Жан-Луи Фетжен - Слезы Брунхильды
Впрочем, сейчас уже не находилось таких безумцев, чтобы путешествовать по дорогам. Ледаст и сам их избегал. Он взял с собой достаточно воды и съестных припасов, чтобы не останавливаться на ночлег вблизи людского жилья. Кроме этого, у него были при себе лук, дротик и топор; оружие он расположил так, чтобы оно сразу бросалось в глаза любому встречному. Ледаст спал всего по несколько часов в сутки, прямо в поле или в лесу, не разжигая костра. Если он замечал впереди отряд, то сворачивал в сторону. Со всеми этими предосторожностями путешествие в Берни получилось долгим, но сейчас до цели оставалось всего несколько лье через лес.
Ледаст прибыл в город к вечеру. Небо на горизонте заволокли тяжелые аспидные тучи. Что ж, по крайней мере, он избежал грозы.
Ледаст оставил коня возле портика и вошел во внутренний двор виллы. Кроме стражников у входа, никого не было видно. Двор был пуст. Никто из слуг не выбежал, чтобы увести его коня, — здесь, как и повсюду, опасались чумы. Поднялся ветер, разметав по двору сухую солому. Ледаст вошел в дом и невольно вздрогнул, заметив две темные фигуры, которые, казалось, грозили ему длинными палками.
— Не бойся, — произнес чей-то голос с другого конца зала. — Они просто заберут твою одежду.
Ледаст прищурился, чтобы различить своего невидимого собеседника в полусумраке зала. Но кто другой мог к нему обращаться, кроме хозяина этих мест?
— Ваше высочество, — произнес он, кланяясь.
Не отвечая, тот поднялся с места и, шагнув вперед, оказался в луче света. Ледаст снова поклонился, на сей раз, чтобы скрыть улыбку. Принц Хловис сильно изменился с тех пор, как они виделись в последний раз, семь лет назад. Это уже не был тот двенадцатилетний ребенок, который въезжал в Тур во главе своих войск с таким надменным видом, что это выглядело комично. Тот, кому действительно повиновались войска, был герцог Ансовальд, ехавший рядом с ним. Ансовальд и доверил Ледасту город, а также помог получить графский титул. Это было еще во времена старого епископа Эфрония, задолго до прибытия овернского пса[43] и до его собственной опалы… Прошлой зимой тот же самый Ансовальд сместил его по приказу короля и Фредегонды. Его отправили в изгнание, лишив всех титулов и денег. И все из-за каких-то мелких грешков… Дело было даже не в утаиваемых от короля податях, тех, которые Ледаст требовал от своего собственного имени, и уж, конечно, не в сирийских торговцах, которых его наемники грабили на улицах. Виной всему были постоянные жалобы епископа Григория на плохое обращение со священнослужителями базилики Святого Мартина. После очередной жалобы, Фредегонда, против обыкновения, не вступилась за турского правителя, и это его не удивило. Несмотря на ее приказ, все попытки покушения на Мерове не увенчались успехом. Хуже того, принцу удалось скрыться из города втайне от Ледаста — и этого Фредегонда ему не простила.
Да, все очень изменилось…. Он больше не был графом, а Хловис стал мужчиной. Пока Ледаст снимал верхнюю одежду и развешивал ее на протянутых шестах, у него было время рассмотреть принца. Тот был статен и хорошо держался — наряду с длинными волосами, это было свидетельством его королевского происхождения. Без сомнения, Хловис был силен. И умен, если решил его принять… Движения и мимика Хловиса говорили о порывистости его характера и едва скрываемом нетерпении. Он был бы хорошим королем…
Когда Ледаст наконец снял с себя все, кроме рубашки и штанов, он вопросительно взглянул на принца, и тот сделал ему знак приблизиться.
— Что они сделают с моей одеждой? — спросил Ледаст, садясь за стол напротив Хловиса.
— Сожгут, я полагаю. Не беспокойся, тебе дадут другую одежду. Итак, о чем ты хотел со мной говорить?
— Вы знаете об этом, ваше высочество. Вы получали письма от Рикульфа…
Хловис в упор взглянул на Ледаста, потом протянул руку к груде пергаментных свитков на другом конце стола. Рикульфу, священнику из Тура, понадобилось несколько месяцев, чтобы мало-помалу, не открывая сути своих истинных намерений, посвятить Хловиса в детали готовящегося заговора.
— Я собираюсь рассказать вашему отцу о тех речах, что ведет епископ Григорий против королевы, — начал Ледаст. — Эти речи оскорбительны и содержат серьезные обвинения…
— Тех, кто приносит дурные вести, редко награждают, — заметил Хловис, слегка улыбнувшись. — Ты закончишь свои дни на колесе, друг мой.
— Мне не нужна награда от короля. Я жду награды от вас, монсеньор.
Хловис перестал улыбаться, медленно склонился через стол к своему собеседнику и взял его двумя пальцами за подбородок.
— То, о чем я сообщу королю, наверняка вызовет у него гнев, — продолжал Ледаст, — но я рассчитываю на то, что вы направите его месть на истинных виновников.
— И что же такого ужасного ты собираешься ему поведать?
— Григорий распустил слух, что королева Фредегонда отдалась Бертраму Бордосскому накануне совета епископов в Париже, чтобы добиться от него осуждения Претекстата.
— И это правда?
— Что она стала любовницей Бертрама?
