Александр Торопцев - Бросок на Альбион
Свейн не мог забыть ее, забыть свое преступление. Время шло по-разному: то медленно, то быстро. Если быстро оно бежало, думал он о ней чуть реже, но думал, страдал и выхода уже не искал, потому что его не было – ее не было. Если шло время медленно, то так страдал Свейн, что даже родные боялись его вида.
На собрании Витана он не оправдывался, рассказал все, как было. В том месте, где говорил о том, что ее насильно отправили в монастырь, голос невольно слегка возвысился, словно в недоумении: «Как же так, в монастырь и насильно?!» Но голос быстро опустился до грустной ровной высоты. Свейн ничего не просил, он понимал, что Витан не даст ему главного. Его приговорили к изгнанию.
Собрание началось хорошо и закончилось прекрасно для короля Англии. Его врагу не удалось отстоять сына. И, хотя Годвину вернули все отнятое, и он вновь стал помощником (и другом!) короля, Витан почему-то постановил уважить просьбу короля и обязать Годвина выдать двух заложников (сына и внука!) и отправить их к дюку Нормандии!!!
Это была самая великолепная из всех побед Эдуарда Исповедника. Совсем недавно могучий и авторитетнейший граф Сивард говорил на военном совете о том, что даны и саксы стали одним народом, а теперь совет Витана принял решение, совершенно недопустимое с точки зрения логики самого же Сиварда! Причем тут Вильгельм Нормандский? Какое он имеет отношение к внутренним делам английского королевства?! Его подданные – еще собрание Витана не закончилось! – бежали без оглядки к портовым городам, садились на корабли и отправлялись на материк. Здесь, на Альбионе, в их помощи никто не нуждался… Некоторые хронисты, описывая этот замечательный «бег» нормандцев, увлекаются в порыве патриотических чувств и пытаются уверить читателей, что в те дни остров покинули почти все нормандцы. За редким исключением. Но это не так!! Эдуард Исповедник выиграл схватку. Нормандцы в Англии остались. Многие сохранили посты и преимущества. Хотя значительное их число действительно бежало на материк.
Оказавшись в безнадежном положении в тот момент, когда почти вся лондонская рать перешла на сторону Годвина, Эдуард теперь мог праздновать победу, отправив родных Годвина к дюку Нормандии.
Годвин, однако, не считал себя побежденным. И это его в конечном итоге погубило. Даже после собрания Витана он не понял, что бой ведет король. Не поняли этого и многие знатные люди, а те, кто понял, промолчали, не желая портить отношения с Эдуардом. Но почему?! Почему никому на собрании Витана не показалось странным решение отдать заложников Вильгельму.
Может быть, потому что решение не было странным? Обычай брать и давать заложников существовал в тот суровый век чуть ли не во всех уголках земного шара. Ничего странного в решении Витана нет. Есть только одна версия, объясняющая этот факт: Эдуард Исповедник правил страной Англией лишь по своему усмотрению, и никто об этом не догадывался.
Впрочем, дела в семействе Годвина пошли в гору. Эдуард, казалось, забыл о мятеже тестя, внешне был приветлив и добр к нему. Но только внешне! Он был хороший игрок, умел ждать. Он знал наверняка, что дождется того единственного момента, который поставит точку на затянувшемся поединке между ним и Годвином.
И он дождался.
Прошло не более двух лет с тех пор, когда собрание Витана вернуло Годвину и его семье все почести, должности, владения. За это время резко выдвинулся Гарольд. Король все чаще приглашал его к себе, советовался с ним, а, может быть, присматривался к нему. В Вестминстерском дворце всегда было людно: монахи и просители, графы и бароны, торговцы с материка, привозившие на остров редчайшие христианские «ценности», прочий люд постоянно приходил на прием к королю, не скупившемуся на разного рода религиозные дела. Иной раз даже спокойные люди взрывались от негодования, видя, как государственная казна разбазаривается, как король, слепо доверяясь любому пилигриму с материка, отдает ему крупные суммы денег за какой-нибудь амулет.
Однажды король созвал высшую знать на пир. До начала торжества, еще днем, словно бы чувствуя выгодное дельце, в Вестминстерский дворец прибыл торговец с красивым сундуком. В огромной прихожей короля столпился люд. Увидев сундук, один друид спросил у продавца:
– Что это?
– Ценнейшая вещь! – воскликнул проныра-купец. – Я приобрел его по великому случаю всего за три тысячи фунтов серебра и, думаю, король купит его у…
– Крепость на реке Гомбер превратилась в развалину! – запальчиво крикнул сидевший в углу тан. – Воины разбежались, давно не получая жалования, а ты ходишь к королю со своими безделицами.
