Геннадий Ананьев - Бельский: Опричник
— Не перегораживать ли реку собрались?
— Хотим, — совершенно обыденно ответил вож и добавил: — Увидишь своими глазами.
А они у англичанина на лоб полезли, когда сразу же за последним насадом одни матросы начали нанизывать на канаты парусиновую полость, которая имела кольца и по низу и по верху, другие — собирать камни поершистей и поувесистей, а пара молодцов принялась забивать длинный железный клин у самого берега, а забивши его, переправилась на другой берег и вбила такой же клин и там.
Когда парусиновая полость была нанизана, конец нижнего каната закрепили на клине, верхний же, более длинный, завели за столетний дуб, вольно раскинувшийся саженях в двадцати от берега. Две лодки, захватив концы канатов, потянули полость на противоположный берег, остальные матросы ловко крепили на нижний канат камни-грузила. С каждым метром ход лодок становился все трудней, но все же они догребли до противоположного берега.
Теперь — проще. Натянув посильно нижний трос, закрепи его за железный клин, верхний же заводи за стволы нескольких сосен из опаски, что одна сосна, даже матерая, не выдюжит напора воды, ибо корни сосны неглубоки и их может выворотить.
Заключительное действие — натяжение верхнего каната, чтобы поднять парусину, образовав из нее запруду. По дюжине матросов с каждого конца, а на берегу звонкоголосый:
— Раз-два — взяли! Еще раз — взяли!
С великим трудом, но натянут струнно верхний канат, парус надулся, словно под напором шального ветра, канат подрагивает лихорадочно, но держит напор воды, которая начала быстро подниматься.
Вож учана стоит на носу своего судна и глядит на воду. Вроде бы ему страшно интересно, как бег ее все более и более утихомиривается, струи, натыкаясь на силком остановленную воду, крутят мягкие водовороты. Кажется, кроме любования рукотворными водоворотами вожа больше ничего не занимает — не спускает он с них взора. И вдруг, ни с того, ни с сего — команда:
— Весла на воду! Якорь поднять! Сигнал на мачту: «Следуй за мной!»
По каким признакам вож определил, что пора грести вперед, для Бельского так и осталось загадкой.
Запенилась вода под взмахами весел, ходко пошел учан, ибо вода в реке не встречная, словно в настоящем пруду, а вожу все мало. Поторапливает зычно:
— Навались!
Насады тоже, подняв якоря, идут следом, как и прежде гуськом, лишь основательно сократили меж собой расстояния. Почти упираются носами в корму идущего впереди.
Далеко от переката учан увел караван, пора бы и остановиться, чтобы забрать парус-запруду, но вож все подбадривает гребцов:
— Навались!
Лишь когда версты на две от переката отгреб последний насад, вож скомандовал сушить весла, и вскоре несколько лодок погребли к запруде.
Освобождать парус-запруду проще: отвязал концы верхнего каната и бросил его, вода сама придавит помеху к самому дну и устремит свой вольный бег, выравниваясь до привычной своей ровности.
Даже здесь, далеко от запруды, почувствовался устремленный бег воды, якорные канаты струнно натянулись, но удержать корабли удержали. Понял теперь, отчего вож так далеко увел свой караван от переката: случись такое, что не удержит якорь, есть время вновь зацепиться, не сев на мель.
— Слава Богу, — перекрестился вож. — Еще пару перекатов и — у причалов в Вологде.
Для Богдана, увлеченного необычностью происходящего, время пронеслось галопом, и он удивился, увидев на берегу дюжину вооруженных всадников, своего слугу и пару коней в прекрасной сбруе.
— Послезавтра жди нас в Вологде, — пообещал вож учана, и они распрощались.
«Что ж, проведем не в безделии два вольных дня. Посетим верфи, — решил оружничий, — а как груз сдам, сразу же в Москву».
Все так и сложилось. Встретили Горсея наместник вологодский и воевода целым поездом. Пересадили английского посланника из седла в коляску, другую предложили Бельскому, но он отказался.
— В седле привычней. Не старик же я.
— И то верно. Коляски для жен и старцев расслабленных. — И тут же вопрос: — Банька изготовлена, но угодна ли она англичанину? Согласится ли? Да и сдюжить ли сможет?
— Сдюжит, куда денется. Я сам его похлещу веничком. Пусть узнает, как мы косточки усталые разминаем.
Потеха вышла с Горсеем в бане. Вроде бы несколько лет жил он в Москве и мог бы уже познать русскую баню, даже оценить ее благодать, но иностранцы, как англичане, так и немцы, никак не могли отступиться от своего привычного уклада, имели свои мыльни, а если у кого ее не было, предпочитали лохань русской бане. Горсей сразу же заупрямился.
— Не пойду в вашу баню. В ней можно угореть. Можно даже обгореть. Не пойду.
