Избранное - Гор Видал

— Я была в Аргентине, — ответила она.

— Это ответ? — засмеялся Салливан.

— Я думал, ты была в Канаде, — сказал Джим.

— Вы оба правы. Сейчас, я закажу выпивку. Я подумала, что мы можем пообедать прямо здесь в номере, — ее движения были легкими и грациозными. — Все очень просто, обыкновенная история. Я в Канаде познакомилась с аргентинцем, он пригласил меня к себе в Буэнос-Айрес, и я поехала.

— По-моему, это не очень благоразумно, — Пол говорил банальности.

— Дорогой мой Пол, он богатый поэт, и ему плевать, что о нем говорят. Он всем говорил, что я знаменитый литератор из Мехико, и меня там просто боготворили. Это было восхитительно.

— А что теперь?

— Теперь я вернулась, как видишь, и мы собираемся провести здесь всю зиму.

— Мы? — переспросил Джим.

— Да. Карлос тоже приехал со мной, но он живет в другом номере. В Нью-Йорке приходится лицемерить, чтобы, не дай бог, не развратить англосаксов.

— Он печатался в Америке? — спросил Пол. Мария отрицательно покачала головой.

— Не думаю, что он вообще что-нибудь написал.

— Но ты же сказала, что он поэт.

— Но это совсем не значит, что он должен писать стихи, правда? Откровенно говоря, он вообще ничего не делает, это и есть его поэзия.

— Ничего не делать?

— Но с фантазией, конечно.

— Ты нас познакомишь? — спросил Пол.

Ответила Мария довольно уклончиво.

— Конечно, но не сегодня, может, чуть позднее. Расскажи мне о своей новой книге.

Джим слушал их разговор, и спрашивал себя, почему он не радуется за Марию, которая вроде бы нашла то, что искала? Напротив, у него такое ощущение, будто ее предали. Нет, он не радовался за нее. Его охватывала злость и на нее, и на себя за то, что он не может дать ей ничего, кроме дружбы и сочувствия, которое она легко могла получить и от других людей. Не менее чутких, чем он. И все же ему было больно. Он чувствовал себя брошенным любовником.

Обед им принесли в номер, и Джим пил довоенное бургундское, надеясь напиться, но ему не давала покоя злость. За обедом Пол рассказал о своих лондонских встречах с Амелией, Мария ничуть не удивилась.

— Я всегда боялась, что она однажды превратится в амазонку.

— Только не говори, что это моя вина!

— Ни в коем случае. Не твоя и не ее. Все дело в этой ужасной стране.

— Ужасной? — Джим очнулся, забыв на секунду о жалости к себе. Он никогда еще не слышал, чтобы об этой «земле обетованной» говорили с такой ненавистью.

— Мария — нацистка, — усмехнулся Пол. — Или коммунистка.

— Русские — наши союзники. — Мария говорила не слишком убедительно. — Но я не политик, я просто женщина. А быть женщиной в этой стране не очень-то просто. Я либо встречаю мужчин, которых ранила, либо мне попадаются такие, которые смотрят на женщину как на своего рода обезболивающее, вроде аспирина.

— Тайные геи — паршивые любовники. — усмехнулся Пол. Дифирамбы Марии в адрес Афродиты никогда его не впечатляли.

— Ты абсолютно прав, — Мария решила отнестись к его словам серьезно. — В этой стране все делается для уничтожения полов. Мужчинам внушают, что их желания грязны и не находят отклика. Женщинам говорят, что они богини, а мужчины существуют только для того, чтобы их, женщин, боготворить. Разумеется, на расстоянии.

— Во всем виновата реклама, — сказал Пол. — Так как покупатели в основном женщины, рекламщики им и льстят. Говорят, что у них больше вкуса, чем у мужчин, что они чувствительнее, умнее и даже сильнее физически, потому что живут дольше. А рекламщики, конечно же, сплошные мужчины.

— Ну, тогда с них и спрос, — мрачно сказала Мария. Она сегодня была не похожа на себя.

— А что, европейцы лучше? — спросил Джим.

Мария пожала плечами:

— Там мужчины, по крайней мере, знают, кто они и что они, а это зачатки здравомыслия.

Пол согласился:

— Американцы склонны к экспериментированию, они рассчитывают, что в конечном счете найдут верный путь.

Джим повернулся к Марии.

— Когда закончится война, ты вернешься в Европу?

— Да, навсегда.

— С аргентинцем? — весело спросил Пол.

— Кто знает… — улыбнулась Мария. Еще никогда она не казалась Джиму такой привлекательной. — Я живу в настоящем.

Она посмотрела на Джима. А он, прочтя в ее глазах сочувствие, отвернулся, подумав о предательстве и проклиная его причину.

3

Новая книга Салливана успеха не имела. Он писал статьи для журналов и подумывал, не попытать ли ему счастья в театре. Джиму было с ним легко. Время от времени кто-нибудь из них приводил в дом незнакомца. Но другой воспринимал это без ревности или зависти. С точки зрения Джима, это были идеальные отношения. Вероятно, только та странная связь с Бобом могла сравнится с его нынешней жизнью с Салливаном. Джим время от времени встречался с Марией Верлен, но аргентинца при их встречах никогда не было. Их прежняя близость продолжалась, но теперь он как никогда понимал, что этого недостаточно. Ему была невыносима мысль о том, что она может быть счастлива без него.

Ролсон пригласил Джима и Салливана на новогоднюю вечеринку:

— Будут только единомышленники, узкий кружок.

Оказалось, что это те же самые люди, которых Джим уже видел во время своего первого визита. На Ролсоне был светло-серый пиджак, плотно облегавший его в талии, розовато-лиловая рубашка с великолепной монограммой и цвета морской волны галстук на розовой шее. Он встретил их в дверях, источая запах фиалок.

— Как я рад, что вы пришли, мистер Салливан. Позвольте мне называть вас просто Полом? Пол, здесь куча людей умирают — хотят познакомиться с вами, но и старых друзей вы здесь тоже найдете.

— Я не сомневаюсь.

— Я в буквальном смысле говорю, здесь собрались все, и мне так хотелось, чтоб это был тесный кружок. Прошу вас! — он подтолкнул Салливана к группе интеллектуального вида людей, среди которых был тот самый седовласый профессор. Избавившись от Салливана, Ролли повел Джима по комнате, представляя гостям и одновременно болтая без умолку.

— Сначала Шоу, теперь Салливан, как это вам удается? Или скорее, что в вас такого особенного? — он погладил Джима по ягодицам. Джим в раздражении отстранился.

— Просто так получилось, что я никого, кроме них, не знаю.

— Да, но где вы с ними познакомились?

— В Голливуде. А вы получили награду от Папы? — Ролли нахмурился.

— Церковь погрязла в политике, в буквальном смысле погрязла. Вообще-то я теперь решил — только прошу никому об этом ни слова! — перейти в веданту. Я недавно познакомился с одним чудным