– В сундуке изображение Бога нашего. Оно защитит страну лучше любой крепости, лучше армии, – упрямо молвил торговец Богом. – Король это знает.
В кабинет Эдуарда прошел Гарольд. Все умолкли, глядя с уважением, а кто-то – со страхом, а торговец – с нескрываемым подобострастием на благородного молодого человека.
У Гарольда было несколько важных дел, он начал с главного:
– Государь мой, – сказал он. – На ремонт крепостных стен Лондона необходимо выделить из казны три тысячи фунтов серебра, на ремонт крепости у реки Гомбер…
– Что ты говоришь! Купец привез из далекого Рима редчайшее изображение Бога нашего Иисуса Христа. Я не могу не купить эту драгоценную вещь.
Дальнейший разговор мало чем интересен. Эдуард, приблизив к себе Гарольда, вел себя с ним точно так же, как и с отцом: изворачивался, прикидывался чуть ли не ребенком, чистым, наивным и добродушным, быстро уставал, если граф упрямо доказывал свою правоту, и – очень часто! – оставлял последнее слово за собой, хотя не всегда высказывал его сам, предоставляя возможность делать это, например, казначею. В тот день три тысячи фунтов серебра перекочевали в карман пронырливого торговца.
– Самое древнее изображение в мире! – восхищался король. – Великолепный подарок для нового храма! Но как же я устал, как устал. Пора заканчивать дела. Объяви об этом людям.
Под вечер в ворота королевского дворца въехала огромная свита семейства Годвина. Эдуард услышал шум копыт, спросил испуганно графа Мерсии Леофрика:
– Что за войско ворвалось в наш мирный дворец?
– Годвин прибыл. Победитель, – скупо ответил граф, не скрывая раздражения, и добавил: – Он очень хочет показать свою силу.
– А я хочу отдохнуть, – произнес король. – Объяви прибывающим на пир, что я плохо себя чувствую и на пир выйти не смогу.
– Государь мой! – Леофрик хотел возразить повелителю, тот мягко перебил его:
– Я болен. Зачем делать себе и своим подданным плохо? Передай Годвину, что я прошу его и сыновей разделить со мной скромную трапезу.
– Значит, остальные гости… – граф был слишком прямодушным, чтобы понять тонкий психологических ход.
Эдуард выслушал пламенную его реплику о том, как грустно будет пирующим без короля, и тихо сказал:
– Поспеши исполнить мой приказ.
Годвин с сыновьями прибыл к королю в плохом настроении. Лет ему еще было не так много, чтобы называть себя почтенным старцем, но годы, проведенные во дворце, хозяевами которого являлись разные люди, дали о себе знать. И беды сыновей тревожили с виду спокойного Годвина. Он все делал для сыновей, быть может, больше, чем любой отец на земле. Он мечтал, чтобы они сделали в жизни еще больше. Но Свейна приговорили к изгнанию, Тости поражал и пугал отца взрывной, неуправляемой силой. Гарольд, конечно же, радовал своими талантами, но слишком он верил в человечность, в высшую справедливость, что для крупного политического деятеля, как считал Годвин, являлось обузой, Леофрик и Гурт еще не проявили себя ничем, хотя и были не без задатков… Старым выглядел граф Годвин, разбитым. Он устал от бесконечных суетных дел. Отдыхать же ему было некогда, опасно.
В приемном покое, под тяжелым балдахином, стояли два кресла. В них сидели король и граф Годвин. За креслами стояли сыновья. Эдуард, недовольный, раздражительный, приказал словно бы нехотя:
– Вина хочу!
Гарольд подошел к столу, взял кубок, развернулся, понес вино, споткнулся, но – цепкий он был воин! – устоял, не расплескал вино, подал его повелителю. Тости громко усмехнулся. Он ненавидел Гарольда за то, что брат так быстро пошел вверх. В семье рождалась распря. Годвин не хотел этого. Он попытался все превратить в шутку.
– Одна нога помогла другой, – сказал он, скупо улыбаясь. – Так и братья должны помогать друг другу.
Эдуард, казалось, не обращал внимания на все, что делалось рядом. Он спокойно пил вино из кубка, о чем-то думал, уставившись в темное вино. Но он ждал. Он постоянно ждал. Несколько долгих лет. Десять лет. И он дождался, встрепенулся вдруг, повернул голову, посмотрел печальными, набухшими как-то очень быстро глазами на Гарольда и Годвина и с чувством произнес:
– Так бы и мне помогал сейчас бедный Альфред, если бы ты, Годвин, не убил его.