— Иль много ты видел в Руси угорелых и обгорелых? — насмешливо вопросил воевода. — Глянь на меня, что у меня обгорело, а я каждую неделю банюсь. Или на наместника царева погляди, а у него баня парней моей.
Богдан успокоил:
— Не ляжет на душу пар, обмоешься, не входя в парилку, и — вольному воля.
— Отпустишь сразу?
— Отпущу-отпущу. Не сомневайся.
Бельский и в самом деле не намеревался насильничать, хотя обещал воеводе, что сам похлещет гостя веничком, но он знал предел, ибо одно недовольное слово, сказанное царю-батюшке о приставе, может обернуться лихом, вот и приходилось Богдану прежде чем шагнуть, пощупать, твердо ли под ногой.
В предбаннике дух свежего лугового сена. Оно настлано на полу толстой периной, а поверх сена — мягкая полость. Горсей вдохнул полной грудью духмяного воздуха и приободрился. Выходит, не на казнь привели в адскую жару. Все здесь очень даже мило.
Богдан увидел перемену в настроении Горсея и еще более подбодрил его:
— Все ляжет тебе на душу и дальше.
В мыльне тоже приятная чистота и свежесть теплого воздуха. На лавках — дубовые шайки. Новые, похоже, специально принесенные для важных гостей. Шайки уже наполнены водой, а банщик с ковшом уже готов по вкусу каждого добавить либо горячей, либо холодной воды.
Для начала ополоснулись, и Богдан предлагает:
— Попаримся?
— Очень парно?
— Не так чтобы. Терпимо, в общем. Не понравится, как и условились, выйдешь.
Нахлобучили Горсею на голову войлочную ушанку, и она словно придавила его, миг назад гордого собой за смелость, — Горсей вновь скуксился, но все же дошагал в парилку, хотя с явной опаской.
Но что это? Действительно, терпимо. А Бельский командует:
— Взбирайся на полок. Садись. Сперва погреемся, а уж потом ты ляжешь, банщик поддаст пару по твоему терпежу, а я веничком похлестаю.
— Как розгами?
— Нет, — засмеялся Бельский. — Нежно. Как ласковым ветерком, — а сам банщику: — Ты по капелюшке поддавай. Не гони вскачь.
— Понял, — с хитроватой улыбкой ответил банщик. — Уж расстараюсь.
Банщик и в самом деле сумел угодить. Плескал на каменку словно из ладошки и с перерывами, поэтому парилка наполнялась сухим жаром исподволь, почти не заметно, и вот когда Горсей вспотел основательно, Богдан повелел:
— Ложись на живот.
Повел по потной спине, едва прикасаясь веником, затем начал навевать ветерок — англичанин блаженно вздохнул.
— Лепота, как вы говорите.
— Теперь поддавай проворней, — советует банщику Богдан и начинает охаживать, пока еще не хлестко, вениками нежные телеса заморского вельможи — спина и бока враз порозовели, словно раки в закипающей воде.
Вот уже Горсей застонал, Богдан же продолжал хлестать все ядреней, приговаривая:
— Терпи. Еще чуток. Еще. Потом спасибо скажешь. Вот теперь — все. Кати в предбанник. Отдышись.
Горсей пулей вылетел из парилки, а в предбаннике плюхнулся в изнеможении на узорчатую полость. Ему подали хлебного кваса, в меру холодного, и он с жадностью осушил целый ковш.
Через четверть часа вывалился в предбанник Богдан Бельский. Его охаживал сам воевода. За Богданом — воевода, которого парил наместник. А уж после всех — наместник. Его, как обычно, парил специальный слуга, умевший угодить капризному хозяину.
Когда Богдан отдохнул, в шутку спросил Горсея:
— Джером, не хочешь ли на второй заход?
— Хочу, — неожиданно согласился тот. — Пусть будет второй заход.
— Вот так англичанин! — воскликнул наместник. — Душа-то русская!
Очень неуклюжая похвала, но на нее, слава Богу, никто не обратил внимания. Горсей сам напялил на свою голова войлочную ушанку и позвал Богдана решительно:
— Пошли.
Часа три парились в бане и, разомлевшие и обессиленные, уселись за стол, чтобы начать пир. Неспешный. С уютной беседой, которую на сей раз Горсей не увел на обочину.
Зато утром он напросился на щелчок по носу.
Позавтракав, они поехали к рукотворному затону, на берегу которого были верфи, где по царскому указу строилась крупная морская флотилия. Непонятно только было, для какой цели. О ней можно было лишь догадываться по тому факту, что почти вся царская казна перевезена в специально построенные хранилища совсем рядом с затоном. Погрузил ее на корабли и — в путь. В Студеное море, а по нему либо в Соловки, либо, что наиболее вероятно, в Англию, с которой он явно заигрывал.
