Эптон Синклер - Широки врата

— Jawohl, предположим, я уменьшу цены на десять процентов на все картины. Или лучше на двадцать?

— Было бы разумнее не спрашивать меня об этом, так как я представляю моих клиентов, и мой долг получить для них самые низкие цены, какие смогу.

— Я готов на это. Вы продаете остальные картины за те цены, которые считаете справедливыми. Я хочу показать вам своё доверие.

«Вы очень добры», — сказал Ланни. — «Я не могу припомнить, чтобы какой-либо владелец картин, когда-либо так относился ко мне».

«Искусство прямо сейчас не мой главный интерес в жизни», — ответил жирный командующий. В его холодных голубых глазах сверкнул огонек, в эту минуту он казался человеком. Ланни должен был сказать себе: «Не забывай, что он убийца!»

В конце дня один из служебных автомобилей отвёз гостей обратно в Берлин, а утром Ланни был в бывшем дворце Йоханнеса Робина, представил свой банковский чек, осмотрел все три картины, и убедился, что их отнесли в его машину. Он получил другую драгоценную купчую, а также разрешения на выезд для себя и жены. Ирма предложила ехать сразу, но Ланни попросил остаться, чтобы взглянуть на одну из выставок картин. У Ирмы было приглашение на обед с последующей игрой в бридж, правила которой были международными и не менялись.

Так без четверти три Ланни въехал в Моабитский район, обогнув множество углов и убедившись, глядя в зеркало заднего вида, что по такому эксцентричному маршруту за ним никто не следовал. Он катил через один за другим каменные каньоны и бесконечные перспективы этих шестиэтажных многоквартирных домов, которые стали стандартом для наемных рабов в мегаполисах всего мира. Здесь они были чище и менее грязными, чем в любом другом городе, который посетил Ланни. А теперь в яркий весенний день цветы в оконных ящиках радовали взгляд. Никто, кроме нескольких детей, не обращал никакого внимания на тихо едущую машину, и не было никакой необходимости проезжать один и тот же квартал дважды. Все кварталы походили один на другой. Их отличали лишь таблички с названиями на углах, чтобы посторонний не мог ошибиться. То же самое было с людьми на улицах. Подавленные и стандартизированные существа, рабы машин, обитатели скал капитализма.

Поглядывая на часы на сидении рядом с собой, Ланни прибыл к знакомому углу минута в минуту в пятнадцать часов, так называли это время на континенте. Он искал глазами фигуру в сером ситцевом платье и маленькой черной шляпе, но не находил её. Он замедлил ход и посмотрел вдоль пересекающейся улицы, из которой она выходила раньше. Но её там не было, ни было её и на улице, по которой он ехал. Они сверяли свои часы, но, конечно, одни из них, возможно, дали сбой. Проехав несколько кварталов, он сделал правый поворот, и вернулся обратно к назначенному углу. Он снова посмотрел в разные стороны. Но, Труди там не было.

Он начал волноваться. Она всегда была точна до минуты, и он знал, что ничто не могло задержать ее от этой встречи, кроме серьёзной болезни. Они так тщательно согласовали все условия встречи, чтобы исключить возможность ошибки. Если она пришла слишком рано, то она, конечно, не ушла, его не дождавшись, или вернётся обратно. Возможно, она так и сделала, в то время как он делал свои круги. Так что он снова выехал на улицу, на этот раз делая левый поворот, чтобы проехать мимо других кварталов, избегая попадания на глаза лишний раз. Он просмотрел дорожные знаки, чтобы убедиться, что не было никакой ошибки. Он опять был на том же углу, прошло пятнадцать минут.

Он продолжил эту процедуру, следуя тем же путём, объезжая все четыре квартала, возвращаясь снова и снова. Он решил, что один из них должен был ошибиться. Труди, наверно, была на другом углу, где хотела передать документы. Он поехал на тот угол, повторяя свои объезды кварталов. Но тщетно. Он вернулся на первое место, и повторил свои круги вокруг кварталов. Теперь он высматривал не Труди, а штурмовиков или других нацистов в мундирах, полицейских, или бездельников, которые могли бы выдать свой интерес к автомобилю де люкс.

Наконец, Ланни пришёл к неприятному убеждению, что Труди Шульц на эту встречу не придет. И ждать там больше нечего. Он сдался и поехал наугад на один из бульваров, чтобы там обдумать ситуацию. Что-то случилось с его коллегой-заговорщиком. Что-то серьезное, меньшее её бы не остановило. Она, возможно, попала в дорожную или какую-то другую серьезную аварию. Но гораздо более вероятным было то, от чего сердце Ланни зашлось в мучительном страхе, что гестапо схватило её!

