Даниил Гранин - Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.
Обер-камергер Бирон свирепо расправлялся со всеми, кто осмеливался говорить против него, жаловаться. Тайная канцелярия деятельно помогала. Придворные пресмыкались перед фаворитом, он же становился все надменнее, обходился со всеми, как с лакеями. Многие знатные того и заслуживали своим раболепием, слали ему подарки, супруги их бисером вышивали Бирону туфли, халаты.
Тем временем подати становились все непосильнее, их выколачивали палками, собирали жестоко, истощали страну.
Однажды Румянцева вызвали во дворец. Императрица Анна Иоанновна приняла его в своем кабинете. Милостиво расспросила о здоровье и предложила заступить в должность президента Камер-коллегии. Должность ключевая, по сути дела, президент имел контроль над многими государственными доходами — там были казенные подряды, откупы, продажа казенных товаров, таможенные сборы и так далее. Власть решающая, большие деньги через нее идут. Императрица не скрывала, что после долгого перебора поняла, что честнее Румянцева человека не найти, и обер-камергер Бирон одобрил его кандидатуру.
В ответ Румянцев сослался на свою солдатскую и дипломатическую службу, далекую от финансов, несведущ он в этих делах, а то, что он видит и знает, вызывает у него досаду, вряд ли ему сладить с теми, кто ныне вольно хозяйничает в прочих коллегиях заодно с вельможами… Императрица спросила, кого он имеет в виду.
Человек петровской закваски, Румянцев уклоняться не стал, без обиняков назвал немецкую партию, перечислил по именам подручных Бирона, не постеснялся присутствия некоторых из них в кабинете императрицы. Только он кончил, появился сам Бирон, надушенный, блистающий перстнями, милостиво потрепал Румянцева по плечу, не может того быть, чтобы генерал отказался от такого почета. Говорят, что Петр Великий выделил Румянцева, определил его в строю, точно так же и он, Бнрон, вместе с ее величеством приискали его из сотен желающих и алчущих. Как же можно отказаться от такого почета, неблагодарность — худший из пороков. Что касается людей, верных слуг ее величества, напрасно он их в подозрение приводит, повторяет злые толки.
— У вас, русских, во всем виноваты иностранцы, господин генерал, потому что сами русские работать не хотят.
Бирон ожидал ответа холодно, безулыбчиво. Это был вызов. Одолеть Бирона еще никому не удавалось, Румянцеву следовало смириться, глупо было вступать с ним в спор, да еще перед лицом государыни. Но и отступать он не мог. Расчет Бирона был на то, чтобы обломать строптивого.
Хотелось отмолчаться, понимал, что завернулось круто, кончиться может бедой. Всего лишь поклониться-повиниться, этого и ждут от него, принять должность, а там видно будет. Он обратился к императрице, но слова у него вырывались совсем не повинные. Налоги непосильны. Обер-прокурору выгодно, чтобы собирал поборы кто-либо не из немецкой клики, не иноземец. Это он, Румянцев Александр Иванович, должен разорять уезды, по миру людей пускать, а собранные денежки пойдут прежним расточителям.
Ее величество позволила Румянцеву договорить, никого более слушать не стала, отпустила всех, ничего не сказав.
Слух о дерзостной речи Румянцева облетел чиновную столицу, обрадовались, что, наконец, государыне правду в уши вложили, причем не жалобщик, обиженный Бироном, как раз наоборот. Гадали, сойдет ли сия выходка генералу, что, если удастся Румянцеву одолеть фаворита?
Прошел день, второй, на третий приехали из Сената с требованием явиться в суд. Следствие длилось неделю, в мае 1731 года суд Сената приговорил А.И. Румянцева ни много ни мало к смертной казни за противогосударственные речи.
Подобной суровости не ждали. Бирон показал свою силу.
В самый последний час государыня заменила казнь на помилование. Приказано было сослать преступника в Казанскую губернию, лишив чинов, орденов и пожалованных денег. В деревне за семейством был установлен строжайший, неслыханный по тем временам надзор. Лишенный жалованья, Румянцев жил на средства жены. Она тратила свое имущество на пропитание. За всеми расходами следил приставленный к ним капитан. По указанию Бирона любые покупки, любую мелочь должен был разрешать капитан, он же просматривал письма, получаемые и отправляемые, списывал с них копии и отправлял со своими донесениями лично Бирону. Шел месяц за месяцем. К Румянцевым никого не допускали. Строгости, придирки становились невыносимыми. Бирон надеялся, что Румянцев сорвется, выгонит капитана, надерзит, нарушит инструкцию, и тогда можно будет заточить его в острог. Румянцев терпел. «Погоди», — как бы повторял ему государь, его государь, и он годил, ждал в спокойной уверенности. Чего ждал — не его ума было дело, его дело было верить и годить, государю виднее. Так было с того дня, как Петр остановился перед строем Преображенского полка. Мария, его супруга, прониклась той же уверенностью. Хотя бы потому, что брак их, вопреки всем сомнениям родительским, оказался счастлив. И здесь, в этой Алатырской глуши, судьба из скудных своих наделов все же выкраивала им радости — то удачная рыбалка, то сынок Петя обрадует своим французским.
