Михаил Иманов - Меч императора Нерона
— Все? — крикнул он за спину Никия.
— Четверо,— ответил ему кто-то.
Палибий нахмурился:
— А где пятый? Их должно быть пять.
— Я убил его,— неожиданно для самого себя (и, главное, неожиданно спокойно) сказал Никий.
— Ты? — удивился Палибий.
И хотя Палибий не спрашивал, а Никию не было необходимости отчитываться перед ним, он пояснил:
— Кальпурний слишком много знал. Я ударил его веслом по голове.
— Веслом по голове,— в тон Никию повторил центурион и, приставив ладонь ко лбу, посмотрел на море.
Никий оглянулся. Лодка была уже довольно далеко от берега, солдаты сбрасывали тела гребцов в воду.
— Император ждет тебя,— неожиданно почтительно проговорил Палибий.— Он послал меня навстречу.
Никий посмотрел в глаза центуриона — тот отвел глаза, медленно и неохотно склонил голову в поклоне. «Сенатор»,— проговорил про себя Никий, вспомнив о Кальпурнии.
Глава двенадцатая
Центурион Палибий оказался нагл. Все время пути он смотрел на Никия с насмешкой. Он был вежлив и предупредителен, в тоне его была почтительность, но именно вследствие этого насмешка в глазах центуриона выглядела особенно наглой. Никий злился, разговаривал с Палибием строго, но ничего не мог поделать: центурион оставался нагл, а у Никия не нашлось от него защиты.
Наглость центуриона, впрочем, имела свои причины, и они были вескими. Преторианские гвардейцы обладали властью едва ли не большей, чем императорская. Правда, власть эта проявлялась лишь время от времени, и сами преторианцы не могли полностью распоряжаться ею. Но все равно каждый из них знал, что она есть, ощущал в себе частицу этой власти. Они свергали императоров и ставили новых. Если принцепс все-таки был божеством, а не просто именовался им, то какую же силу нужно иметь, чтобы сбросить божество с Олимпа, ведь Палатин для Рима то же самое, что Олимп для всей земли!
И этот проклятый, с наглым взглядом серых глаз центурион Палибий нес в себе частицу божественной власти и вполне ощущал это. А кто такой Никий? Пришелец, щепка в потоке жизни, случайно занесенная во дворец Нерона. Что он мог значить сам по себе для самодовольного центуриона? Да, сейчас сила у императора, а не у преторианцев, но ведь все может измениться в одно мгновение, что уже не раз бывало в Риме. И тогда Палибий наступит на щепку, именуемую Никием, подошвой своей калиги. Наступит и даже не услышит хруста.
...Они уже миновали едва ли на четверть пути до Рима, когда, проезжая одно из селений, услышали гул толпы и возбужденные выкрики. Никий отодвинул рукой занавеску повозки и, обратившись к скачущему рядом Палибию, спросил недовольно (ну как же, его, императорского любимца, беспокоят какие-то крики!):
— Что там такое? Узнай.
Палибий не ответил, но повернул лошадь в сторону. Повозка продолжала свое равномерное движение, и крики стали уже отдаляться, когда лицо Палибия вновь появилось в окне. Его наглый взгляд показался Никию особенно вызывающим. Центурион сказал, усмехнувшись едва-едва, лишь концами толстых губ:
— Чудесное спасение! Корабль принцепса потерпел крушение, Агриппина сумела добраться до берега вплавь.
— Где? — спросил Никий, сам не понимая точно, что он хочет знать: где выплыла Агриппина или где она теперь.
— Она уже на пути в Рим,— ответил Палибий.— Повсюду народ приветствует ее. Это спасение — великая радость для римского народа.
Последнее он произнес таким тоном, что Никии вынужден был подтвердить:
— Это великая радость для Рима! — Но он не выдержал взгляда Палибия и опустил глаза.— Боги хранят семью принцепса!
— Боги хранят семью принцепса! — крикнул Палибий, отрываясь от окна повозки и пришпоривая лошадь.
Никий поплотнее прикрыл занавеску, обхватил голову руками и закрыл глаза. Сейчас он пожалел, что ударил веслом Кальпурния, пожалел, что предупредил Агриппину и отпустил ее, когда она проплывала вблизи лодки. Тоска охватила все его существо — хотелось стать маленьким, невидимым, может быть, вовсе перестать быть. Он и в самом деле почувствовал себя щепкой, которую несет поток жизни, неведомо куда и неведомо зачем. Он с неприязнью подумал о Павле — впервые с тех пор, как узнал учителя. И странно, что неприязнь эта не представлялась теперь грехом.
Когда они приехали в Рим, Никий отпустил Палибия, а сам отправился домой, сказав, что ему нужно привести себя в порядок, прежде чем предстать перед императором. Палибий не стал возражать, взглянул на
Никия с усмешкой, на этот раз совершенно открытой, и, не поклонившись, поскакал прочь.
