Григорий Мирошниченко - Азов
– Гляди, дидусь! Не побили б нас под крепостью. Мудрость твоя нам дорога и надобна! – произнес Старой.
– Не бойсь, сынок! – сказал дед. – Азов минуем, а в море – дома!
…Острые в носу и в корне, с двумя рулями да с загребными веслами, быстрые лодки сновали по Дону возле Черкасска. Заждались все приказа атаманского. Бочонки с водой, просо, рыбу, мясо и сухари – всё положили. Вынесли икону Николая-чудотворца. Прощальный ковш вина и меду выпили и огляделись. Войска – великая ватага! Все – старые да малые, которые оставались на Дону стеречь добро и юрты, – пришли на берег.
Осип Петров поднес ковш прощальный Старому, затем Ивану Каторжному, Михаилу Татаринову да деду Черкашенину. «Дорожку сгладил» и пожелал добычи на море. Еще поднес. Дед отказался пить – и атаманы не стали больше пить.
– Пора трогаться! – сказал дед Черкашенин.
– Ну, в добрый час! В добрый путь! – закричали старики.
Белый бунчук водрузили на струге Каторжного. «Хвост бобылев» держал Старой. Пернач и булаву оставили Науму Васильеву в Черкасске. Расселись по местам, за весла взялись, притихли.
– Весла – до горы! – скомандовал походный с кручи. Лес вырос на воде.
– Прощай, Татаринов! – сказал Старой. – Даст бог, мы свидимся! – Обнялись.
– Прощай, дидусь! Прощайте, все!
– Поберегите свои головы, – сказал Татаринову походный атаман Иван Каторжный. – Привезите на Дон башку Джан-бек Гирея.
– Ладно! – ответил Мишка. – А ты доставь на Дон султана голову.
Старой нагнулся, сказал Татаринову тихо:
– Будь мне другом по гроб: добудь Фатьму.
Татаринов ответил:
– Жива – добуду… Вызволю из неволи и Варвару.
– Э-гей! Казаки! Весла на во-о-ду! – пронесся над челнами густой голос Ивана Каторжного. – Весла на во-о-ду!
Седоволосого деда Михаила Черкашенина повели в атаманский струг под руки. Вели его дети, старики, казаки славные и бывалые. Он шел медленно и все поглядывал на небо.
– Греби живее! – приказал дед. – Гей, песни пойте! Аль забыли старину?!
– Ты прости, ты прощай, наш тихий Дон Иванович! —
запели в стругах и поплыли, махая шапками провожавшим.
Татаринов сел на коня. Предводимая им отборная ватага в пятьсот казаков рванулась берегом, направляясь к Крыму.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Походный атаман сидел на крайнем струге, дед Черкашенин – рядом, напротив – атаман Старой, позади – казаки.
Дед примечает звезды… Грызет сухарь да рыбу… Журчит, плескается вода.
– Ты, Ванька, доглядывай за войском, – сказал старик. – Пускай не разбредаются. До кучи войско сбей. А как прибьемся к Сергиевскому городку – посушим весла.
– Ладно! – ответил атаман. – Я сам смекаю, что нам в один рукав реки не влезть всем. Почнут стрелять все башни наугольные да другие – всех перебьют.
– А ты пошли в один рукав полвойска, в другой рукав полвойска – ладно будет.
Поднялся атаман Каторжный, по стругам передал:
– По правому рукаву Дона сам пойду с полвойском! По левому – Старой. Чтоб тихо было! Султану, знать, донесли лазутчики, что войско с Дона тронулось.
Дед Черкашенин сказал:
– В Азове-крепости будет за десять тысяч войска! Да сердистаны-цепи на три ряда висят, от берега до берега.
– Турки почнут стрелять с великим жаром, – предупреждал Старой. – Бить будут с Лютика – там тридцать пушек. Да с Лисьего – всех сорок пушек. Осадных пушек много… Ядра двухпудовые.
– Как будут бить картечью, – сказал дед, – челны перевернут.
– А мы обманем турок! – уверенно сказал походный атаман.
– Обманем? Держи-поглядывай! Обманем! Всего в крепости за двести пушек – больших, середних и малых, да старых девяносто пушек! Вот и считай. Да гляди, куда ядро летит. В струг ударит – хлебнешь водицы… В Казикермене пушек меньше.
– И там хватает. Проскочит ли Богдан? – нахмурился Старой.
– Да тот проскочит. Гуляй, казак, за здорово, как хочешь!
– А звезд, кажись, не будет ночью, – заявил дед. – Дождя, пожалуй, нагонит ветер. То нам на выгоду…
Когда струги в темноте подплыли к Сергиевскому городку, неожиданно сверкнула молния. Закрапал мелкий дождик.
– Ну что, не угадал я?.. – сказал, улыбаясь, дед. И вслед за тем грянул гром. – Захлещет шибко. Но нам-то сподручней: туча грозы не любит. Нехай грозуют молнии!
Гроза ударила, загрохотала, стегала кнутами огненными по небу. Полил такой ливень, какого отродясь не видали казаки. Прорвало небо: вода хлынула оттуда потопом.
Все струги сбились вокруг атаманского, закаруселили, тыкались носами о борты. Трещат борты да весла о весла стучат.
