Пол Джефферс - Боги и влюбленные
Рядом встал Абенадар, затем Марк Либер; они находились всего в нескольких футах от голов перепуганных людей, пытавшихся спастись от безжалостной резни. Сверкающие белые камни широкой мостовой были теперь заляпаны кровью, блестевшей в лунном свете. Повсюду лежали тела, и их становилось все больше по мере того, как сирийцы оттесняли толпу с Литостротона и гнали ее вниз с холма.
Потом все кончилось.
Евреи исчезли.
Крики смолкли.
Тяжело дыша, сирийцы с оружием наготове стояли, словно фигуры на доске.
Восемнадцать евреев были убиты или умирали на камнях.
XXVI
Из-за этих неприятностей Пилат решил остаться в Иерусалиме.
Иерусалим всегда был беспокойным городом, а теперь превратился в рассадник слухов, сплетен и размышлений самых несдержанных его жителей о том, не настало ли время свергнуть римское иго. Люди утверждали, что Понтий Пилат показал себя неумелым и неопытным прокуратором, полностью утратив доверие еврейских официальных лиц — Каиафы и его престарелого отца Анны Ишмаэля. Вдобавок к этому, зелоты всячески старались возбудить и подогреть общественное мнение.
— Камень, что летел в голову Пилата, — сказал Гай Абенадар, завершая обзор состояния дел в Иудее, — бросил зелот. Мы в этом уверены, хотя подозреваемых у нас нет.
Марк Либер сидел и слушал, а я был рядом, закрыв глаза от удовольствия, пока он лениво перебирал пальцами мои волосы.
— Палестина — это такая заноза, что лучше оставить самим евреям разбираться с этим, — сказал он.
— Но пока что разбираться приходится нам, — пожал плечами Абенадар.
Марк Либер ответил:
— Мы сидим в крепости, словно узники тех, кем вроде бы управляем.
Это была ирония и правда. Со времени убийств галилеян прошло две недели, и каждый день становился все напряженнее. Пилат решил, а его советники согласились, что римляне, выходящие за стены крепости, должны делать это группами по четыре человека в полном вооружении.
Мне вообще запретили выходить. Так решил Марк Либер.
— Даже наши солдаты рискуют жизнью, отправляясь в патруль, и я не собираюсь позволять безоружному мальчишке болтаться по этим улицам.
Я считал это ненужными предосторожностями, но подчинился, довольствуясь видом на двор из окон комнат. Шли дни, и я никак не мог дождаться, когда же на своем привычном месте, на ступенях лестницы, появится Иисус. Он, наконец, пришел, и я улыбнулся ему с балкона, радуясь, что он выжил в суматохе последних дней. Нас разделяло большое расстояние, и я не слышал, о чем он говорил, продолжая удивляться, почему еврейские священники открыто не выступят против него.
Гай Абенадар, понимавший мотивы публичных людей в общественных вопросах, полагал, что все скоро кончится.
— Наступит день, когда Каиафе придется иметь дело с Иисусом из Назарета — и наоборот, — мрачно сказал он.
Галилеянин оказался предметом размышлений и других жителей крепости Антония. Клавдия Прокула советовалась с прорицателем и астрологом, волнуясь из-за странного учителя из земель Ирода Антипы, и нашла в словах советников причину полагать, что звезды еврея Иисуса и римлянина Пилата неясным образом сходятся в некой точке. Этот факт тревожная от природы женщина сочла особенно неприятным.
Неприятности действительно сыпались на Пилата, словно дождь. Из Рима пришло сообщение, что Тиберий обеспокоен положением дел в Палестине и высылает своего эмиссара разобраться в возникших проблемах.
— Это все из-за сложностей с проектом водоснабжения, — простонал Пилат, рассказывая нам об этом последнем ударе. — Только его мне не хватало, — с отвращением ворчал он. — Проклятый шпион. Да еще и льстец. К нам прибудет самый знаменитый римский подхалим и лизоблюд.
— Кто? — спросил Марк Либер.
— Луций Вителлий, — ответил прокуратор.
Это имя наполнило меня таким ужасом, что я едва не упал в обморок. Марк Либер вовремя меня поддержал.
— Ничего, — пробормотал я слабым голосом. — Наверное, лихорадка.
— Отправляйся в постель, — приказал Пилат.
Вернувшись в нашу комнату, Марк Либер проницательно заметил, что не лихорадка, а имя Вителлия едва не заставило меня потерять сознание.
— Ликиск, какое отношение он имеет к тебе?
Нервничая, я рассказал ему о своей давней встрече с Вителлием в храме Приапа и о его сыне, которого видел на Капри.
