Александр Дюма - Графиня Салисбюри
Однако французы, успокоившись от причиненного им графиней страха и лишившись шатров и шалашей своих, решились устроить новые, на другом месте и ближе к городу. Для постройки их вырубили почти весь лес, находившийся в близком расстоянии от города, увещевая жителей Геннебона спешить на помощь к их графине, которая будто бы погибла; все начали опасаться, потому что графиня не возвращалась, и полагали, что с нею случилось какое-нибудь несчастье. Она также со своей стороны опасаясь, чтобы отсутствие ее не ослабило мужества осажденных к защите замка, подкрепила отряд свой вооруженными воинами, присутствие которых не считала необходимым для защиты Орая, и, назначив в нем начальниками мессиров Генриха и Оливье Пеннифоров, на верность которых могла положиться, отправилась со своим отрядом, состоящим из пятисот человек, в Орай вечером, и тихо, в глубокую ночь, объехав французскую армию, въехала в Геннебон, теми же воротами, через которые оставила его накануне; лишь только ворота за нею затворились, как весть об ее приезде разнеслась по всему городу. Вдруг раздались звуки труб и барабанов, от чего произошел такой шум, что осаждающие, проснувшись, думали, что из крепости, сделав вылазку, нападают на их лагерь, почему и вооружились поспешно. Но так как нападения не было, а они были совершенно готовы к бою, то чтобы не пропал труд их даром, решились идти еще раз на приступ. Жители города, ободренные прежними успехами и неожиданным возвращением графини, с радостью бросились на стены города, и по мере того, как французы подходили к валу, бретанцы сходили к заставам. Хотя на этот раз сражение продолжалось с самого рассвета и до полудня, но счастье не благоприятствовало французам, которые принуждены были отступить, потому что они убедились в бесполезной потере своих войск, не имея ни малейшей надежды на успех.
Поэтому и решились действовать иначе; заметив, что людей у них было много, но не доставало военных снарядов, для чего и положили разделить армию на две части, из которых одна, в сопровождении Карла Блуа, должна была идти осаждать Орай, а другая, под начальством мессира Людовика Испанского, оставаться под Геннебоном. Потом отправить отдельно отряд с оставленными французами в Рене двенадцатью огромными машинами, и в тот же самый день исполнили все эти предложения. Карл Блуа отправился к Ораю, а Людовик Испанский остался под городом в ожидании прибытия машин.
Это продолжалось целых восемь дней, и осажденные не постигали причины их бедствия, жестоко насмехались со стен своих над леностью неприятелей; но наконец, увидев приближение этих гигантских машин в виде дви жущихся башен, которые в те времена составляли необходимую принадлежность военных снарядов для взятия крепостей, угадали, почему неприятель оставался так долго в бездействии и не делал нового приступа. Французы, не теряя времени, поставили машины в линию и начали с них осыпать город градом камней, которые не только давили прохожих на улицах, но даже опустошали дома, проламывая крыши и разбивая в них окна. И мужество, столько раз показанное осажденными, начало ослабевать, и епископ Леонский по духовному своему званию, не имевший подобно другим рвения к упорному отражению неприятелей и защите города, начал первый внушать жителям Геннебона, что благоразумнее было войти в сношения с Карлом Блуа, нежели продолжать защищать права, которые опровергал могущественнейший король Франции. Предложения, согласующиеся с реальной выгодою каждого, никогда не отвергаются, поэтому сперва начался тихий ропот, потом стали говорить громко о сдаче города на условии и о заключении договора, так что слух об этом дошел до графини, ожидавшей с минуты на минуту помощи из Англии, и она умоляла всех жителей города подождать еще три дня.
Опасения, посеянные епископом, были так сильны, что те же самые люди, которые клялись защищать город до последней минуты своей жизни, находили трехдневный срок, назначенный графинею, слишком продолжительным; и некоторые из них, не соглашаясь, требовали, чтобы завтра непременно сдали город. Целая ночь прошла в совещаниях с обеих сторон, и вероятно, ежели бы французы в это время вздумали сделать приступ, то взяли бы без малейшего сопротивления город; но они не подозревали того, что происходило за стенами, в которых начали уже делать пролом. Наконец, партия епископа восторжествовала, и толковали только об избрании депутатов, которых нужно будет отправить к Людовику Испанскому, и графиня с сердцем, стесненным силою, скорбно удалилась в свою комнату, потому что она не знала, позволят ли ей с сыном оставить город, или выдадут пленницею французам; но вдруг, взглянув в окно, увидела на море бесчисленное множество кораблей. Она с радостью выбежала на балкон замка. — Смотрите! Смотрите! — кричала она жителям города и воинам, теснившимся на площади, — вот помощь, которую я вам обещала. Ни слова больше о сдаче города, взойдите на стены города, взгляните на море и убедитесь в справедливости слов моих.
