Ромуальдас Неймантас - По следам солнечного камня
Порой лотки засоряются или разрушаются. Вот и сейчас надзиратели привели сюда рабов, чтобы они исправили лоток.
Айстис набрал пригоршню воды, чтобы умыться, но к нему тут же подскочил надзиратель и стал потчевать плетьми! Видимо, вода была дорогая, не для рабов… Айстис сообразил, что вода текла в бассейн, из которого он хотел напиться, с гор и устремлялась по каменному лотку дальше вниз, в овальную впадину.
Вот как! Оказывается, та узенькая река, что течет по склону впадины и орошает поля, берет начало от горного бассейна! Быть может, надзиратели так безжалостно избили его потому, что несколько капель воды с его рук упали на камни, не принеся никакой пользы…
Только позднее Айстис узнал, что вода здесь не только в большом почете, — за нее платили высокую цену. Чтобы получить воду, жители этих мест должны были определенное количество дней в году бесплатно отработать на хозяина этих бассейнов — белого старика, отдать ему половину выращенных хлебов, треть сада. Те, кто на это не соглашался, оставались без воды…
Труд, сон, труд… К однообразному ритму жизни Айстис почти привык. Одно его очень угнетало — немота! Вокруг сновали люди, которые своим тяжелым бременем делились с другими. А у него но было никого, кто знал бы его язык, с кем он мог бы поговорить…
Пригнали еще отряд рабов. Который уже по счету!
Быть может, на сей раз среди них найдется хотя бы один, понимающий по-латыни!
Айстис запомнил хорошо сложенного парня, у которого вся спина, исполосованная плетьми, кровоточила. Ночью он подполз к нему:
— Очень больно? Вот мазь от ран…
Новичок молчал.
— Ты меня понял?
— Кто ты? — отозвался парень на прекрасной латыни.
Айстис обрадовался: наконец-то он заимеет друга, по которому так тосковал. Вскоре они действительно подружились.
Как-то ночью Моск, так звали парня, рассказал свою историю. Оказалось, что он родом с севера, из тех мест, где высокие горы, покрытые снегами, спускаются в черное море. Его родину называют Картилией[106].
— Как ты угодил в рабство? — поинтересовался Айстис у своего друга, когда тот немножко окреп.
Тот весь переменился:
— Уже давно нет моего свободного государства — Колхиды. Там господствуют вассалы Рима. Я поднял восстание против них, но силы оказались неравными. Они разбили нас… Часть убили, других продали в рабство… Но я не сдамся! Смерть или свобода! Над Цихе Годжия опять будут развеваться наши знаки!
С той ночи Моск и Айстис стали готовиться к побегу. К большому сожалению, их планам не суждено было осуществиться: у белого старика и среди рабов были свои глаза и уши. Они за кусок хлеба, лишний глоток воды выдавали своих товарищей по несчастью. Вскоре после того как Моск, договорившись с Айстисом, начал собирать пищу для побега, его разоблачили. Рано утром надзиратели подбежали к ложу Моска и стали рвать в клочья подстилку. Из нее выпали две лепешки…
— Вот он — беглец! — кричали надзиратели. — Смерть ему! — и обрушили на Моска град ударов.
Пришел белый старик, взглянул на Моска с презрением и что-то сказал надзирателям. Они схватили парня и потащили во двор к торцовой стене, в которую были вмурованы пять острых железных крюков, похожих на рыболовные. Ухватив Моска за ноги, они с размаха бросили его на эти крюки.
Айстис зажмурился…
Однако и это было не все. Надзиратели стали избивать умирающего дубинками, видимо настаивая, чтобы он выдал сообщников.
Моск молчал. Умирая, он проговорил одно-единственное слово:
— Свобода…
Убедившись, что непокорный раб мертв, надзиратели принялись за живых. Они стали полосовать плетьми всех согнанных к месту казни, чтобы те убедились, что такая же участь уготована каждому, кто проявит непокорность. После избиения, согнав всех в узкий дворик, окруженный высокими стенами, рабов оставили на солнце на целых три дня — без пищи, без воды! — не внимая мольбам умирающих от ран, от жажды… На четвертые сутки, когда многие уже валялись на мостовой без движения, во дворик вошел белый старик в сопровождении охраны.
— Так будет каждый раз, если кто-то попытается ослушаться меня, — произнес старик.
Айстис неожиданно увидел, что один глаз старика — стеклянный. Именно этот глаз смотрел на него так жутко, что это давило больше, чем слова.
