Владимир Волкович - Хмель-злодей
— Никто не принудит меня отказаться от нее, а хоть бы и так, то она сама не согласится и ни за что не вернется к Хмельницкому.
Присутствующие сенаторы, услышав это, стали потешаться:
— Стоит ли, пан сотник, жалеть о такой особе! Свет клином на ней не сошелся! Поищи себе другую, а эта пусть остаётся при том, который ей так люб.
Вернувшись из Варшавы, соперники продолжали вражду. Чаплинский подговорил казака Романа Пешту, приятеля Хмельницкого, войти к тому в доверие и выведать все его мысли, а потом обвинить Хмельницкого в организации бунта. Богдана арестовали, потом выпустили под поручительство полковника Кречинского — командира реестровых казаков. Тогда Богдан пожаловался коронному гетману Потоцкому: «Невесть откуда взялся разрушитель спокойной жизни моей, Чаплинский, литовский зайда, польский пьяница, злодей и грабитель украинский, подстароста Чигиринский, который, распоряжаясь восемь лет в Чигирине угодьями своего пана польского, коронного хорунжего, лживыми поклепами и доносами вконец сгубил многих наших братьев и присвоил их собственность; и, конечно же, не пан хорунжий коронный, а слуга его, брехун, предатель и пьяница Чаплинский владеет Чигиринщиной».
После того, как содержание этого письма стало известно Чаплинскому, зять его публично обещал убить Хмельницкого. Богдана ещё раз арестовали, но после того, как за него вступилась сама Гелена, выпустили. Впоследствии Хмельницкий с благодарностью отмечал в одном из писем: «Если бы не эта добродетельная и жалостливая к невинно страждущим Эсфирь, не миновать бы мне мщения жестокого тирана, ее мужа».
Анна умирала, как и жила, тихо. Только видения прожитой жизни проносились в её мозгу.
«Вот муж, как всегда занят своими проблемами. Да и раньше он вспоминал о ней лишь тогда, когда надо было ложиться в постель. А уж когда заболела, и постели общей не стало, и вовсе навещал редко. Любила ли она его? Кто знает, но детей рожала исправно.
Теперь приставил девку эту, Матрону, как будто в сравнение: та молодая и красивая, а Анна… даром, что семерых родила, да уж, видно, без неё расти им. Любимый сыночек — Андрей, только он один жалел, навещал часто и просиживал у изголовья её, но не суждено ему жить было, запороли до смерти. Лишь десять лет и отведено-то ему всего на этой земле».
Слёзы подступили к глазам, да так и не пролились, высохли, не родившись. Вот и смерть пришла, а умирает одна — одинёшенька. И некому подойти, подушку поправить да водицы подать. А то, что Богдан с Мотроной закрутил, знала она, да не было на него уже обиды. Всё простила в душе перед смертью. Мужик, каково ему без бабы. Анна прочитала про себя молитву, беззвучно шепча её пересохшими потрескавшимися губами, и закрыла глаза. Неясные образы замелькали в мозгу: детство, юность, дети… всё дальше, всё дальше. Она вытянулась на постели, опустилась чёрная пелена забвения и накрыла душу её.
Отшумела буйная весна, уступив дорогу лету. По склонам холмов бушевала молодая салатная зелень деревьев, по садам немногочисленных хуторов на границе Дикого поля ещё горел нежно-розовый костёр цветущих яблонь, сквозь который проглядывались голубоватые всплески сирени.
Две закутанные в плащи фигуры почти невозможно было обнаружить в гуще леса, где они укрывались от чужого глаза. Иногда мимо проскакивали казачьи разъезды, но никто из казаков и не подумал обыскивать рощу с безлюдной с виду опушкой. Лишь когда стемнело, Чаплинский и Гелена выбрались из своего убежища и направились к ближайшему хутору, где можно было перекусить, помыться и отдохнуть у верного человека. Данило, как только получил сведения о победах Хмельницкого, своего врага, понял, что надо бежать, и как можно быстрее. До Польши было далеко, а пройти сотни вёрст по охваченной восстанием Украйне чрезвычайно сложно. Надёжнее было переждать некоторое время, пока польские войска разобьют банды Хмельницкого. То, что такое время наступит скоро, Данило не сомневался, казаки и раньше восставали, и всегда бывали биты.
Оставив Гелену в лесу, Чаплинский направился к хутору. Когда показались белые кубики хат, он нащупал пояс с зашитыми в нём золотом и бриллиантами. Убедившись, что пояс на месте, подкрался к крайнему дому, осторожно постучал в тёмное окошко. Долго не было ответа, и Даниле пришлось постучать ещё раз: видимо, из дома пытались рассмотреть ночного гостя.
— Хто там?
— Свои.
