Галина Романова - Иван Берладник. Изгой

    - Подкупом.

    - Не короля я подкупал, а вельмож его! И ежели сумели они Гейзу на мою сторону склонить, значит, правда на моей стороне.

    - Эта правда твоя мне житья не даёт, - не выдержал Ярослав.

    - Цыц! - прикрикнул Владимирко. - Молод ишшо отца-то учить! Жену поучи щи варить!

    Упоминание о жене занозой кольнуло сердце Ярослава. Ольга его не любила - то горько рыдала дни напролёт в своей горнице, то жалась по углам, как мышка. На постели была холодна, лежала колодой деревянной, стиснув зубы. Слова не скажет, не приласкает. Ярослав злился на отца за то, что сосватал ему нелюбу, но терпел. Но сейчас не выдержал - выскочил из отцовых покоев прочь.

    Владимирко Володаревич и не думал исполнять клятву. Своих посадников из захваченных городов он не отозвал, и когда туда приехали садиться Изяславовы люди, их не пустили на порог. Удивлённый и поражённый этим делом, Изяслав послал в Галич своего боярина Петра Борисовича.

    Немало посольских дел справил Пётр Борисыч - и в Чернигов ездил, и в Новгород, и в Полоцк. Даже к половцам наведывался, ибо был языкам учен и разумом сметлив. И в тот день он взошёл в терем спокойный и уверенный в своей правоте.

    Владимирко Володаревич встретил его, сидя на стольце. Он заранее догадывался, что скажет ему Изяславов муж. И на всё был готов ответ.

    - Рад я принимать у себя дорогого гостя. Балует меня своими послами великий князь - не по чину мне, худородному, такая честь. С чем пожаловал, боярин?

    - Князь мой велел передать, - Пётр Борисович встал перед столом, широко расставив ноги, - ты князю моему Изяславу и королю угорскому Гейзе крест целовал, что возвратишь все русские города, а не сотворил того. Ныне Изяслав того не поминает. Но ежели желаешь исполнить клятву и быть с нами в мире, то отдай мне города мои. А не сделаешь того, то мы с королём угорским перевидаемся с тобой, как нам бог даст.

    Такие слова означали войну, и Ярослав, стоявший подле отца, покосился на него. Владимирко только тряхнул долгой пегой бородой:

    - Скажи, боярин, от меня князю своему, что он первым навёл на меня угорского короля. Так если буду жив, то отомщу тебе за себя!

    Пётр Борисович помотал головой, словно прогоняя дурман.

    - Князь! - вымолвил он. - Ты крест святой целовал Изяславу Киевскому и королю угорскому, что исправишься и будешь с ними в мире! Ныне ты нарушаешь крестное целование…

    - Что мне есть сей маленький крестик? - усмехнулся Владимирко, и Ярослав ужаснулся в душе. - Мало ли кто лобызал его, мало ли, какие слова говорил!

    Тихо ахнул и Пётр Борисович. Он даже покосился на окно, на колокольни храма Успенья Богородицы, словно боясь, что с той стороны вдруг прилетит огонь небесный и пожжёт клятвопреступника. Перекрестившись, боярин отступил на шаг.

    - Княже, - выговорил он, - сей крест хотя и мал, но велика его сила на небе и на земле. Король угорский говорил, что это - частица того креста, на котором Спаситель был распят. Предать его - значит, предать Христа! Да и тебе было говорено, что ежели, как Иуда, ты дашь клятву и нарушишь её, то не быть тебе в живых!

    На последних словах голос его дрогнул, наливаясь силой, и многие бояре покосились на окно - не одному из них померещилась чёрная туча, что вдруг наползла откуда-то на чистое небо и заставила померкнуть позолоту на куполах Успенского храма. Но Владимирко Володаревич только зло оскалился и притопнул ногой.

    - Довольно! Помню, досыта вы тогда наговорились, друг дружку и меня стращая! Да и ныне я сыт твоими речами по горло. Ступай себе подобру-поздорову к своему князю, покамест не приказал я за речи твои противные вышвырнуть тебя вон, как последнего холопа!

    Он хлопнул в ладоши, справа и слева выдвинулись молчаливые отроки. Ещё двое шагнули сзади, от дверей, и Пётр Борисович понял, что оказался в кольце. Он был один против всех - собственный слуга, что принёс с послом крестные грамоты, не в счёт. Молча взяв у побледневшего от волнения парня грамоты, старый боярин медленно наклонился, положил их на пол и, повернувшись, не прибавив более ни слова, вышел вон.

    Владимирко Володаревич шумно перевёл дух.

    - А, каков! - фыркнул он в усы. - Задиристый! Одно слово - киянин!… Эй, там! Проследите, чтоб недолго сей посол в Галиче задержался. А грамоты сии - в печь!

    - Почто, батюшка? - не выдержал Ярослав.

    - Пото, что я так велю! - крикнул старый князь. Вскочил и заторопился в свои покои.

