Александр Немировский - Пифагор
Головы пришли в движение.
— Ведут! — послышались голоса.
Силосонт, оказавшийся в Сузах как раз в этот день и приведённый на площадь царским толмачом самосцем Архиппом, вздрогнул. «Сейчас я увижу погубителя моего брата, обрёкшего его на не менее страшную казнь, — думал он. — Увижу искажённое ужасом лицо этого негодяя».
Но Оройта вели таким образом, что Силосонт не смог увидеть его лица — ему были видны лишь седая голова, обнажённая, располосованная бичом спина и красные шаровары.
Вот трое палачей втащили толстяка на помост, стянули с него шаровары и, подняв, насадили на кол. Раздался нечеловеческий вопль.
Силосонт отвернулся и закрыл ладонями рот, пытаясь удержать рвоту.
Проталкиваясь через густую толпу, наслаждавшуюся зрелищем казни, Силосонт и Архипп выбрались на пустую улицу. Немного успокоившись, Силосонт спросил:
— В чём же причина гнева царя царей?
— Царский гнев — как смерч в пустыне, — отозвался Архипп. — Кто знает, отчего он зарождается и на чью голову падёт? Ведь любое решение здесь возникает во мраке душ и царских покоев. Угоди царю чем-то особенным одна из сотни его жён, и он, расслабившись, скажет: «Проси любую награду», и летит с помоста голова вчерашнего царского любимца. И никто не спросит, в чём его вина, и может быть, даже и оплакивать его не будет из страха перед царским гневом. И всё же мне кажется, что Оройт погубил себя тем, что слишком много знал. Тебе ведь известно, как Дарий пришёл к власти.
— А как же! Семь персов, заподозрив, что царь — не Бардия, а похожий на него маг, ворвались во дворец и убили самозванца.
— Это так. Но царём стал Дарий, не самый знатный и влиятельный из этих семерых. В этом загвоздка и, кажется, причина гибели Оройта. Рассказывают, что семеро загадали: царём будет тот, чей конь первым заржёт на заре. Так вот, говорят, кто-то дал Дарию совет, как заставить коня заржать первым. Не был ли это Оройт?
— И как же?
— Очень просто. Его конюх вывел ночью за городские ворота кобылицу, которую дал покрыть жеребцу Дария в том месте, где, как договорились семеро, будут выведены кони. Утром, на какое было назначено испытание, конь Дария радостно заржал. И шестеро спешились, поклонившись ему как царю.
Эвгеон
По глазам Филарха Пифагор сразу понял, что юноша хочет его чем-то обрадовать.
— Кто-нибудь меня искал? — спросил он.
— На этот раз — нет. Но мои поиски увенчались успехом.
Юноша достал с полки и положил перед Пифагором свиток.
— Эвгеон Самосский.
— Из завала?
— Не совсем. В завале отыскался отрывок папируса, конец свитка со словами «Написал Эвгеон Самосец», и я за твоё отсутствие пересмотрел все свитки без футляров — а их, как ты знаешь, тут множество. По почерку, а затем по разрыву я определил, что вот это труд твоего земляка. Я ведь слышал, что Писистрат, считая себя наследником Тесея, с особенной тщательностью собирал всё, что относится к островам нашего моря.
— У меня было предчувствие интересной встречи. И вот он, этот незнакомец.
Пифагор погладил свиток.
— Ну так что ж, Эвгеон, раскрой мне свою душу.
Эвгеон оказался служителем храма Геры, ведшим погодную запись примечательных событий. Пифагора привлекло сообщение об открытии неиды — так Эвгеон называл размытый Имбрасом костяк поражённого Зевсом гиганта. На самом деле, судя по описанию челюсти с огромными зубами и позвоночника длиною в пять оргиев[63], переходящего в хвост, это был дракон, возможно, один из тех, победа над которым якобы прославила Аполлона. «Конечно же, — думал Пифагор, — неиды — существа того отдалённого времени, когда земля, освобождённая Гелиосом от излишней влаги, высыхала и сгущалась, и всё, что обитало на ней — огромные животные, растения, — погибая, превращалось в перегной, из которого вырастали теперешние животные, рыбы, растения, а быть может, и люди. Некоторые из них по форме напоминали тех, древних, ставших перегноем. Так, маленькие юркие ящерицы — это уменьшенные в мириады раз неиды, а летающие рыбки триглы — потомки огромных летающих рыб; а из растений в прежнем виде сохранились лишь крапива и бобы. Поэтому не следует есть крапивы, бобов и тригл как наших предков».
Гелиос уходил за Киферон. На акрополь спускались вечерние тени. Впервые Пифагор и Филарх покидали библиотеку вместе.
