Михаил Голденков - Северный пламень
— Это не латинский святой. Это наш, местный. Святой Иосафат Кунцевич, принявший смерть за веру, — ответил из-за спины викария Язэп Анкудович, с остальными священниками сопровождавший «экскурсию».
— Что он здесь делает? — нервно задергался ус Петра. — Он же палками загонял в вашу унию православных Полоцка!
— Ну, так, его твердая позиция известна, но бить он никого не бил, — смиренно сказал Зайковский, снисходительно улыбнувшись, — а погиб как истинный святой — за веру, без вины.
Предлогом для убийства 12 ноября 1623 года стало то, что православный священник Витебска Илья Давыдович был заперт слугами Кунцевича на кухне. Сам же Кунцевич об этом узнал, лишь вернувшись с богослужения. Несмотря на то, что Кунцевич приказал Илью освободить, горожане ударили в набат, и разъяренная толпа ринулась в покои Иосафата Кунцевича, растерзала его и избила слугу епископа. Но после гибели Кунцевича его же собственный оппонент Мелетий Смотрицкий перешел в унию и усердно ходатайствовал перед Папой о канонизации убиенного отца Кунцевича…
— Вздор! — щека Петра задергалась нервным тиком, лицо побагровело. — Все это вздор! Немедля уберите эту икону из храма! — вытаращил глаза Петр. — Вы что же, вновь хотите сказать, что ваша церковь лучше московской? Вы это нарочно делаете? Убрать икону немедля!
— Мы ничего не хотим вашей церкви сказать! Мы к ней не имеем никакого отношения! — уже громче возразил Зайковский. — Я же не могу убрать икону. На то нужны очень веские причины.
— Тогда вы! — длинный тонкий палец уперся в удивленное лицо Анкудовича.
— Что? — не понял святой отец.
— Тогда вы уберите эту икону! — Петр явно заводился.
— Я этого тоже не сделаю! — тихо, но уверенно произнес Анкудович, нервно проведя ладонью по аккуратно подстриженной бороде.
— Тогда я сам вышвырну эту икону отсюда! Меньшиков!
Меньшиков кивнул офицерам, и те кинулись исполнять приказание.
— Что вы делаете! — Зайковский и Анкудович бросились к офицерам, принявшись их оттаскивать от иконы, к которой уже тянулись лапы этих вояк.
— Уберите свои руки! — почти завизжал Петр и, схватив трость, с силой ударил Зайковского. Старик охнул и, схватившись руками за окровавленную после удара голову, упал. Петр бил тростью уже лежащего викария, потом выпрямился, повернув красное дикое лицо к Меньшикову.
— Схватить их! Под арест всех!
— Воронов! Выполняй! — крикнул Меньшиков усатому офицеру…
Офицеры бросились хватать уже не икону, а священников. Между ними завязалась потасовка. Святые отцы оказались не такими уж и слабыми мужами. Петр выхватил шпагу и, громко выкрикивая что-то неразборчивое, принялся ей лупить и колоть священников. Меньшиков обнажил свой палаш и наотмашь рубанул Кальбечинского, тот рухнул, а по гранитному полу от его головы стало расползаться черное в слабом свете лампад кровавое пятно… Святой Иосафат Кунцевич и другие святые молча и осуждающе взирали с икон на греховное злодеяние… Якуб Кнышевич, Язэп Анкудович и Мелет Кондратович окровавленными падали на пол, порубленные палашами, поколотые шпагой царя…
— Заберите этого! — бешено вращая глазами, кивнул офицерам на лежащего без чувств Зайковского Петр. — Уходим отсюда!.. К черту этот храм! Алексашка! Завтра же сюда перетащи бочки с порохом. Ты намедни жаловался, что негде порох хранить? Вот тебе арсенал! Распоряжайся здесь!
Офицеры схватили за ноги викария Зайковского и потащили к выходу, куда, стуча каблуками и звеня шпорами, уже направлялся царь…
Из своего укрытия выбрался перепуганный Попович. Хмельной с обеда, он враз протрезвел. Не обращая внимания на лужи липкой крови, старик ползал на коленях среди лежащих на полу священников, что-то испуганно бормоча… Все святые отцы, кажется, были мертвы… Но вот зашевелился Анкудович. Попович на коленях подполз к нему:
— Отец Язэп! Вы… вы живы?
Анкудович приподнялся, тихо постанывая.
— Рука, — прошептал он. Попович подхватил Анкудовича, помог ему подняться.
— Надо уходить, отец Язэп! — полушепотом, дико озираясь, говорил Попович. — Надо быстро уходить! Руку вам позже перевяжу. Сейчас эти волки вернутся, и тут будет как в Порт-Ройале в 92-м году или как в Панаме, куда заявился Генри Морган со своей командой… Что за люди, отец Язэп, что за люди!