Может быть, конечно, что они её искали, а она получила предупреждение и бежала. Она могла «спать на открытом воздухе». Эту фразу применяли подпольщики, когда они не могли вернуться домой или оставаться на одном месте в течение двух ночей подряд. Если бы так случилось с Труди, то она, несомненно, послала бы ему сообщение в Адлон. Она нашла бы слова, чтобы предупредить его об опасности, не вызвав подозрения даже у самого проницательного полицейского агента.

Конечно, если гестапо действительно схватили ее, то они будут мучить ее, пытаясь вырвать из неё секреты. Она, возможно, была в их руках в течение двух последних дней, и если это так, то во что превратилась её изящная и деятельная фигура. При мысли об этом на лбу Ланни Бэдд выступил холодный пот. У него закружилась голова, и поэтому ему пришлось остановить машину на Потсдамской площади и отвернуться от прохожих. Он думал только о Труди, а не о возможной опасности для себя. Он был уверен, что эта женщина скорее умрет, чем назовёт имя одного из своих друзей. Но потом он подумал: «Они могут схватить Монка тоже!» А затем: «Монк может быть их агентом!» Ни разу с момента их первой встречи Труди не упомянула этого человека, и Ланни понятия не имел, где он и что делает. Если он был шпионом, или если он уступил и проговорился, то и сам Ланни был в серьезной опасности. И вместо рассеянных блужданий по улицам Берлина, он должен хватать свою жену и вещи и мчать их стрелой к границе.

Еще раз любитель die schönen Künste[71] столкнулся лицом к лицу с трагедией, которая постигла Германию. Один из самых цивилизованных народов мира попал в лапы этого чудовища, мечта этого сумасшедшего превратилась в реальность и приступила к искоренению и уничтожению всего гуманного и достойного, что было в шестидесяти миллионах немцев! Чтобы быть гражданином этой страны, нужно покориться и стать её рабом. Трудиться, обливаясь потом, и проливать кровь за неё, разделить с нею всю её мерзость и её преступления, разрешить ей забрать своих детей, исковеркать их души и превратить их в маленьких монстров по её подобию. Либо раз и навсегда пожертвовать своей безопасностью и спокойствием, стать загнанной дичью с затравленной душой. Знать, что зло преследует вас, идёт по вашим стопам день и ночь, скрываясь в вашем доме, подкупая ваших слуг, обучая ваших собственных детей доносить на вас и привести вас к гибели! Вы должны были жить, зная, что малейшая оплошность, одно неосторожное слово или даже взгляд, или ложь врага, уволенного сотрудника, недовольного слуги, соперника в любви или в бизнесе может бросить вас в подземелье и подвергнуть таким пыткам, что вы будете умолять о смерти!

Ланни вернулся в дни Фредди Робина, когда он ждал, боялся и представлял себе ужасные вещи, хотя реальность была ещё хуже. Надеясь на телефонный звонок или сообщение. Ожидания час за часом, день за днем того, что не собиралось приходить. Тогда, по крайней мере, можно было шепнуть Ирме. Они могли сесть в машину и вернуть привилегию нормальных человеческих существ говорить то, что они думали. Но теперь у него не было никого. Он должен был нести это бремя в одиночку, и даже большее, потому что ему надо было не дать жене догадаться, какие трудности он испытывает.

Сначала он подумал, что не выдержит. Он посадит Ирму в машину и расскажет ей всю правду, рассчитывая на ее прощение. Но он знал, что прощения не будет. Она рассказала ему, что думала, и чётко предупредила. Она выстрадала дело Фредди, потому что была должна. Потому что Фредди был братом зятя Ланни, и Ирму принимали в доме и на яхте отца Фредди. Это были узы, от которых нельзя отказаться, сколько бы вы их ненавидели и не любили. Но, чем Ирма обязана Труди Шульц?

Она встречала Труди два или три раза, скорее случайно. Раз на вечернем приеме в школе, где ей все не понравились. Второй, когда молодая пара художников была приглашена во дворец Робина, где они чувствовали себя не в своей тарелке. Ирме все оттенки розовых казались красным, а если Шульцы были не тем, то их обманули, как самого Ланни. Они навлекли этот нацистский террор, они «на него сами напросились», как это звучит на американском сленге. Теперь, если они хотят свергнуть германское правительство, то это их дело, и если Ланни хочет помочь им, это будет делом Ланни, но ни в коем случае это не будет делом Ирмы Барнс.