Теренций вышел навстречу Никию, вид у него был встревоженный.
— Хозяин уже несколько раз посылал за тобой,— сказал он.
— Император Нерон? — спросил Никий с вымученной улыбкой, хотя сразу понял, о ком идет речь.
— Император? — не понимая, переспросил Теренций и тут же добавил: — Анней Сенека, он присылал за тобой.
— И что же хочет твой хозяин?
Теренций испуганно пожал плечами:
— Прости, мой господин, я ошибся. Не Анней Сенека мой хозяин, а ты...— Он вдруг странным взглядом посмотрел на Никия и произнес совсем другим тоном: — Я боюсь.
На этот раз удивился Никий:
— Чего же ты боишься, мой Теренций? — проговорив это, он вдруг сам ощутил в себе уже утихший было страх. Ему показалось, что в глазах слуги мелькнула та же мертвая тоска, какую он видел в глазах Кальпурния в тот момент, когда замахивался на него веслом.
Теренций опустил глаза и глухо выговорил:
— Я не знаю, хозяин, но я боюсь...
— Ну, ну, договаривай,— Никий с натугой усмехнулся,— не бойся.
— Сенека,— промолвил Теренций, не поднимая взгляда.
— Что Сенека? Я не понимаю.
— Я боюсь... его.
— Успокойся, мой Теренций, твои страхи не имеют под собой...— начал было Никий, но не сумел договорить: Теренций поднял голову и пристально (не так, как дозволено слуге, а как брат или друг) посмотрел на Никия.
— Я вызвал Онисима,— сказал он.
— Ты вызвал Онисима?! — со страхом и возмущением одновременно воскликнул Никий.
— Да,— на этот раз Теренций не смутился и добавил, указав рукой за спину: — Он ждет тебя здесь.
— Да ты понимаешь, что может быть, если кто-нибудь,— Никий схватил Теренция за плечо и больно стиснул его,— если кто-нибудь увидит или узнает! Ты понимаешь, что будет со мной? И с тобой тоже! С тобой тоже, Теренций!
— Понимаю,— спокойно и убежденно проговорил Теренций, только чуть поморщившись и скосив глаза на плечо, которое все еще сжимал Никий,— Я знаю, что не должен был делать этого, но я не мог иначе, я боялся.
— Ты боялся! Да как ты можешь!
— Он убьет тебя,— перебил Теренций,— я знаю.
Никий вдруг оттолкнул Теренция и, сердито ступая,
прошел в комнату, служившую ему кабинетом.
Не сразу, лишь несколько мгновений спустя, из-за ширмы в углу, закрывавшей ложе, вышел Онисим.
— Ты знаешь, что нельзя было приходить ко мне! — набросился на него Никий (впрочем, произносил слова благоразумно негромко).— Тебя могли видеть! Ты понимаешь, чем это может кончиться для меня? Для нас! Для нашего дела!
— Он позвал меня, и я пришел,— ответил Онисим примирительным тоном, кивнув на дверь (Никий оглянулся, у двери стоял Теренций).
— Но я запретил тебе! Я, я запретил тебе! Ты слышишь?
— Я слышу,— ответил Онисим,— не надо так громко.
— Ты еще будешь мне указывать! — уже совершенно забывшись, вскричал Никий и, подскочив к Онисиму, замахнулся на него рукой.
Но тот даже не пошевелился — исподлобья, тяжело посмотрел на Никия: еще без угрозы, но уже не по-доброму. Рука Никия застыла, и сам он замер. Он вдруг понял, что не сможет ударить, не причинив боль себе самому,— ударить сейчас Онисима было все равно что ударить скалу с острыми краями.
— Значит, я,— произнес он дрожащим голосом, не в силах справиться с этой дрожью,— значит, я больше не свободен? Значит, ты думаешь, что я должен...
Онисим не дал ему договорить.
— Никто не свободен, и все должны,— проговорил он глухо и добавил совсем тихо: — перед Господом.
— Да кто ты такой, чтобы учить меня! Я не знаю тебя и не хочу знать!
— Я такой же, как и ты,— сказал Онисим,— не больше, но и не меньше. Я твой брат. И он,— кивнул на Теренция,— тоже твой брат. Или ты забыл о нашем братстве?
— Он?! — Никий выбросил руку в сторону Теренция.— И он тоже?
— И он тоже,— кивнул Онисим.
— Значит, я должен делать то, что вы мне прикажете? Ты — неизвестно кто и откуда явившийся ион -мой слуга?
— Твой брат,— спокойно поправил его Онисим.— Твой брат перед Господом.
Никий повернулся к Теренцию:
— Ты теперь тоже?..— Он не закончил, но Теренций хорошо понял, о чем он спрашивает.
— Да,— ответил он и добавил чуть слышно,— хозяин. Онисим объяснил мне, и я верю.
