Владимир Успенский - Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
Тут бы и отправиться на важнейший разговор в хорошем пиджаке, в новом картузе да в крепких сапогах. Но жизнь настала какая-то непутевая: чем лучше одет человек, тем подозрительнее на него смотрят. Поэтому надобно держаться незаметно, в тени. Василий Васильевич надел ситцевую рубаху, выбеленную солнцем и соленым потом, а на ноги - легкие лапти, хоть и поношенные, но еще вполне аккуратные.
По перволетью, по сухой погодке дорога показалась недлинной. В Кощинскую волость пришел он под вечер, переночевал у знакомого мужика, а утром поспешил в волостное правление, чтобы занять местечко хоть и не на виду, да получше.
Народу в просторную избу набилось столько, что, того гляди стены не выдержат. Вдвое или втрое больше стояло на улице под открытыми окнами и возле двери.
Калинин прибыл на тарантасе. С ним прикатили еще человек пять начальников из уезда и из Смоленска. Осмотревшись, Калинин первым вошел в избу, поздоровался с мужиками. Голос его звучал сухо. Под стеклами очков - строгие, неулыбчивые глаза. Заговорил сразу, но медленно и вроде бы без охоты:
- Товарищи! Я приехал услышать от вас, как вы живете. Сейчас вы каждую просьбу можете сразу довести до самого центра, а когда я уеду, то сделать это будет уже труднее. Я просил бы заявлять все претензии: что, с вашей точки зрения, есть плохого в Советской власти. Я со своей стороны должен заявить вам претензию: я считаю, что крестьяне Кощинской волости ведут в высшей степени противную другим крестьянам политику. Я уже объехал много губерний, но нигде я не видел столько дезертиров, как у вас. Бывают губернии с десятью процентами, двадцатью процентами, а у вас, судя по тем сведениям, которыми я располагаю, дезертирство доходит до девяноста процентов. Я заявляю, что это - прямое издевательство над другими крестьянами. Почему-то тверское крестьянство должно жертвовать, чтобы биться с Колчаком, а вы как будто другим миром мазаны или на другой земле живете. Если вам тяжело, то и другим тоже не легче. Сохранять свою шкуру, прятаться в кустах в то время, когда другое крестьянство умирает, - это самая большая подлость, какая только может быть, и я заявляю, что центральная власть церемониться не будет. Насколько мы идем вам на помощь во всем, что только в силах сделать, настолько мы будем жестоко расправляться с теми, кто хочет прятать свою шкуру. Вот ваш помещик Оболенский, он не сидит здесь, а участвует в войне на стороне Деникина, чтобы отвоевать опять свои земли...
(«И наш Мстислав Захарович где-то сейчас страждается, и Кузьма с ним, - подумал Василий Васильевич и вздохнул: - Ох, грехи наши тяжкие...»)
- Возьмите Деникина: у него много денег, и он мог бы спокойно сидеть в Париже и не рисковать ничем. И другие помещики тоже не прячутся в кустах; а вы не понимаете, что если возвратятся помещики, придет Деникин, то он вытащит вас из всякого темного угла... - Калинин сделал паузу. - Я спрашиваю: какие причины заставляют вас выступать против крестьян и рабочих России? Может быть, у вас негодные люди в исполкомах, вы об этом заявите, - это можно исправить. Но ваша обязанность - притянуть каждого человека к работе. Вы помните басню, в которой лошадь не хотела помогать везти ослу, а когда осел пал, то всю кладь пришлось переложить на лошадь. И я боюсь, когда люди сейчас прячутся от работы, как бы им потом не пришлось перенести на себе всю кладь...
Тощий, небритый крестьянин с узким лицом сказал уныло:
- Есть нечего совсем. А если где купишь, то привезти нельзя. И земля не вся засеяна...
Едва он умолк, выступил вперед один из тех людей, которые стояли возле Калинина. По избе пронесся одобрительный шум: «Белокопытов! Из волостного Совета... Он им выложит!»
Белокопытов начал, заметно волнуясь:
- Нам Председатель ВЦИК сказал, что позорный факт, что дезертирство огромное. Но ищутся ли причины, обусловливающие этот позорный факт? К нам являются представители местной власти и центральной власти в виде следствия, а причины этого факта никто не ищет. Месяц назад был представитель губернии и задавал вопросы: какие порядки, какие недочеты? Крестьянство объясняло уже не раз, почему происходит дезертирство. Люди ушли на войну, боролись и, возвратившись, увидели, что на месте все без изменения. А когда Кощинская волость написала резолюцию и эта резолюция должна была пойти в губернский земельный отдел, то эта резолюция была признана контрреволюционной. И когда приехал представитель высших сфер, то он заявил, что это резолюция дурацкая и что на ней будет поставлен крест. Бывают и такие случаи, что землю отчуждают, несмотря на то что есть постановление Совнаркома. Местная власть отчуждает землю, и тот, кто хотел работать, остается без земли. И вот дезертирство обусловливается массой причин и глубокой подкладкой. А молчание объясняется тем, что раньше люди говорили, а теперь, когда их начали арестовывать, они боятся.
