Юзеф Крашевский - Кунигас
Старый Вижунас окинул взором своих присных и ответил спокойно:
— Только раз умирает человек!
Ни один из дружинников не шелохнулся; никто не попросил отпустить его, никто не вздрогнул.
Вместе с ними Маргер обошел окопы. Люди радостно встречали его и повторяли:
— Только раз умирает человек!
Все весело готовились к смерти, хотя знали, что им не дождаться ни погребения, ни костра, ни похоронных песен.
Послали в пригороды звать тех, которые пожелают скрыться в замке, а остальным велеть уйти в леса.
Маргер сам осмотрел все входы и выходы, и тайники, и вышки на стенах. Все было готово, хоть сейчас в бой. Весь вечер прошел в досмотре, в совещаниях, в размещении дозоров и опросе людей.
Вижунас принял на себя заведование обороной, под начальством Маргера. Он был старик, несокрушимый, как железо, неразговорчивый, не знавший сна, строгий до жестокости.
Целую ночь точили топоры, оправляли древка секир. Все бодрствовали.
Когда поздно в ночь Маргер возвращался в большую светлицу, до него уже издалека долетели песни. Светло и весело горел огонь.
Распахнув дверь, он увидел нежданную картину: посередине Реду, одетую по праздничному, рядом с ней Банюту, в девичьем венке и брачном платье, а вокруг хор девушек, певших песни, какие обычно пелись в девичник.
Мать вышла на порог.
— Приоденься к свадьбе, — сказала она. — Вчера тризна, сегодня брачный пир; завтра, быть может, смерть. Тебе не терпелось: владей же ею.
Маргер взглянул на Банюту. Она сидела, как на троне, на опрокинутой кади, с распущенными косами, в венке. Девушки притворно плакали и, смеясь, заплетали и расплетали ее волосы. Она, в разрез с обычаем, не притворялась скучной, а напротив, вся сияла, радостная, с торжествующей улыбкой на устах. Взоры ее летели навстречу Маргеру.
Тот приветствовал ее только глазами. Непристойно было ему, в истасканном платье, войти в горницу, и он исчез.
По обычаю пелись жалостные песни. Весело горел на очаге огонь. Реда хлопотала со слезами на глазах и с радостной улыбкой. Сердце ее было полно горечи, время не располагало к свадьбе. Но крестоносцев еще не было. Всю ночь провели в песнях; а которые не пришли послушать и выпить за здоровье молодых, те сидели по застенкам и точили топоры.
На утро оказалось, что нет свальгона, чтобы благословить молодоженов: Вижунас одел белое одеяние, а на седую голову венок.
Банюта опять сидела на кади; на коленях держала кружку пива и белый хлеб; подружки продели ее золотистые косы через четыре позолоченных кольца и с плачем обрезали волосы. Банюта встала и, пригубив пиво, вылила остальное на порог. Маргер поджидал ее у стола. Три раза обвели молодую вокруг огня, раньше чем посадить рядом с мужем. Она весело взглянула на него. Он сидел грустный.
— Сударик мой, — шепнула она, — разгладь морщины, ведь сегодня наша свадьба. Мне надо бы плакать, тебе радоваться. Я стыжусь, что не могу грустить.
— А я, что не умею быть веселым.
— Почему же? — спросила Банюта.
— Слушай, — вздохнул Маргер, — если бы не песни, мы услышали бы, может быть, топот ног крыжацких коней.
— Он бы вторил нашей песне, — сказала Банюта и взглянула в лицо Маргера. — Сударик мой! О чем грустишь? Знаю, знаю: война жалует к нам на свадьбу.
С тихим вздохом ответил ей суженый:
— Война бы ничего…
Последние слова он не договорил. Банюта же озарила его улыбкой.
— Сударик мой! — сказала она. — Таков обычай, что суженый дает молодой за венок подарок. И я хочу получить от тебя подарок, великий дар, но ты должен поклясться, что не откажешь.
— Все дам, чего только пожелаешь, — поспешно ответил Маргер.
— Поклянись! — повторила Банюта.
— Чем я буду клясться? — грустно ответил молодой. — Клясться именем чужого Бога непристойно, а свои меня не знают.
— Клянись солнцем и луною, — перебила девушка, — клянись, чем хочешь, но я требую клятвы!
Маргер приложил руку к сердцу.
— Что ты хочешь от меня? — спросил он. — Все отдам…
Глаза Банюты засверкали, вспыхнули огнем; она снова стала тою девушкой, дух которой закалился и окреп среди тяжелых испытаний, перенесенных в немецкой неволе. Такою была Банюта, когда пела литовские песни в саду Гмунды.
— Помни же, — шепнула она, — я знаю, я вижу: крестоносцы возьмут наш город. Вы, счастливые, падете на его защите. А я? Я не сумею наложить на себя руки. Господин мой! Когда придет последний час, прежде нежели отдать им свою жизнь, возьми мою! — Маргер побледнел.
