Орест Ницман - Мессия, пророк, аватар
Ровоам бродил как во сне, натыкаясь на человеческие кости. «Где-то здесь и они лежат, кости моей Ситы и малыша», – со странным равнодушием думал он. Но безысходная тоска уже сжимала его сердце…
Вдруг будто бы кто-то подтолкнул его, Ровоам побежал прочь из этого мертвого места. Побежал вверх по течению реки, обратно в горы, а может быть… впрочем, куда глаза глядели, туда и бежал, лишь бы поскорее оказаться подальше от этого ада. Бежал он долго, преодолевая слабость и надеясь, что скоро усталость свалит его с ног. Но неведомая сила гнала и гнала его вперед. Вот дорога начала круто подниматься в гору. Шаг Ровоама сделался короче, сами собой медленнее стали движения. Наконец он остановился. Усталость одолела его, он упал. И тут же провалился в глубокий сон.
Проснулся он с первыми лучами солнца. Оно выглянуло из-за горной цепи и, будто увидев Ровоама, бросило лучи в его глаза. Он открыл глаза и не сразу понял, где он и что с ним. Потом вспомнил, но, как бывало не раз, приказал себе не думать о вчерашнем ужасе. Он вообще запретил себе размышлять о чем-нибудь – о прошлых ли событиях или о неведомых грядущих. Но ведь это не так просто…
И опять пустился он в путь. Шагал быстро. Ему теперь нужно предельно изнурять себя, решил он, долгими и длинными переходами, чтобы после заката замертво падать от усталости и крепко спать. Тогда и не останется сил на опустошающие душу размышления. В самом деле, какой от них прок? Исправить случившееся невозможно. Ох уж эта страсть человеческая – терзать себя мыслями о несбыточном, о несостоявшемся, о непоправимом! Как избавиться от такой страсти и возможно ли? А может быть, человеку как раз и нужно до предела измучить себя, истерзать мыслями до изнеможения и тем избыть сожаления и тоску?
Ответа Ровоам не находил. Пока он знал только, что ему необходимо идти, не останавливаясь, все вперед и вперед, в горы. Когда истощены силы телесные, не остается и сил душевных. «В движении мое спасение», – решил Ровоам и шел, не обращая внимания на холод или жару, на ветер, снег или дождь. Он поднимался высоко в горы, спускался в долины, шел вдоль широких рек и пробирался узкими ущельями, порой такими, где оставалось место только для ручейка. В пещерах, где он намеревался переночевать или отдохнуть, иногда его встречали дикие звери, злобно скалившие зубы на незваного пришельца. Приходилось проводить ночь под открытым небом, не смыкая глаз.
Сколько дней и ночей прошло в этом его сумасшедшем движении по земле, он не знал и не пытался сосчитать. Даже смену времен года не замечал. Порой казалось ему, что он перестал быть человеком, превратился в существо, подобное животному. Ведь он ел только сырую пищу. Огня развести он не умел. Как-то пытался. Не получилось. Человек перестал быть животным, когда научился добывать огонь и пользоваться им. Это он знал – и вот теперь забеспокоился: в животное превращаться не хотелось. Все-таки когда-нибудь он вернется к людям. И он хотел предстать перед ними, не утратив человеческого облика. Обстоятельства сами подсказали ему, что надо делать.
После долгих странствий он пришел в благодатный край. Кругом пышная растительность, обильные сладкие плоды, в речушках полно рыбы, всюду щебечут птицы. И людей здесь было немало. Но Ровоам пока еще сторонился их. Сначала решил привести себя в порядок. В маленьком пруду, почти луже, он разглядел свое отражение и ужаснулся. Лицо сплошь заросло косматой бородой, волосы спутаны, грязны. Отвратительный вид! Что же делать? Волосы остричь сложно, нечем, значит, их нужно заплести в косу. Как быть с бородой? Ровоам отыскал плоский камень, с трудом расколол его другим камнем так, что образовалось очень острое ребро. Им он и принялся брить бороду и усы. Было очень больно, но все же получилось. Потом Ровоам добела отстирал и высушил на солнце свой хитон.
Что ж, совсем другое дело! Помолодел Ровоам… Или он снова Рови-Натха? В этих-то краях? Как ему представляться людям?
Не стыдясь теперь возможных встреч с людьми, даже желая их, он продолжил свой путь, нарочно выбирая дорогу, ведущую к селениям. Там он надеялся получить и подаяние. Ох как надоело питаться сырой рыбой, вылавливаемой на мелководье! А эти жесткие насекомые, горькие волокнистые коренья, подгнившие плоды… Нет, ему теперь хочется пищи, приготовленной человеком: настоящего хлеба, лепешек, сыра из овечьего молока, жареного мяса…
Как-то он наткнулся на тело мертвого горного козла. Видно, хищники не доели беднягу, бросили. Ровоам выпотрошил козла и из шкуры сделал себе торбу. Потом смастерил и посох. Теперь он выглядел как настоящий странник, а не забытый судьбой отпетый бродяга. Торба и посох – непременные детали страннического облика. К странникам люди везде относятся уважительно. «Что ж, посмотрим», – думал Ровоам.