Калинин, внимательно выслушав оратора, спросил:
- Я хотел бы, чтобы товарищ Белокопытов перечислил те имения, земли которых он находит нужным отдать крестьянам.
- Кощино и Карчевское.
- Потом вы говорили насчет неправильности отчуждения. Скажите определенно: у кого это было?
Белокопытов принялся перечислять обиды. Едва он кончил, сразу же раздался голос местного крестьянина Горохова:
- Я заявляю свою нужду, что у меня нет ни клочка земли, а семья - восемь человек.
Калинин обвел глазами собравшихся: не хочет ли еще кто-нибудь выступить? Желающих не оказалось. Заговорил сам:
- Я был в таких губерниях, где крестьянство живет в ужасном положении: достаточно сказать, что есть места, где совершенно не осталось ржаной соломы, где теснота невероятная. И в таких деревнях, несмотря на все ужасное положение, дезертирства не было.
(«Жрать им нечего, вот и подались в армию», - рассудил по-своему Василий Васильевич.)
- Один из ваших представителей, - продолжал Калинин, - заявил претензию, что нужна земля. Я выяснил, что у вас два национализированных имения, а остальное - коммуны. Но ведь в коммунах живут ваши же люди, - мы не с луны брали рабочих, а из вашей или соседней волости. Коммуны в ваших же руках: разница только та, что там живет не Иван, а Петр. А Петр разве не крестьянин? И замаскировывать, говорить, что земля не у крестьян, - это недопустимо. Я сам тоже крестьянин, и у нас в деревне есть коммуна. Конечно, в коммунах иногда живут самые неспособные крестьяне, нищие, убогие. Но куда же их деть, по-вашему? Без земли оставить? Мы всех неспособных и самых бедных должны кормить.
В избе раздались одобрительные возгласы крестьян.
- Но вместе с тем вы знаете, что если в коммунах земля не будет обрабатываться, то она берется. Если коммуна будет безобразничать, то ее распустят. У меня рядом с моей родиной была коммуна, и там есть башмачники и другие мастера. И вот крестьяне наши кричали: пропало дело! А они в нынешнем году и кузницу открыли, и землю всю запахали. Вот вам яркий пример, и я, как представитель власти, не могу не принимать всего этого во внимание. Иначе я не буду настоящим представителем трудящихся, которым дороги интересы как мелкого башмачника, так и других. Кроме того, я должен сказать, что земля коммунарам будет по норме так же, как и всем.
- Хорошо бы, чтобы и совхозы, и коммуна были по норме, - со вздохом произнес худой, небритый крестьянин. Калинин повернулся в его сторону:
- Про коммуны я уже сказал, что земля будет одинаково со всеми крестьянами по норме. Относительно советских имений - я тут вижу или просто глупость, или злонамеренное извращение крестьянских мозгов. Ведь сказать, чтобы в волости не было двух имений, может только тот крестьянин, который не задумывается о своем потомстве. В конце концов, наша бедность происходила не только от того, что нас Николай угнетал политически, а и от того, что нам негде было взять хороших семян, негде было взять хорошей племенной коровы, лошади, нам негде было сделать культурного опыта, из которого мы смогли бы научиться правильно обрабатывать землю и собирать хорошие урожаи. Говорят, что рабочие получили фабрики...
- Совершенно верно!
- Рабочие все получили! - загомонил сход. Калинин поднял руку, призывая к тишине.
- А разве рабочий может взять хотя бы кусок стали, который он обрабатывает на фабрике? Фабрика является государственной собственностью, так же как и железные дороги и другие предприятия. Вот рабочие заявили, например, что они желают продавать ситец по спекулятивной цене, так же, как продается хлеб. А хлеб - сто рублей пуд. А я, как представитель власти, заявляю: «Извините, пожалуйста, фабрики не ваши, а принадлежат всему трудящемуся народу, вы - только исполнители его воли!» И ни один рабочий не заявил претензии против такого рассуждения. И как мы говорили рабочим, что Путиловский завод не ваш, вы не имеете права растащить его по частям, так мы говорим и вам про имения: коммуны - это ваше местное, а советские имения принадлежат трудящимся всего государства... Если мы разделим все советские имения, тогда рабочие прямо нам бросят упрек, что вот, мол, крестьяне кусочка земли не оставили в волости для общего пользования. А вы не забывайте, что рабочие больше вас голодают...