— Нет, это я уже знаю — по крайней мере, слышал об этом… Моя мачеха — шлюха и ведьма, так что мне об этом можешь не рассказывать. Не знаю, какой из ее ядов хуже — тот, которым она опоила отца, или яд ее проклятого лона! Отец болен ею, как недугом. И конечно, этого даже не замечает…. Однако мне трудно представить, чтобы епископ Григорий мог распускать подобные слухи, поэтому повторяю: это правда?
— Нет.
— Нет? И ты думаешь, он промолчит в ответ на клевету?
— Разумеется, епископ будет все отрицать, но поскольку он друг королевы Брунхильды, он, следовательно, враг короля. Таким образом, у нас будет возможность сместить его и назначить Рикульфа на его место. К тому же наш святой человек славится честностью. Если все подумают, что слух исходит от него, король не сможет оставить это без внимания.
— Понимаю…. Вы собираетесь убить сразу двух зайцев — Григория и Фредегонду…
— Король не сможет допустить, чтобы этот слух распространился повсюду. Помогите мне убедить его. Тогда он прогонит Фредегонду вместе с ее выводком. И ваша мать вновь займет подобающее ей место…
Хловис промолчал. Он много раз напоминал королю об Одовере, уже долгие годы живущей в монастыре. Кажется, Хильперик не имел ничего против того, чтобы смягчить ее участь. Возможно, это подходящий случай…
Пока шел разговор, снаружи загрохотал гром, и почти сразу вслед за этим хлынул ливень. Хловис молча рассматривал своего собеседника. Ледаст был мерзавцем самого позорного происхождения — сын раба и сам бывший раб, которому отсекли ухо за попытку бегства. Придется довериться змее…
— Допустим, я поддержу тебя, — сказал принц — Что я от этого выиграю?
— Избавитесь от Фредегонды, вернете свободу вашей матери и вашей сестре Базине, останетесь единственным наследником королевства…
— А ты?
— Когда вы станете королем, сделаете меня своим приближенным.
— Тебе придется долго ждать. Мой отец не так уж стар.
— Сейчас многие умирают…
Хловис едва заметно усмехнулся, но почувствовал некоторое сомнение по поводу истинного смысла этих слов. Он не решился спросить, что Ледаст имел в виду. Есть вещи, о которых лучше не знать.
* * *— Ваше величество, королева смиренно просит вас прийти к ней в спальню.
— Ты, должно быть, ошибся. Королева ничего не делает смиренно.
Хильперик рассмеялся собственной шутке и, жестом отпустив слугу, плотнее закутался в плащ. Несмотря на теплую погоду, он чувствовал озноб. Наверное, это от усталости…. Прислонившись к одной из колонн портика во внутреннем дворе виллы Брэн, он смотрел вслед крытой повозке епископа Рагемода, папы Парижского, который уезжал последним. Последние три дня здесь проходил совет епископов, призванный рассудить дело Григория Турского, обвиненного в клевете касательно королевы и своего вышестоящего собрата, Бертрама Бордосского. Этот фарс чуть было не превратился в трагедию. Григорий без всякого труда привел в замешательство своего обвинителя, священника Рикульфа, и в доказательство своей невиновности трижды отслужил обедню перед тремя разными алтарями, каждый раз поклявшись, что не вел тех речей, которые ему приписывали. Для церковного суда не было доказательства более убедительного. Хильперику оставалось только смириться.
Однако Григорий на этом не остановился. Ложное обвинение епископа каралось отлучением от церкви, и Хильперик испытал невольный страх, вспомнив своего покойного брата Карибера, с которым это произошло. Ему и самому могла грозить подобная участь, и он вынужден был защищаться, переложив вину на лживых доносчиков, Рикульфа и Ледаста. Первый был заключен в тюрьму, где его должны были подвергнуть пытке; второй бежал и был отлучен заочно. Страшные слова проклятия по-прежнему звучали в ушах короля: «Пусть ни один христианин не приветствует его и не смеет его обнять. Пусть никто с ним не знается, не принимает у себя в доме, не дает ни пищи, ни питья, не говорит с ним. Да будет он проклят Богом Отцом, создавшим, человека, Богом Сыном, страдавшим за человека, и Святым Духом, снисходящим на нас при крещении…». Хильперик снова вздрогнул — как от озноба, так и при мысли о том, чего ему удалось избежать. Глубоко вздохнув, он отошел от колонны. Голова у него была тяжелой, все тело ломило, ноги плохо слушались — ему казалось, что он идет через заросли крапивы. Все тело покрывал липкий пот. Хильперик чувствовал себя грязным, ему хотелось отправиться в баню в компании двух служанок — если, конечно, Фредегонда не пожелает к нему присоединиться…. Вот уже больше месяца Хильперик почти не разделял с ней ложе, и одиночество стало угнетать его. Оправдание Григория Турского ничуть не умерило подозрений в измене Фредегонды ни у короля, ни у его подданных, но Хильперику больше не хотелось возвращаться к этой истории. Это лето и без того принесло достаточно горестей, чтобы он мог обходиться без жены, и если уж она сама «смиренно просит», чтобы он пришел… Хильперик резко повернулся, собираясь войти в дом, но тут в глазах у него потемнело, и ноги подкосились. Он хотел закричать, но из горла не вырвалось ни звука. Не дойдя до двери, Хильперик лишился чувств и рухнул на землю.