— Ты поклялся мне солнцем и луною, — говорила она, сжимая его руки, — мы вместе переселимся в светлый, лучший мир! А там!.. Там будет радость вечная, как здесь было непрестанное мученье! Ведь боги, если они существуют, должны быть справедливы!
Громкая песнь заглушила их слова.
Старый Швентас, нарядившись веселым скоморохом Келевежей, вбежал на четвереньках в комнату.
— Хей, хей! — кричал он. — То ли не веселье! Гостей съехалось без счету. Пойдемте поглядимте, хватит ли пива им на угощенье! Гости со всех сторон строем стоят; железными кафтанами поблескивают, золочеными шапками посвечивают; ржут их кони, в доспехах одетые…
Возгласы и крики из-за вала говорили о приходе крестоносцев.
XII
В ту же свадебную ночь Маргер вскочил с постели, поцеловал спавшую Банюту и остановился, погруженный в думы. Потом вышел.
Старый Вижунас сидел на пороге, подперев голову ладонью. Оба прошли во двор.
— Надо попугать этих собак, — сказал Маргер. — Ты видел с вышки, где шатер их воеводы?
Вижунас показал рукой.
— Не правда ли? Ведь это там, где наш подземный выход, заваленный камнем?
Старик кивнул головой.
— На что он нам?
— А вот, когда они заснут, — молвил Маргер, — они и их дозорцы, будет легко пробраться ночью в стан…
И он схватился за висевший сбоку меч.
— Надо убить вождя!
Вижунас недоверчиво взглянул на Маргера. В глазах у него был вопрос:
— А кто возьмется?
Прошло мгновение, и Маргер зашептал:
— Я знаю их повадки, говорю по-ихнему… Пойду сам.
— Ты?
— Да, я, — подтвердил юноша, выпрямляясь, — кто знает, может быть, их охватит страх… отступят…
Старец думал, поникнув головой.
— Жаль вас, — сказал он, — а если вы погибнете, кто защитит замок?
— Ты! — кратко ответил Маргер, положив ему руку на плечо. — Никому ни слова! Молчи…
Он огляделся, была ночь… Прислушался: стан крыжаков поголовно спал, ничто в нем не шевелилось.
Маргер взял меч и пальцем провел по острию; бросил взгляд в сторону брачного покоя. Хотел было пойти проститься… А что… если, войдя, не хватит решимости расстаться?
— Идем, Вижунас, — приказал он.
Старик покорно довел его до ямы, закрытой сверху дверцами. Здесь он бросился к ногам своего властелина и застонал.
Маргер исчез во мраке, а Вижунас остался стоять на страже. Если бы прожитые годы не иссушили его слез, он бы заплакал… но не мог. Минуты тишины, казалось, длились целые века. И конца не было безмолвию.
Но вдруг он услышал страшный крик и упал на землю у выхода. Тысячею голосов откликнулись на зов в немецком стане; из недр молчания разразилась ужасающая буря, как будто бы земля разверзлась под ногами немцев. Ржали кони, звякало оружие, беглым шагом подходили воинские части, все гремело и стучало.
Вижунас лежал, приложив ухо к земле. В яме ничего не было слышно. Но вот что-то зашуршало, кто-то, как змея, соскользнул вниз к старику… Тот, опасаясь немцев, схватился за нож… Но тут же узнал Маргера. Все лицо его было обсыпано песком; он тяжело дышал и, наконец, измученный, бросился на землю рядом с Вижунасом.
Когда старик привел его в себя и стал расспрашивать, Маргер ничего не сумел объяснить. Показал только на меч, не обагренный кровью, и вздохнул. Он никого не убил…
Наутро выкатили бочки для защитников Пиллен и справили для них свадебную пирушку. Однако не было позволено горланить песни. По очереди одни стояли на страже за стенами, другие сидели вокруг чаш и ведер, черпали и пили.
И в то же время пели:
— Только раз к человеку приходит смерть!
Маргер то захаживал к жене и садился рядом с ней на лавку, то взбирался на окопы и всматривался в лагерь крестоносцев. Он знал всех и каждого из рыцарей мог бы назвать по имени. Он узнавал их по доспехам и по походке, по коням и по челяди. Много было между ними людей добрых. Он же против всех должен теперь пылать злобой.
Маргер горько упрекал себя, зачем не убил Бернарда; но чувствовал, что если бы опять встретился с ним, с глазу на глаз, вооруженный, то снова дрогнула бы у него рука. Сидя у жены, он в мыслях избивал их всех и каждого; а глядя на них издали, слабел духом.
Крестоносцы, точно преднамеренно, откладывали штурм; несколько дней стояли под стенами, ничего не делая. Одни распевали, веселые, другие набожные песни. А люди на валах рвались в бой.!