Вдруг откуда-то сверху слетела огромная птица и села на стену дворика. Рабы запрокинули головы и перестали слушать старика, разглядывая птицу. Тот что-то сказал охранникам на своем языке. Они пустили в птицу град стрел, но все они пролетели мимо. Птица покачала головой, каркнула и поднялась ввысь…
Во дворе стояла тишина. Потом снова заработали плети надзирателей, разгоняющих рабов через двери в стене. Айстис, следя за птицей, думал о Моске, вспоминал рассказ незнакомца об отважном Икаре… На сердце стало легче. Удары плетью показались смешными. Он не откажется от замысла бежать! Спасибо тебе, птица, ты не позволила смалодушничать! А может, это была душа Моска?
Айстис попал в третью группу, которую тоже увели в горы. Несколько часов они поднимались по острым каменным карнизам без какой бы то ни было тропы. Камни врезались в босые ступни, как ножи. Надзиратели, легко ступая в мягкой обуви, гнали рабов все быстрее и быстрее к вершине. Наконец они подошли к стене, такой высокой, что ее верх можно было увидеть, лишь запрокинув голову…
Главный из стражников постучался в калитку, которая тут же открылась. За калиткой оказалась узкая улочка. Рабы добрались до огромного двора, вернее, выступа, выложенного каменными плитами и нависшего над пропастью. Вместо окружных стен — колонны, вырезанные из камня, каждая высотой до ста пядей!
Со двора открывалась великолепная панорама.
Айстисом овладело чувство простора. Он глядел на горы, ущелья и чувствовал, как сильнее бьется сердце. Бежать! Бежать! Но как? Ему снова вспомнилась трагическая судьба Моска… Эх, если бы крылья Икара!
Рабов отбирали в группу с умыслом: каждому было предопределено свое задание. На долю Айстиса выпало украшение колонны. Надсмотрщик дал ему глиняную табличку с рисунком, который предстояло высечь в камне, и бронзовый резец.
Айстис испугался: этой работы ему не сделать до конца жизни! Однако оказалось, что камень довольно мягкий. Работа спорилась…
Не всем работа давалась так легко. Старичок, который трудился рядом, вдруг потерял сознание, и его резец, звякнув о камень, полетел в пропасть.
Что сейчас будет? Ведь эти звери убьют старика!
Айстис схватил свой резец и положил его около старичка, а сам повернулся к надзирателю, который уже бежал к ним…
Стемнело. В небе зажглись звезды — маленькие, далекие, чужие. Совсем не такие, как в небе над родной деревней. Айстис повернулся на бок. Болели исполосованные плетью плечи, руки.
— Спасибо тебе, юноша, — послышались в темноте слова, произнесенные по-латыни. — Ты спас мне жизнь…
Так он познакомился с греком Сабоном, старичком, у которого из рук выпал резец, и услышал его историю.
В рабство Сабона продал собственный брат, которому захотелось овладеть семейным богатством и не давала покоя слава брата — каменотеса, скульптора, строителя. И вот он здесь…
Прошло несколько дней и ночей, пока Айстис посмел поведать Сабону о желании бежать. Старый грек усмехнулся:
— Ты видел, что они сделали с этим юношей? Помилуй бог! Я лучше буду надеяться на выкуп… Мои ученики не оставят меня в беде.
День шел за днем. Айстис и Сабон допоздна работали во дворе, вырезали какие-то линии, круги, орнаменты.
— Что это за знаки? — спросил как-то Айстис у Сабона. — Они отличаются от тех, которые я видел в Александрии…
— Эти знаки местные жители переняли от своих северных соседей — финикийцев, — пояснил Сабон. — Они уже тысячу лет пользуются своеобразными знаками для объяснения. Финикийская система очень удобна, она содержит только тридцать знаков. Кроме того, эти знаки легко запомнить, так как они непосредственно связаны с животными, растениями, вещами, которые обозначают. Вот смотри: знак «А» по-финикийски «алеф», что значит «бык». Знак действительно похож на бычьи рога. Знак «Д» — «далет», напоминает двери… Сейчас трудно установить, что было сначала — знак или название, однако бесспорно, что уже предки финикийцев сумели найти способ, как соединить мир вещей с миром ума.
— А почему финикийские знаки похожи на те, которые я видел в Риме?
— Потому, что римляне переняли письмена от греков, а те еще в древности научились писать от финикийцев… Грекам почему-то показалось, что знаки финикийцев удобнее, чем иероглифы египтян.
— А какие ты еще знаешь письмена, Сабон?
— Мне в Малой Азии пришлось видеть знаки, которые высечены на глине…
— Па глине? — удивился Айстис.
