Никита Ишков - Суперчисла: тройка, семёрка, туз

— Вы через графиню дАдемар выразили желание связаться со мной. Я питаю к ней глубокую привязанность и не сомневаюсь — то, что вы хотите сообщить, достойно нашего внимания. Я не прочь выслушать рассказ о ваших удивительных путешествиях. Конечно, и в дальних странах встречаются всякие неприятности, которые при некотором усилии можно посчитать схожими с нынешними условиями во Франции, но, на мой взгляд, это не более, чем аллегория.

— Мадам, полагаюсь на вашу мудрость, — граф необычайно взволновался.

Это несколько шокировало меня, ведь ему же ясно было сказано, о чем следует говорить, на чем сосредоточиться, и если он полагает, что сведения, которыми он располагает, имеют важное значение, то высказать их следует в форме сравнительной, аллегорической. Желательно воспользоваться намеками. Но граф, всегда такой учтивый, тонкий собеседник, выложил все сразу. Что во Франции существует партия, дурно воспринявшая идеи энциклопедистов и торопящаяся как можно быстрее воплотить их в жизнь. Что они жаждут низложить законных монархов.

— …Теперь, в преддверии объявления выборов в Генеральные Штаты эта партия остановила свой выбор на герцоге Шартрском.[105] Он еще очень молод, он станет марионеткой в руках политических авантюристов, которые без всякого сожаления пожертвуют им, когда герцог станет не нужен. Эти люди предложат ему корону Франции, однако Луи-Филипп взойдет не на трон, а на эшафот. Но до той поры будет совершенно столько злодейств, столько преступлений! Законы перестанут быть защитой для добропорядочных подданных, они превратятся в страшное орудие произвола. Явится Ужас, во Франции начнется террор! Заговорщики захватят власть обагренными кровью руками. Они уничтожат церковь, дворянство, всякое подобие разумной власти.

К моему удивлению, Мария-Антуанетта спокойно выслушала этот страстный — я бы сказала, безумный — пассаж и здраво возразила.

— Но этого не может быть, чтобы не осталось никакой власти. Я поняла, что эти ужасные заговорщики желают сохранить королевство?

— Нет, мадам, не останется и королевства! Только республика голодных и жадных «граждан», поклоняющихся вместо лилий треугольной секире!

Здесь я уже не могла сдержаться и позволила себе — в присутствии королевы! — прервать графа.

— Монсеньер! Вы отдаете себе отчет, кому и что вы говорите!

Ее величество тоже не могла сдержать волнение — она принялась то закрывать, то открывать веер.

— Воистину, — наконец промолвила она, — мне никогда не приходилось выслушивать подобных речей.

Граф Сен-Жермен тоже успокоился. Хладнокровие вернулось к нему. Но не учтивость.

— Я взял на себя смелость предупредить о тех опасностях, которые ожидают страну, если его величество не примет немедленных и надлежащих мер в экономической и политической сферах, а вовсе не для того, чтобы высказывать свое почтение королеве. Правительство должно перехватить инициативу и первым предложить программу, предусматривающую сохранение общественного спокойствия и территориальной целостности страны. Ваше величество уже, наверное устали от знаков внимания и почтительной любви, которые без конца выказывают близкие вам люди. Моя цель предотвратить наступления хаоса, напомнить вашему величеству, что необходимо покрепче взять в руки вожжи управления государством и с этой целью поступиться некоторыми своими прерогативами. Хотя бы по примеру Англии.

— Вы самоуверенны, монсеньер, — раздраженно ответила Мария-Антуанетта.

— Глубоко сожалею, что невольно расстроил ваше величество, но поверьте, я способен говорить только правду. Что касается путешествий, в которых мне посчастливилось участвовать, то об этом можно поговорить потом, когда спадет напряжение.

Королева и на этот раз решила обратить все в шутку.

— Монсеньер, — с некоторой излишней веселостью сказала она, — не кажется ли вам, что иной раз и правда становится невыносимой. Тем более, когда она сопряжена с некоторыми «примерами».

Граф Сен-Жермен не смог скрыть удивления.