В самом деле, графиня была права. И лишь только вся эта толпа с высоты стен замка увидела многочисленный флот, состоящий больше, чем из сорока разной величины кораблей, которые все были прекрасно вооружены, как с противодействием, свойственным черни, начала упрекать епископа Леонского в проявленной им трусости и малодушии. В итоге он, заметив, что ему не остается ничего больше делать в городе, поспешил с племянником своим Герве Леоном выехать из него и, явившись к Людовику Испанскому, известил о полученной графиней помощи. Лишь только флот вошел в гавань, то графиня вышла навстречу тем, под начальством которых он находился, потому что в настоящем положении ее дел они явились к ней не как союзники, но как спасители.
Рыцари были размещены в замке, а воины в городе; впрочем, все были приняты с радостью и признательностью. Всякий хозяин угощал своего гостя с необыкновенным радушием, графиня же на следующий день пригласила всех рыцарей к своему столу. Мессир Готье-Мони, который был столько же любезен в обществе дам, сколько храбр против неприятеля, не отказался от этого лестного приглашения, и графиня со своей стороны старалась нравиться как женщина, хотя в душе и была истинной героиней, она угощала английских рыцарей с такой любезностью и с таким вниманием, что они почитали для себя счастьем случай, который им доставила судьба, — переплыв море, явиться на защиту такой прелестной союзницы.
После обеда графиня повела своих гостей на башню, с которой виден был весь французский лагерь; осаждающие продолжали громить город градом камней, и это зрелище страданий приводило в отчаяние графиню, потому что эти бедные люди претерпевали за нее такие бедствия. Готье-Мони, заметив, как огорчали ее их страдания и желая скорее сделаться достойным оказанного ему гостеприимства, сказал, обращаясь к английским и британским рыцарям:
— Не угодно ли вам, господа, попробовать со мною вместе уничтожить эти проклятые машины, причиняющие столько огорчений нашей прекрасной хозяйке. Ежели так, то скажите одно слово, и дело будет сделано.
— Клянусь Пресвятою Девою, вы правы, мессир, — отвечал Ив Трезегиди, — и что касается меня, то я не отстану от вас в этом первом предприятии.
— И я также, — сказал сир Ландернау, — для того, чтобы после никто не мог сказать, что вы, переплыв море, работали за нас. Итак, к делу, мессир, а мы всеми силами будем помогать вам.
Английские рыцари приняли со своей стороны с радостью предложение своего начальника и пошли приготовляться; но графиня вздумала сама возложить оружие на Готье-Мони. Молодой рыцарь принял этот знак признательности с восхищением, и она исполнила его с такой ловкостью и искусством, которых он никак не ожидал. Но графиня была так же искусна в военном деле, как самый благородный паж и опытный оруженосец.
Когда рыцари были совсем уже готовы, то, взяв триста самых ловких стрелков, велели отворить ближние к машинам ворота, и лишь только их отворили, то стрелки, рассыпавшись по полю, начали стрелять с обыкновенною своею ловкостью, так что управлявшие машинами все легли на месте, пронзенные длинными стрелами английских стрелков. За стрелками следовали рыцари с секирами и двуручными мечами, которыми они в одну минуту изрубили самую огромную машину; что же касается остальных, то они, намазав их горючими веществами, зажгли, а сами бросились с таким проворством к неприятельскому лагерю, что французы не успели стать в оборонительное положение. Англичане начали бросать во все стороны горящие головни, отчего в одну минуту вспыхнувшее в разных местах пламя и поднявшийся густой дым дали знать жителям города, что предприятие исполнено с успехом.
Этого только и желали рыцари английские и бретанские; почему и начали отступать в большом порядке, но в это время отряд французов, наскоро вооружившийся, бросился с ужасными криками за ними в погоню. Рыцари, заметив это, пустились в галоп; но Готье-Мони остановился первый и сказал, что ни за что на свете не согласится услышать приветствие из уст прекрасной графини, пока не опрокинет несколько из этих дерзких, которые осмеливаются его преследовать; и говоря это он оборотился, поднял меч и бросился на них. Два брата Лейнондаля, мессир Ив Трезегиди, мессир Галеран Ландернау и еще многие последовали его примеру; отчего и завязалось настоящее сражение, потому что из лагеря беспрестанно подоспевали свежие войска, заменявшие собою убитых товарищей. Это принудило Готье-Мони и всех его товарищей к отступлению, что они и исполнили в большом порядке, оставив на месте сражения множество убитых французов и несколько своих убитых и раненых. Достигнув рва и окопов, они вдруг опять обратились на неприятеля с тем, чтобы дать время рассыпавшимся своим стрелкам войти в город; тогда французы хотели опять напасть на них, но завлеченные так близко к крепости, были осыпаны тучею стрел, пущенных с городских стен стрелками, которые оставались в городе, и принуждены были удалиться на перелет стрелы, оставив множество убитых людей и лошадей. Английские и бретанские рыцари вошли в крепость и встретили внизу лестницы замка графиню, которая хотела своими руками снять с них шлемы и, обняв каждого из них, благодарила за оказанную ей помощь.