Четыре года провели они в «особом смотрении». В столице Матвеевы хлопотали за них. Графу, фельдмаршалу Миниху нужен был опытный генерал, к тому же верный человек в его борьбе с Бироном, в результате из Петербурга в Казанскую губернию послан был чиновник с высочайшим указом.
Мать, между тем, обучала сына языкам со всей тщательностью, будто знала, что готовит России будущего фельдмаршала Румянцева-Задунайского. А Петром его назвали, разумеется, в честь Петра Великого. Родился он при его жизни, несколько дней в январе 1725 года прожить успел при его царствовании, чем потом гордился.
В те времена фортуна тешилась, вовсю играя человеком. И вверх взлетали случайно, и низвергались нежданно-негаданно. Короткий миг менял местами верх и низ. Мария никогда не корила мужа за его отповедь фавориту, да и ему ни разу не пришла мысль написать прошение Бирону.
Итак, бумага — высочайший указ — предписывала ехать ни много ни мало — губернатором в Астрахань.
Только расположилось семейство в Астрахани, пришло назначение более высокое — правителем Казанской губернии. Далее приходило поручение за поручением, посольские, военные. Так и шло вплоть до кончины Анны Иоанновны. Известие об этом Румянцев получил в дороге на Константинополь, следом его настиг другой указ — о низвержении Бирона, он был приговорен к четвертованию. Офицеры фельдмаршала Миниха схватили его ночью, силою связали, отвезли на гауптвахту. На престол вступила дочь Великого Преобразователя Елизавета Петровна. Бирона помиловали, сослали в Сибирь, Марию Румянцеву призвали во дворец, пожаловали статс-дамой, мужа и ее самое возвели в новое графское достоинство, при этом Мария, смеясь, напомнила мужу слова Петра — долго гожу да вдруг отплачу.
Молочкову нравилась эта пара, хотелось бы оставить их в счастливую пору, не вести их в старость, в болезни и разлуку. Жаль, конечно, что единственный их сын пока еще предается беспутству, ведет разгульную жизнь, совершает «худые поступки», не жалея родителей. Отец безмерно огорчен таким поведением, стыдно перед государыней, перед генералом Апраксиным, у которого служит молодой граф.
Еще жальче, что отец так и не узнает, что его Петр Румянцев окажется замечательным полководцем, разовьет русское военное искусство, станет фельдмаршалом, навсегда прославит фамилию Румянцевых, в честь его побед будет установлен обелиск в Петербурге. Ничего этого Александру Ивановичу знать не дано. А внук его, Николай Петрович, будет министром иностранных дел, канцлером России, создаст Румянцевский музей для своих коллекций и библиотеки.
Так Петр вызвал к славе этот род, сумев высмотреть его росток в шеренге своих любимых преображенцев.
Глава двадцать третья
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
Советский анекдот, доказывал профессор, не в пример историческим, явление особое, свойственное только России. Исторические анекдоты во всех странах имеются и про Черчилля, и про Наполеона, есть и древнегреческие, но политический анекдот про вождей, про уродства общества расцвел в советское время. Анекдот помогал выжить, от него душа прояснялась.
Президент Форд спросил Брежнева, какое у него хобби.
— Собираю анекдоты о себе, — сказал Брежнев.
— И много собрали?
— Второй лагерь доканчиваю.
Так что смех был делом серьезным. Анекдоты же Молочкова о Петре были безопасны, все они были во славу правящего дома. Профессора это не устраивало, он не верил, чтобы наш мужичок не подъязвил бы Петра, русский человек пересмешник, не преминет позолоту отколупнуть, подразнить вельможу. Учитель соглашался. Наверное, были и такие. Впрочем, некоторые анекдоты о Петре с годами как бы испортились, хвалебные обернулись хулой, показали вдруг царя неприглядно. Это тоже феномен. И учитель рассказал историю про трех королей. Начинается она, как в детской сказке: однажды в замке сошлись три венценосца — польский, датский и русский. Пируют они, пьют и хвалятся своими солдатами. Надобно оговориться, что сказка сказкой, а под нею быль, — было такое застолье, был замок, был король Август, король Фредерик и наш Петр.