Потом все лодки ткнулись в берег.
– Суши весла! – пронесся протяжно голос атамана. – Жди моего приказа! Зовите атамана Сергиевского городка Косого – к нему есть дело!
Атаман открыл сундук, вытащил из него каравай хлеба и жареное мясо.
Покуда казаки под потоками дождя, накрывшись рядном, подкреплялись пищей, явился сергиевский атаман.
– Ты звал меня? – спросил он горделиво.
– Звал! – сказал круто походный атаман.
– А для какого дела?
– Прикуси язык, скажу. Дубы повырубал?
– Дубы повырубал, – ответил тот. – Куда их столько?
– А много ли?
– Дубраву перевел! Дубов за триста!
– Не мало ли?
– Более того не мог. Без рук остались казаки. Рубили да тянули к берегу.
– Гляди, и хватит. Дубы толкайте в воду! Да поживее!
– Да что ты! Мне казаков не приневолить. Эко льет! Зари б дождаться.
– А до зари?
– Не можно, атаман!
– Кидай дубы! – грозно поднялся Каторжный, блеснув саблей. – Дубы за час – и в воду! Слыхал?
– Слыхал, – сказал покорно Иван Косой и скрылся в темноте.
Дед кашлянул. Он продрог в сорочке мокрой.
– «Кидай дубы», – насмешливо буркнул он. – А главного и не сказал Косому. Запальчив был гораздо.
– Да что? – спросил Каторжный, не понимая слов старика.
– Да то: дубы поплывут – и пользы нам не будет никакой! Почто ж ты не сказал ему, чтоб те дубы перевязать в плоты?
– Сто чертей мне в глотку! Позабыл! Дуб-ббы пе-ре-ввя-за-атъ! – зычно закричал Каторжный вдогонку Косому; выскочил в темноту на берег. – Дуб-ббы пер-рре-вяза-ать! Плоты сбивать!
Озаряемые молниями человеческие фигуры на берегу то пригибались, то выпрямлялись, то, наклонившись, бросали с плеч тяжелые дубы в Дон-реку.
– Вяжи! – кричал Косой. – Вяжи!
Походный атаман сидел уже в струге и нетерпеливо ждал, когда все дубы будут свалены в воду.
На берегу ругались недовольные казаки:
– Выходит, стало быть, задумал Каторжный – ты копай себе могилу!
– Оно и ведомо: дадут первач, он шапки не ломает, а душу нам вывернет.
– Добро, уйдем! Дубы оставим.
– Изменники, – переругивались другие. – Ужели бросите?
– А нам едино смерть! Уйдем!
Дед сказал решительно:
– Ты слышишь, атаман? Сергиевцы уйдут – дубов в воде не будет!
– Слышу, дидусь. Куда они пойдут? Зря голову кладут на плаху.
– Поганый сок в табун-траве. Ведают ли они, что поруху делу нашему чинят? – сказал Старой.
– А я сорную табун-траву посеку своей саблей, – сказал Каторжный и крикнул: – Гей, вы, подь сюда!
На берегу послышалось:
– Иди, Митяй!
– Сам иди!
– Иди, Трофим!
– Иди, Андрей!
Тогда походный закричал:
– Идите, идите все: и Митяй, и Трофим, и Андрей!
Пришли. Стали перед стругом.
– Дубы валять охоты нету?
– Нету, – ответили все трое.
– Кидайте шапки в грязь!
Упали шапки.
– Скидайте рубахи!
Сбросили.
– Теперь табун-травы не будет! Кто ж среди вас зачинщик? – сказал грозно Каторжный.
– Митяй!
Каторжный молниеносно смахнул ему голову острой саблей…
– Эй, вы! – приказал он казакам, сидевшим в струге. – Табун-траву кидайте в воду. Изменникам одна дорога!
Тело сбросили в Дон, а голову на берегу положили.
– Чтоб неповадно было рушить дело! Дубы валите скоро!..
После этого дубы свалили в воду быстро. Походный атаман спросил:
– Плоты связали? Любо! На левый плот пусть сядет Карпов. На правый – Афоня Борода. Пускай плывут. Коль свистну – распускай дубы поодиночке.
Пересадили казаков на те плоты, и тронулись дубы вниз по Дону, к турецкой крепости.
А молнии по-прежнему сверкают. Вода клокочет.
Поплыли струги вслед за дубами.
– Коли убьют меня, – сказал атаман Каторжный, – ты станешь на мое место, Старой. Пойду я к крайнему бастиону. Тот бастион – сильнейший. Назад дороги нет!
– А меня убьют, кто поведет ватагу? – спросил Старой.
– Михайло Черкашенин! – ответил атаман, не задумываясь.
Дед слушал; откашлявшись, сказал:
– Все живы будем. А доведется помирать – помрем сынами Дона.
Атаманский струг скользнул между другими стругами, выскочил вперед и поплыл перед плотами… Дождь хлестал немилосердно. Сверкали молнии на небе… Ваньку Поленова трясло как в лихорадке.
«Эх, и угораздило же! – думал он. – Москва далеко, царь высоко. Сгинешь тут, а кто узнает? Ох, ноченька, не приведи господь!»
