского, в высшей степени воспитанного и деликатного. Но Лорис-Меликов и другую выучку прошел – у генерала Муравьева-Карского, Тот выше всех в армии ставил рядового солдата и долгом каждого офицера, а командующего войсками в первую очередь, почитал заботу о том, чтобы солдат был сыт, напоен, тепло одет и ни в чем никаких нужд не испытывал. И за солдатскую обиду мог и матом отчестить нерадивого офицера и даже генерала.
– Так-с, любезный, ответьте мне на милость, почему полк вышел в поход голодным? – Голос генерала распалялся с каждым словом, и полковник, старый служака, давно знавший Лорис-Меликова, на мгновение утратил дар речи.
Но лучше бы он его не обретал. Отговорки, что, дескать, полевые кухни припоздали с прибытием на ночлег, что у полкового маркитанта порционного скота не оказалось в распоряжении и прочая и прочая – короче, все, чем оправдываются полковые командиры в таких случаях, только ввело в бешенство корпусного командира. Он пригрозил отдать под суд и самого полковника, и всех его маркитантов, если еще раз увидит что-либо подобное.
Весь отряд был вновь остановлен. Лорис-Меликов потребовал отчета от каждого командира полка о том, как накормлены и снабжены провиантом нижние чины. Выяснилось, конечно, что два полка и одна казачья сотня так и не дождались утром своих полевых кухонь и вышли в поход, откушав лишь чаю с сухарями. Генерал-адъютант приказал тотчас же накормить всех и не давал команды на дальнейшее движение, пока самый последний солдат не поест и не получит пайка в дорогу, состоящего из двух фунтов сухарей и полутора фунтов говядины.
А по всему Действующему корпусу из уст в уста прошелестело новое имя командующего в меткой солдатской вариации: «Михал Тарелыч».
Лорис-Меликов дал волю чувствам неспроста. Он увидел козни интендантской службы, затосковавшей по золотой царской казне и решившей показать командующему, кто в армейском хозяйстве главный. Командующий и показал. И посулил большие неприятности в будущем, если заметит хоть малейший непорядок в этом деле.
История ахнет от размеров расхищений и обнищания государства на Балканском театре военных действий русской армии и немало поразится командующему Кавказским корпусом, который ухитрился всю кампанию провести без особого голода ни для людей, ни для лошадей, не истратив при этом ни полуимпериала золотых денег. По приказу Лорис-Меликова расплата с турецким населением велась исключительно кредитными билетами, день ото дня терявшими ценность в силу вечной во всех войнах инфляции.
Первая победа
Когда еще Шекспир предупреждал – не доверяйте апрельскому дню, господа! Он ведь капризен, как характер красавицы. Едва колонны Александропольского отряда, внезапно остановленные для завтрака солдат, не обеспеченного в свое время и в своем месте, двинулись в путь, тут и началось! В небе, еще час назад ясном, радующем юную зелень, пробившуюся к солнцу на склонах гор, и малых пташек, щебетом и посвистом своим перебивавших ротных запевал, вдруг потемнело, откуда ни возьмись все заволокло серо-оранжевыми грозными тучами, и сверху посыпало-посыпало – не то дождь, не то снег. Дороги вмиг раскисли, расквасились, лошади, особенно артиллерийские, стали вязнуть в грязи. Солдаты надрывались, помогая бедным животным тащить неподъемные пушки, тяжело груженные арбы с армейским имуществом, оскальзывались, жестоко матерились и кричали друг на друга, да криком делу не поможешь, к исходу дня и эта энергия истощилась. Отряд повалился кое-как собранным лагерем на двенадцатой версте пути.
Наутро лучше не стало. Буран сменился занудным мелким дождичком из тех, что могут сеяться сутками, меся глиняную кашу под ногами. Окрестностей Карса достигли лишь на пятый день пути. Мухтар-паша, получивший сведения о маршруте русских войск, как донесла разведка, покинул город с пятитысячным отрядом, оставив защищать крепость гарнизону, впрочем, немалому – тысяч около двадцати. Турецкий главнокомандующий двинулся на Саганлугский хребет, в сторону Эрзерума, собирать армию.
Момент внезапности был упущен, и корпус оказался в положении двусмысленном. Сил брать Каре штурмом явно недоставало, осада же с уходом Мухтара-паши смысла своего, конечно, не теряла, но эффект ее явно ослаб. К осаде все-таки приступили, собирая сведения из других отрядов. Тергукасов без боя вошел в крепость Баязет: защитники предпочли заблаговременно скрыться, завидев мощную колонну русской армии. Генерал Девель с Ахалцихским отрядом подошел к стенам крепости Ардаган, укрепленной английскими инженерами по последнему слову техники.
Эту-то крепость и решил атаковать командующий корпусом.
Лорис-Меликов, надо сказать, не очень доверял генарал-лейтенанту Федору Даниловичу Девелю, которого прекрасно знал с давних времен. В молодости тот был бретер и дуэлянт, из тех кавказских офицеров, о которых слава гремит по всем гарнизонам, кроме тех, где они несут службу. И только непосредственные сослуживцы лихого забияки знают истинную цену молвы, поскольку автором расхожих анекдотов об отваге Девеля чаще всего бывал он сам, в деле же был не то чтобы трус, но как-то не очень надежен, зато весьма изворотлив в изобретении самых убедительных причин случавшихся с его отрядом неудач, так что отвечать за них приходилось то его начальникам, то подчиненным. В бытность свою подполковником Девель и впрямь отличился в битве с горцами, обустроив мост перед носом у противника. Любому другому за такой подвиг дали бы Анну или Владимира за храбрость, произвели в полковники и послали свершать дальше новые подвиги во славу отечества. Не таков был Девель. О его отваге и находчивости вскоре заговорил не только Тифлис, а, почитай, весь Петербург – так ловко он сумел обольстить столичных корреспондентов. Больше Федор Данилович рискованных должностей не занимал, но, никому не давая забыть о своем под-полковничьем отличии, в штабах и при особе Кавказского наместника быстро выслужился в генерал-лейтенанты.