    Ярослав, не отставая, пошёл за ним.

    - Разве можно такое творить, батюшка? - попробовал урезонить он отца. - Ведь крестное целование…

    - И ты с Иудой меня сравнить готов? - князь резко остановился. Лицо его пошло красными пятнами. - Молод ещё меня учить! Сперва сам князем стань, а после уж думай, как землёю вертеть!… Бужск да Шумск, Тихомль, Выгошев и Гнойница от веку галицкими землями были. Спервоначалу владел ими Давид Игоревич, а после того, как изгнали его в Дорогобуж, отданы они были отцу моему Володарю в выкуп за брата его Василька. Меньшой братец мой Ростислав не сумел их удержать, отошли они Киевской земле. Я своё воротил, кровное! А ты, чай, готов всё отдать? Ну так давай, зови и братана своего, Иванку Ростиславича. Руби нашу Галичину пополам, оделяй беглого изгоя, коий на мой Галич замахнулся!

    Ярослав замолк. Память об Иване, двухродном брате, изгнанном восемь лет назад, всё ещё жила в его сердце. Шесть лет назад он приходил с войском тогдашнего великого князя, Всеволода Ольжича, пытался воротить себе Звенигород. Потом пропал и вот недавно объявился - и у кого же? - у Юрия Суздальского в полку. Перебежавший от него боярич Степан Хотянич рассказал, где укрывался все эти годы Иванка Берладник и что он до сей поры не отказался от замысла воротить себе удел.

    - Ты погляди, - увещевал Владимирко сына, - как грызутся промеж собой князья за Русскую землю. А всё потому, что много их. Юрий, сват мой - сыновей у него пруд пруди, вот и тщится всю землю занять, чтоб было куда детей посадить. А иных князей с земли готов согнать. Вот сейчас он воюет с Изяславом, а после за Давидичей и Ольжичей примется. Нас он не тронет, ты на его дочери женат. А всё же оборониться не мешает. Здесь же, в Галичине, я - один князь. Ты у меня - один сын. И земля цела и не надо ссориться и делить её, а остаётся только умножать и от врагов стеречь. Я ради тебя, дурня, стараюсь. А ты что? Меня укорять?

    Подумав ещё раз об Иване, Ярослав покивал головой:

    - Прости, батюшка. Не подумавши молвил.

    - То-то и оно, что не подумавши, - расплылся в улыбке Владимирко. - Ну да ладно, прощаю…

    …Так было накануне, а на другой день, когда доложили, что уехал Пётр Борисович восвояси, не получив на дорогу ни припасов, ни даров, вздохнул Владимирко с облегчением и повелел заказать в храме молебен. Шествовал он торжественно во главе своих бояр, гордо нёс седую голову.

    Позади него шёл Ярослав. Душа княжича была не на месте. Всю ночь он маялся, не спал, меряя шагами просторные прохладные сени. Выскользнувшей на шорох шагов старой няньке только и доверил свои тревоги. Нянька молча покивала головой, прошептала что-то утешительное и исчезла. Никто не видел, что творила она в своей каморке, запёршись от света и людей. Никто не видел, как пробиралась она сонным теремом и трясла за плечо князева постельничего. Никто не знал, что свершилось промеж них. Только Ярославу наутро старуха шепнула: «Жди, мол, княжич! Не сегодня, так завтра…»

    Идя к храму следом за отцом, Ярослав не отрывал взгляда от его затылка. Рядом шла нелюбимая жена - ещё одна причина быть недовольным. Она ступала, запрокинув голову и вся мыслями и чувствами была уже на паперти. Ольга Юрьевна часто молилась - истово, отдаваясь вся молитве. Ярослав подозревал, что молилась жена не за него, а за оставленного в далёком Суздале ладу. Это ещё больше раздражало.

    Задумавшись, он не заметил, как споткнулся на ступенях храма Владимирко Володаревич, как вскинул руку к левому плечу и покачнулся, начав заваливаться набок. Опомнился княжич, только когда всплеснула руками и вскрикнула Ольга Юрьевна и перепуганные отроки поспешили подхватить падающего князя. Процессия сбилась. В толпе послышались шепотки. Бояре столпились возле князя. Тот побледнел, хватаясь за грудь и широко распахнутыми глазами глядя куда-то в небо.

    - Как ты, батюшка? - Ярослав склонился к отцу.

    - Ох, - слабым голосом отозвался Владимирко, - будто кто-то в грудь толкнул и…

    - Несите его в покои! - распорядился Ярослав. Торжественный молебен был забыт - весь город погрузился в тоску и тревогу. Старый князь умирал.

    Над Галичем спускался вечер. Солнце закатывалось медленно, словно нехотя, и также медленно угасала жизнь Владимирки Володаревича. Он лежал пластом, и в полутьме при огне свечей остро торчал и казался ещё длиннее его заострившийся нос.