— И сколько бы испарилось нелепых басен, — начал Пифагор, — если бы такие книги, как та, которую ты отыскал, не отдавались на съедение жучкам, а хотя бы проглядывались. Ещё на Самосе, а затем здесь, в Афинах, я слышал о дружбе Креза и Солона, а из упоминания Эвгеоном о времени смерти афинянина Солона на острове Хиос я понял, что Солон умер до прихода Креза к власти. Наиболее интересным было то, что Эвгеон сообщает не только о Самосе, но и о совещаниях в Панионионе, в которых участвовали самосские послы. И вот мне стало известно, что задолго до захвата власти Поликратом, в те годы, когда все ионийцы, кроме самосцев, находились под властью Креза, персы попытались перетянуть их на свою сторону, но безуспешно, и будто бы после разгрома Креза и порабощения Ионии Кир на просьбу ионян об обещанном союзе ответил так: «Я предлагал вам союз, когда вы плавали, как рыбы в море, а теперь вы у меня на сковороде».
Филарх расхохотался:
— Ну и Кир.
— Нашему Самосу благодаря гибели Кира и распрям между его сыновьями пока удаётся избежать сковороды. Но надолго ли? Фокейцы оказались умнее всех, бросив в пучину железо и дав клятву не возвращаться, пока оно не всплывёт. Однако не возвращаться — не значит забывать. Поэтому у меня к тебе, Филарх, просьба.
— Ко мне? — удивился юноша.
— Ну да, к тебе. Подбери среди книг те, в которых хотя бы упоминается Иония. А я подумаю, как их переписать. Это уже моя забота.
Филарх ловил каждое слово Пифагора, и оно, подобно зерну, западало в не тронутую ещё никем почву души, ветвясь его собственными желаниями и мыслями, и юношу уже не тяготил разбор свитков, ибо он ощутил себя на службе у самой Истины, от имени которой говорил этот удивительный человек.
Благодетель
В то утро у главных ворот царского дворца появился необычный посетитель, судя по облику и одежде — эллин.
— Кажется, — проговорил один из стражей, — он из сатрапии, которой до недавнего времени правил Оройт. Но на кого же он пришёл жаловаться, если его обидчик уже казнён?
Второй пожал плечами.
Вёл себя эллин не как проситель — ни на кого не обращал внимания и не добивался, чтобы его пропустили в царские покои.
Начальник стражи, приведший новых часовых, подошёл к нему.
— Кто ты такой?
— Я благодетель царя царей, — гордо ответил эллин.
Этот ответ настолько поразил перса, что тот отошёл, решив, что лучше не иметь дела с безумцем.
На следующее утро эллин появился вновь на том же месте и так же горделиво взирал на окружающих.
И только тогда перс решил доложить царю, что у ворот сидит эллин, называющий себя его благодетелем.
— Что-то я не припомню, чтобы какой-то явана мне оказывал благодеяние, — усмехнулся царь. — Приведи-ка его сюда. Пусть объяснит, что ему надо.
Зная об обычаях персов отдавать царю земные поклоны, Силосонт за дни сидения у ворот нашёл выход, как его обойти. Входя, он как бы случайно обронил перстень и быстро нагнулся, чтобы его поднять.
— Подойди ко мне ближе, явана, — произнёс царь царей. — Говорят, ты считаешь себя моим благодетелем. Объясни, что это значит.
— В Египте, о царь, я отдал тебе мой плащ.
— Так это был ты! — воскликнул царь. — Как не помнить?! Ведь не взяв с меня денег за плащ, ты посодействовал получению этого.
Он коснулся пальцами диадемы.
— Так, во всяком случае, мне объяснил халдей, к которому я обратился по пути из Египта. «Дарованный пурпур к трону» — таковы были его слова. И чем я теперь могу вознаградить тебя за твой дар? Возьми без счета золота и серебра, коней, красавиц из гарема, попроси голову твоего недруга — и всё это получишь.
— О нет, царь, я не нуждаюсь ни в чём из того, что ты мне предлагаешь. Ведь я брат Поликрата Самосского, предательски заманенного Оройтом в Магнезию и там замученного.
— Оройт наказан и за это, — вставил царь.
— Отправляясь в Магнезию, — продолжал Силосонт, — мой брат оставил остров некоему лидийцу, человеку без рода и без племени...
— Понял, — перебил царь. — Я тотчас прикажу моему военачальнику прогнать этого негодяя и передать власть тебе как законному наследнику Поликрата.
— И молю тебя, царь, не наказывай никого из тех, кто поддерживал лидийца, — многие самосцы за эти годы покинули остров в страхе перед персами. Я хочу, чтобы мои подданные считали тебя милостивым владыкой, каким ты стал для меня.