— Хто свои?
— Это я, Данило.
— Ты один?
— Со мной жинка.
— Зараз открою.
За дверью долго возились, гремя щеколдой и, наконец, она распахнулась. На пороге стоял неопределённых лет хуторянин, заросший и заспанный.
— Заходь, деньги при тебе?
— При мне.
— А жинка где?
— Она у лесу, я схожу за ней.
Хозяин согрел воду, поставил на стол бутылку самогона и закуску: вареную курицу, яйца, творог, хлеб, солёные огурцы и грибы. Гости жадно набросились на еду, а потом сидели осоловевшие.
— Сейчас вам надо поспать и уйти затемно, оставаться у меня нельзя. Теперича много разных людей шатается по округе. Не приведи Господь, казачий разъезд нагрянет, не сносить вам головы и мне вместе с вами. Спать ляжете на сеновале, деньги давай сейчас, как обещал.
Чаплинский достал из сумки мешочек с польскими злотыми и передал хозяину. Тот внимательно пересчитал деньги и повёл гостей на сеновал.
— Я разбужу вас перед рассветом.
Однако не выпало счастье гостям поспать до рассвета. Сто пятьдесят верных и опытных казаков послал Богдан на поиск Чаплинского, который бежал из Чигирина.
— Приведи мне его живого или мёртвого! — напутствовал он старого товарища, сотника Наливайко, которого поставил во главе отряда.
Казаки продвигались медленно, тщательно осматривая редкие в этих местах хутора, прочёсывая перелески, не пропуская ни одной балки, где могли прятаться люди. Особенно полюбились сотнику внезапные ночные наезды в хутора, когда можно было застать людей врасплох и легко обнаружить чужих.
— Казаки! Быстрее вставайте, бежать надо! — в дверях сеновала стоял хозяин дома, держа притушенную, кадящую лампу, — слезайте, я выведу вас огородами к лесу.
На единственной улочке хутора слышен был топот копыт, крики, метался неровный свет от зажженных факелов. Беглецы спустились с сеновала и мгновенно оделись. Потом следом за хозяином обогнули дом и оказались на огородах.
— Без шума, но быстро! — напутствовал хозяин, — за огородом сразу лес. Вернётесь, когда уедут казаки.
Но вернуться в этот приютивший их дом беглецам уже не довелось.
Колючие ветки больно хлестали по лицу, по рукам, цеплялись за одежду, как будто старались удержать, не пустить, предостеречь от чего-то страшного, неминуемого. Остановились на небольшой круглой полянке, чтобы перевести дух и оглядеться. Хутор давно скрылся за густой пеленой деревьев, и теперь можно было расположиться где-нибудь здесь, передремать остаток ночи, а поутру возвратиться туда, откуда пришлось так спешно бежать. В неверном свете луны, едва выглянувшей из-за облаков, нашли большой развесистый дуб с огромным дуплом, в котором, тесно прижавшись, друг к другу, разместились вдвоём. Через некоторое время Гелена отошла к недалёким кустам и только присела, как неожиданно появившиеся из чащи люди окружили её. Она бросилась, было, в сторону, но крепкие руки схватили за одежду.
— Стой, девка, от нас не уйдёшь!
Диковатого вида бородатый мужик завернул ей руки за спину и скрутил верёвкой.
— Данило, беги, Данило! — успела крикнуть Гелена, прежде чем ей впихнули в рот кляп. Чаплинский выскочил из своего убежища, выхватил саблю и бросился выручать жену, но, получив удар дубиной по голове, свалился на землю.
— Обыщи этого, — приказал бородатому неожиданно появившийся человек в казацкой свитке, видимо, старший.
— О, да тут целое состояние! — воскликнул бородач, расстегивая снятый с Чаплинского пояс.
Пока лесные люди рассматривали, столпившись, содержимое пояса, Чаплинский очнулся, поднялся на ноги и, подхватив саблю, ударил ею ближайшего разбойника. Тот вскрикнул и упал на землю, обливаясь кровью. Чаплинский метнулся, было, на выручку к связанной Гелене, но разбойники настигли его и закололи саблями.
— А с этой что делать? — спросил бородач старшего, рассматривая Гелену плотоядными глазками.
— Отдаю её тебе, делай с ней, что хочешь.
Бородатый подбежал к сидевшей на траве Гелене, развязал ремень и рванул с неё платье. Старший скользнул по женщине равнодушным взглядом, но вдруг резко повернулся и бросил бородатому:
— Погодь!
Он подошёл к Гелене, взял её за подбородок и внимательно рассмотрел. Потом спросил:
— Кто ты, как звать?
Гелена молчала, и потому он процедил:
— Не хочешь говорить и не надо, я и так тебя знаю.