— Сколько пройдет времени, прежде чем Вителлий сообщит Цезарю, что я жив и нахожусь с тобой в Иерусалиме? И сколько времени понадобится, чтобы Цезарь забрал меня к себе?
Еще до моего пленения Вителлий поднимался в правящих кругах Рима, становясь силой, с которой следовало считаться, поскольку Тиберий доверял ему все больше, без сомнения довольный тем, что в восточном Средиземноморье ему служит распутный, пресыщенный, развратный человек. То, что ему доверял Сеян, было еще одним преимуществом, от которого получал удовольствие этот отвратительный тип и его жестокий, мстительный сын, который, как я предполагал, до сих пор остается на острове ради удовлетворения Тиберия.
— Вот, — сказал я, с грустной улыбкой глядя на хмурившего брови трибуна, — длинная рука Тиберия скоро достигнет Палестины и утащит Ликиска обратно на Капри.
Мрачно помолчав, я стукнул кулаком по колену:
— Я лучше убью себя, чем вернусь назад.
— Пойми, Ликиск, никто тебя никуда не утащит. Во-первых, ты свободен. Даже Тиберий не может по собственному желанию аннулировать вольную освобожденного человека. Во-вторых, вполне вероятно, Луций Вителлий даже не знает о тебе.
Я покачал головой.
— Его сын рассказал.
— У Вителлия здесь более серьезные дела, чем ты. Эта резня — тяжелая ситуация, из которой Ирод наверняка постарается извлечь максимум выгоды. Я не удивлюсь, если Вителлий порекомендует вернуть Пилата в Рим.
Я проворчал:
— Тогда Цезарю придет две посылки!
Твердо, с ободряющей улыбкой, Марк Либер тожественно обещал:
— Никто не заберет тебя в Рим, Ликиск. Клянусь.
— Когда он приедет? — спросил я.
— Скоро, — угрюмо ответил Марк Либер.
Испуганный грядущими событиями, я встречал каждый восход без сна, холодно размышляя, не в этот ли день прибудет Вителлий, увидит меня и арестует. С приходом ночи, свернувшись в постели рядом с трибуном, я вновь не спал, думая, что утром Вителлий может оказаться у ворот Иерусалима.
Переполненный страхом, колючий, уставший и бледный от волнения, я слонялся по коридорам и лестницам крепости. Я вздрагивал от любого шороха, пугался голосов и внимательно следил за всеми, кто пересекал Литостротон, чтобы постучать в ворота под окнами комнат Марка Либера.
На пятнадцатый день после убийств на площади, которую давно отчистили от крови, я сидел у окна, разглядывая четвертых солдат, выходивших патрулировать улицы, держа руки поближе к мечам и кинжалам. Я нервно смотрел на построение, следя за теми, кто не в форме, и ища тогу, указывавшую на прибытие Луция Вителлия со свитой политиков, а потому не сразу заметил молодого человека в еврейской одежде, быстро бежавшего по камням и остановившегося рядом с охранником. Я обратил на него более пристальное внимание, когда в комнату вошел стражник и сообщил, что этот молодой человек спрашивает меня.
Удивленно глядя на него сверху, я покачал головой.
— Я его не знаю. Как его зовут?
Охранник ответил:
— Он говорит, что его зовут Иоанн, и он пришел от твоего друга Никодима.
Широко улыбаясь и теперь узнав юношу, я радостно кивнул.
— Конечно! Его еще называют любимым учеником!
Удивленный охранник ждал ответа.
— Спустись к нему. Евреи не могут заходить в крепость, — напомнил он мне.
— Конечно спущусь! — сказал я, рассмеявшись.
— И у нас приказ никого не выпускать отсюда без разрешения, — твердо продолжил охранник.
— Я выйду только на мостовую. Ты сможешь меня видеть.
Приветливо улыбнувшись, Иоанн крепко пожал мне руку.
— Никодим волнуется — ты куда-то пропал. Он приглашает тебя в гости.
— Боюсь, что это невозможно, Иоанн. Со дня той трагедии у нас ввели очень строгие правила.
— Это важно, Ликиск. Никодим хочет сказать тебе кое-что, что следует знать Пилату.
— Тогда почему он не придет сам?
Юноша пожал плечами и нахмурился.
— Это не слишком разумно. А может, даже опасно.
Я понял.
— Подожди здесь, ладно? Может, мне удастся все устроить.
Пилат крайне заинтересовался, но, как всегда, проявил осторожность. Он сидел за столом, размышляя и слушая советы Абенадара и Марка Либера. Центурион был крайне скептичен. Трибун считал, что здесь может крыться возможность для примирения.
— Никодим выступает от лица умеренного крыла Синедриона. У них могут быть полезные идеи. В конце концов, мы должны узнать, что он хочет сказать нам.