— Правда, мадам, это не более, чем правда. Но и не менее того… Ее трудно приодеть — в таких случаях, с наложенными румянами и подведенными очами — она становится похожей на кривду. Я охотно поддержал бы эту игру, если бы у нас было время. Возможно, я смог бы исподволь убедить вас, что пускать на самотек дело с Генеральными Штатами опасно. В этом случае вы можете у себя под боком получить негласный штаб заговорщиков, которые к тому же будут пользоваться личной неприкосновенностью. Надеюсь, ваше величество позволит мне напомнить о Кассандре,[106] предсказавшей некогда падение Трои. Ей не поверили — мы с вами знаем о цене беспечности, ведь до того момент все ее пророчества сбывались. Так вот, я — Кассандра, а Франция — царство Приама. Обманчивая тишина продлится еще несколько лет, но затем повсеместно проснутся силы, жаждущие власти, мести, денег. Они все сокрушат на своем пути. Народ будет ввергнут в безумие, прольется много крови. Зачем? Чтобы удовлетворить чьи-то плотские желания, чтобы восторжествовали самые дурные чувства: заносчивость, пренебрежение законом и жизнями людей, жесткость, лицемерие, которое, не жалея горла, будет вопить о правах «граждан» и тут же посылать этих самых «граждан» на убой. Я еще раз спрашиваю — зачем?

— Это, граф, вы меня спрашиваете? — удивилась Мария-Антуанетта.

— О нет, ваше величество, — Сен-Жермен даже отпрянул и следом улыбнулся. Вопрос королевы снял напряжение и ненужный пафос, которому мы все невольно поддались. Граф был способен кого угодно увлечь своими рассказами, но в том случае — я ему судья! — нельзя было требовать от несчастной королевы невозможного. Тем более позволить ей увлечься картинами приближавшегося армагедона. Все это следовало решать спокойно, на трезвую голову. Пусть даже граф оказался трижды прав, его страстность в тот роковой вечер была сродни чудачеству.

— Я обратился к вам с просьбой принять меня, потому что после долгих размышлений пришел к выводу, что только в ваших силах воздействовать на правительство, чтобы избежать гражданской войны. Еще раз повторяю, Францию ждут ужасные годы, пропитанные запахом крови, повсеместно распространятся грабежи и так называемые конфискации. Возможно, потом кое-кто будет сожалеть, что вовремя не прислушался к моим словам, но для меня это будет слабым утешениям. Действовать следует сейчас, решительно и последовательно. Если же нет… — он даже с какой-то вызывающей театральностью развел руками.

Лучше бы он не делал. Ее величество была знатоком театральных представлений и более всего не любила, когда артисты начинали переигрывать. Но на этот раз она была удивительно снисходительна к нашему актеру.

— Признаюсь, монсеньер, ваша речь поразила меня, — сказала Мария-Антуанетта. — Это, конечно, не рассказ о путешествиях на Восток, но все равно очень впечатляет. — Королева даже поежилась. — Если бы я не знала о том доверии, которое испытывал к вам покойный король, о тех услугах, которые вы оказывали ему и при этом выказывали добросовестность и отменный дипломатический такт, то я… Вы действительно желаете поговорить с королем?

— Да, мадам.

— И обязательно без участия господина Морепа?

— К сожалению, он мой враг. Кроме того, он является человеком, который позднее погубит королевство — и не по злому умыслу, но в силу своей немощи и роковой близорукости.

— Вы слишком строго судите человека, который заслужил доверие света.

— Доверие — это почетная, но очень трудная ноша. Господин Морепа больше чем первый министр, поэтому он окружен льстецами.

— Если это ваше непременное условие, то, боюсь, вам вообще не удастся добиться аудиенции. Его величество и шагу не ступит без своего главного советника.

— Я почитаю за высокую честь услужить королю, искренне желающему воспользоваться моими способностями, но я не являюсь его подданным, поэтому всякое повиновение с моей стороны — дело исключительно добровольное.

Я заметила, что королева устала от этого разговора. Следует признаться, что Мария-Антуанетта вообще не была способна долго вести серьезную беседу. Натура у нее была легкая, воздушная, она обожала шутки, розыгрыши, допускала даже некоторую фривольность. Более того ей нравилось немного пощекотать себе нервы, но только в меру.

— Откуда вы родом, граф? — неожиданно спросила она.

Знаете, что брякнул этот человек?

— Из Иерусалима, мадам.

У нас у обеих округлились глаза. Королева даже позволила себе вскинуть брови.

— И… когда же вы родились?

— Ваше величество должно простить мою слабость — я не люблю говорить о своем возрасте. Это несет мне одни лишь несчастья.

— К сожалению, — вздохнула Мария-Антуанетта, — сведения, публикуемые в Королевском альманахе, не дают мне возможности скрыть от других мой возраст. Я понимаю вас, монсеньер. До свиданья. Теперь все будет зависеть от воли короля.