Архангел Михаил, икона XVIII века
И было непонятно, о ком же говорил Попович — о царе ли Петре с Меньшиковым или же о команде английского пирата Генри Моргана…
Попович был прав, уводя подальше раненого Анкудовича. Словно вампиры, вкусившие кровь, Петр и Меньшиков уже не могли остановиться. Бесы вселились в московского царя. Он орал, лютовал, приказывал всех перебить и повесить… Его солдаты ворвались к базилианам, учинили там погром и утащили с собой старого архимандрита Якуба Кизиковского. Царевы слуги забрали его в свой лагерь и всю ночь пытали на дыбе, требуя выдать, где спрятана соборная казна. Кизиковский молчал, терпеливо снося все издевательства и мучения изуверов.
— Божий суд вас ожидает! Ох, не завидую я вам, царь вурдалаков! — смеялся Кизиковский окровавленным ртом в лицо Петра. Царь еще больше свирепел:
— Хватит с ним возиться! — приказывал он Меньшикову. — Повесить, и все дела! И этого викария Зайковского тоже повесить! Проклятый город! Проклятая страна!
Утром в петле и скончались преподобные архимандрит Кизиковский и викарий Зайковский… «Червонный месяц, нехороший месяц…» — говорил про июнь когда-то оршанский волхв Водила князю Самуэлю Кмитичу. И верно же говорил…
* * *Город неделю пребывал в шоке от святотатства. Спустя же неделю в шоке пребывали уже Меньшиков и Петр: московского поручика Воронова нашли убитым в лесу, недалеко от окраины города, словно растерзанного, с перекошенным от страха лицом. Но, кажется, на это тогда никто не обратил внимания. Рассерженный Петр лишь приказал строже выискивать по окестностям повстанцев и нещадно убивать… Однако никаких повстанцев высланные Петром отряды казаков и драгун так и не обнаружили. Зато утром после Купаловской ночи прямо перед самим Собором нашли убитого, словно порванного когтями штабс-капитана Абдулова, который также участвовал в резне священников Софийского собора… Абдулова нашли прямо на площади перед храмом, головой к Софии, а его выброшенная правая рука указывала перстом на ворота Софийского собора…
— И Воронов, и Абдулов были с нами в тот вечер, — говорил Петру бывший продавец пирожков, а ныне граф Александр Меньшиков, и его губы тряслись от страха. Лицо Петра побелело.
— Да ну!
— Вот те крест! Нечисто! Ой нечисто тут, мин херц!
— Расследовать пытался? — черные усишки Петра нервно подрагивали.
— Пытался. Но как тут расследовать, мин херц? Местных расспросил. Говорят, какой-то страшный волчий вой слышали в ту ночь, когда Воронова нашли. А Абдулова вопли слышали, да такие, будто черта встретил… Но тогда Купаловская ночь была. Подумали, что кто-то у костра танцует и кричит так страшно. Тут по Купаловским ночам они все свои дикие паганские пляски устраивают да над кострами прыгают… Но оказалось, что все же Абдулов кричал. Так ведь и не пулей, и не саблей забиты оба! Мин херц, снимаемся лучше отсюда. Согрешили же! Ой, согрешили! — и дрожащая рука Меньшикова осеняла перепуганного графа крестом.
— Я и сам отсюль, — говорил Меньшиков, тряся за рукав синего мундира Петра, — знаю, что страна эта еще языческая. Тут всякого хватает: и ведьм, и колдунов, и лешаков… А полоцкий князь Всеслав, говорят, потому и прозван был Чародеем, что в волка мог обращаться. Его даже Киев сломить не смог и обрести под свою власть Полоцк. Поехали отсюда, мин херц. Неспроста именно те гибнут, кто в тот вечер с нами был в храме. Как бы эта нечисть до нас не добралась. Может, это предупреждение всего лишь? — спрашивал не на шутку перепуганный граф.
— Может, и предупреждение, — соглашался Петр, задумчиво приглаживая свои черные кошачьи усишки, — в самом деле, готовь приказ, уходим отсюда на Гродно. Храм этот проклятый взорвать надо. Может, кто из местных мстит…
Среди же самих местных люди много шушукались по тому поводу, что пропал куда-то Попович с отцом Анкудовичем… Попович, общительный и разговорчивый дедок, бывший пират Моргана, родом из Полоцка, вернувшийся в родной город лет двенадцать назад, словно сквозь землю провалился.
— Его рук дело, — говорили одни.
— А может, и не его, — отвечали другие, — кто видел-то? Вот в том и дело, что никто не видел! А может, и его богиня смерти Паляндра к рукам прибрала да душу его Бабе-Яге продала?
— Это все асилки, — утвердительно кивали головами другие горожане, — давным-давно, когда еще люди жили в лесах дремучих, пришли на нашу землю асилки, здоровые, высокого роста, широкие в плечах. Голос у них колоколом гудел. Они могли с корнем вырывать деревья, забрасывать за облака тяжелую дубину. Хозяйства они не вели, питались тем, что ловили в лесах зверей да в реках рыбу. Одежду шили из шкур зверей. Асилки строили городища, перебрасывая топоры из одного на другое, чтобы не тратить времени на хождение. Вот это все их рук дело. И Поповича с Анкудовичем тоже сожрали они…