Область, где он странствовал, называлась Кашмир. Чем дальше вглубь уходил он, тем чаще встречал многолюдные деревни. Он уже охотно разговаривал с людьми. Сам себя не узнавал: где тот прежний страдалец, нелюдимый и угрюмый, дважды воскресший, разочаровавшийся в людях? Ничего не осталось от того понурого оборванца. Ровоам держится очень прямо, с достоинством пророка, гордо несет он свою красивую голову. Черная борода обрамляет бледное лицо с большими, глубоко сидящими глазами. Они хоть и темны, но излучают свет. Длинные волосы, чистые и расчесанные, ниспадают на плечи. Ноги Ровоама, как и полагается пророку, босы.
Вот каков Ровоам! И не только внешне он изменился. Обновилась и его душа. Снова охватил его азарт проповедничества. Ему хочется вести долгие разговоры о постижении высших истин, узнать мысли мудрых людей, спорить с ними, хочется говорить и с простыми людьми, открывать им свои мысли, учить их. Ровоам больше не опасается властей, нисколько не боится быть схваченным. Что с того, если такое и случится? Дважды он избежал смерти. Если в третий раз не избегнет, значит, таков естественный ход его жизни. Ему терять нечего. Вечно жить никому не удавалось и не удастся…
Однажды Ровоам повстречал человека в ярко-желтой одежде… Дело было так. Узкая тропинка вела между огромными камнями, обойти их не было никакой возможности. Навстречу шел человек в желтом. И он остановился, уступая дорогу. Человек в белом – Ровоам – сделал то же самое. Оба долго не двигались с места, каждый жестами приглашал другого пройти первым. Наконец человек в желтом нашел веский довод.
– Ты чужестранец, – сказал он уверенно. – У нас в обычае оказывать почтение гостям. Проходи, прошу тебя.
Как только Ровоам прошел между камнями, человек в желтом остановил его и сказал:
– Теперь я хотел бы побеседовать с тобой, чужестранец. Хочешь ли и ты говорить со мной?
– Да, да. Отчего же нет? С большим удовольствием. Присядем вот здесь, на этот небольшой камень.
– Ты разговариваешь так просто, незнакомец? – удивился человек в желтом. – У нас так не принято… Но мне нравится.
– Как же не принято? Много раз я разговаривал здесь с жителями. Все было так просто.
– Но я имел в виду не простых людей, незнакомец. Мы – кто носит желтые одежды – монахи. И нам предписана иная манера речи, в особенности при общении с чужестранцами.
– И что же это за манера такая? – Ровоам искренне был удивлен и не скрыл этого.
– Сперва мы спрашиваем, желает ли с нами беседовать чужестранец. Спрашиваем трижды. Не больше и не меньше. В этом случае собеседник может осознанно ответить на наш вопрос.
– Значит, следуя вашим правилам, и я отвечаю так: согласен, согласен, согласен… Трижды повторил. Больше нет препятствий для нашей беседы?
– Да ведь и я не возражаю. Я лишь ознакомил тебя с одним из наших правил.
– Теперь мы можем и поговорить. Как тебя зовут, человек в желтом?
Монах усмехнулся:
– Не принято у нас спрашивать первым у незнакомца его имя. А раз я не знаю твоего имени, то и не называю себя. Сам же незнакомец не должен представляться, если его не спрашивают.
Ровоам начал терять терпение.
– Давно мы тут стоим, – сказал он чуть раздраженно, – а разговор у нас и не начинался.
– Напротив, мы только и делаем, что разговариваем. И я уже сообщил тебе, что я – монах, иначе – лама. А кто ты?
– Странствую. Когда-то жил в Иудее… Очень, очень далеко отсюда.
– Слыхал я от людей, будто ходил по нашей земле один проповедник из Иудеи, да пропал. Знал ли ты его?
– Знал, лама.
– Во что веруете вы, иудеи?
– Во что веруют мои соотечественники, долго объяснять. А я верую в разум человечества. И людям пытаюсь внушить то же самое… А скажи мне, лама, ваш великий Шакья-Муни – человек или божество?
– Шакья-Муни был человеком, а стал Буддой. Он оставил нам пять заповедей и ушел в иной мир.
– Знаю, его сожгли после смерти, а пепел развеяли по ветру. У вас такой обычай… Так о каком же ином мире ты толкуешь, лама, если… пепел развеян по ветру? Он, как мне представляется, как раз остался в этом мире.
