Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги
Камилл приспособился продавать пшеницу на местном базаре. Не знаю, какие такие гены пробудились в нем, в городском мальчишке из интеллигентной семьи, но торговцем он оказался крутым. Покупателями пшеницы были главным образом "нанвои" - продавцы лепешек-нанов. Купленную пшеницу они немедленно перемалывали в муку на маленькой домашней мельнице, жернов которой вращали руками. Килограмма три пшеницы на такой мельнице можно было смолоть за полчаса, тонкость помола зависела от скорости вращения и от скорости поступления зерна. Из твердой высококачественной пшеницы получали тонко смолотую белую муку, заквашенное тесто в тепле подходило за час, и еще через час нанвой выносил на базар горячие, пышные, ароматные наны, мимо которых только безденежный мог пройти и не купить.
Камилл выходил на базар, до которого от его дома было минут пять ходьбы, не спеша проходил по рядам. Если в продаже была хорошая пшеница, он возвращался домой, и продолжал заниматься своими делами. Если же любимой нанвоями твердой пшеницы не было, а ко второй половине дня пришлые продавцы, распродав свой товар, уезжали, он выносил свою пшеничку в небольшом мешочке, килограммов пять. Спокойно ставил мешочек на лавку, закатывал его края, чтобы было видно прекрасного янтарного цвета зерно. Цену он называл гораздо более высокую, чем у других торговцев, ибо знал, что поярившись на нахального мальчишку, которого нельзя уломать ни посулами, ни угрозами, кто-нибудь из навоев купит его янтарную пшеницу, ибо так или иначе лепешки из нее сулят ему хорошую прибыль. И в то время, как другие будут зазывать покупателей к своим лепешкам из серой муки, продавец золотистых нанов, посыпанных покрасневшими в печном жару кунжутными семенами, распродав одну корзину поспешит за другой, уже уставленной только что вынутыми из тандыра лепешками, местами мягкими, как волокно хлопка, местами хрустящими, как поджаренное крылышко цыпленка.
Не могу избежать искушения поведать не сведущему читателю процедуру приготовления великолепных узбекских лепешек, которые, несомненно, относятся к лучшим в мире хлебным изделиям. Когда тесто подойдет, хозяйка разворачивает стеганную ватную скатерть, насыпает муку и вываливает в нее тесто. Затем тесто нужно хорошо помять, и после этого от него отрезают или, обычно, откручивают руками кусочки, которые опять хорошенько месят. Потом расплющивают эти кусочки теста на скатерти и маленькой скалкой раскатывают в толстый блин. Середину этого блина утончают, проминая руками, а потом специальной деревянной толкушкой, торец которой утыкан металлическими гвоздиками, несколько раз бьют по этой серединке. Готовые лепешки укладывают на плоскую плетеную корзину и плотно укрывают полотенцем. К тому времени уже возведен огонь в земляной печи - тандыре. Представьте себе большой глиняный кувшин без дна, диаметром в пятьдесят - восемьдесят сантиметров. Его горизонтально устанавливают на кирпичной тумбе, плотно обмазывают глиной. Открытое дно "кувшина" закрыто обмазанными глиной кирпичами, широкое входное отверстие, как уже сказано, диаметром от полуметра, как большая буква "О" направлено прямо на вас (большие тандыры зарываются в землю вертикально и "О" смотрит в небо). Растапливается тандыр сухими ветками, гуза-паей (кустами хлопчатника). Огонь вырывается из "О" огромными красными платками, внутренняя поверхность тандыра оказывается вся в черной копоти. И вот когда копоть в большом жару сгорает, и тандыр изнутри становиться чистым и белым, угли приминают, слегка обрызгивают нагретую поверхность водой - и печь готова. Хозяйка надевает на руку большую стеганную ватную рукавицу, кладет на нее лицом вниз лепешку, смазывает ее спинку водой и, просунув руку в печь, прилепляет тесто к стенке. Средний домашний тандыр, а без него не бывает узбекского двора, вмещает полтора десятка лепешек. Готовность лепешек проверять не надо - испеченные наны падают сами, только успевай брать их с остывшей золы и, отряхнув, складывать в корзину.
Для Камилла операция продажи пшеницы была своеобразной игрой. Такой тип игры, может быть, помогает закалке характера. Но продавцы лепешек относились к забавам Камилла очень нервно - для них это был вопрос коммерческий. Дело в том, что хорошая твердая пшеница была редким товаром, у Камилла же она всегда была в достатке, так как, познав ее ценность, он требовал от поставщиков только ее - и это требование, подкрепленное через отца приказом по мельницам, неуклонно выполнялось.
Особенно страдал от его ценового диктата один нанвой по имени Хамид, мужчина лет сорока. Его дом находился неподалеку, жена его пекла лучшие на базаре лепешки, и если что и создавало трудности в его бизнесе, так это дефицит хорошей муки и этот юный торговец пшеницей, властный снабжать или не снабжать его этим дефицитом. Я думаю, что закупить заранее большую партию отборного зерна нанвоям мешало отсутствие свободных денег. Семьи у узбеков всегда большие, дневной заработок нанвоя уходил, по-видимому, на повседневные нужды. Если бы не это обстоятельство, купил бы Хамид несколько мешков янтарной пшеницы, и ходил бы мимо маленького дерзкого торговца, не замечая его. Однако обстоятельства были таковы, что приходилось задорого покупать зерно у никогда не уступающего ни рубля от затребованной цены парнишки. Вообще-то говоря, дело было не столько в тех нескольких рублях, которые приходилось переплачивать, а в том, что делом чести покупателя на восточном базаре является умение добиваться снижения цены продавцом в артистически обставленной процедуре торга. Камилл, освоив принципы базара, назначал уж вовсе запредельную начальную цену и на первом же этапе торга снижал ее до обычной своей твердой цены (а иногда, в соответствии с ситуацией, и держал более высокой, что особенно возмущало покупателей). Уж Хамид пробовал и умасливать его дружеским общением, и ругал его, и угрожал пожаловаться на него самому Домулле - мальчишка бесстрастно наблюдал за его потугами и был непоколебим. Другие нанвои после безуспешных уговоров сбавить цену отходили и покупали низкосортную пшеничку, чтобы через пару часов выности на продажу горячие серые наны. Хамид же был художником в своем деле, он бывал неразговорчив и угрюм, если в его корзине были не лучшие на базаре наны. Ему нужны были восхищенно блестевшие глаза его покупателей, их возбужденно вибрирующие ноздри, вбирающие в себя аромат свежеиспеченных, золотистых как маленькие солнца, пшеничных лепешек. Наверное, в снах своих он шествовал навстречу восходящему над голубым горизонтом огромному солнечному нану, заполняющему мир не только своим золотистым светом, но и неизъяснимым ароматом, как вдруг на светлую дорогу наползает черная тень маленького нахального торговца...
А Камилл жил полнокровной мальчишечьей жизнью. Он хоть и не принял этот новый ему мир как свой - свой был дома, в Крыму! - но вошел в него, познал его, не боялся его и пытался управлять в нем. Ему все здесь было интересно - и люди, и обычаи, и вещи, и природа.
Он, затаившись в сторонке и убрав с прилавка свой мешочек с пшеницей, наблюдал со смешанным чувством любопытства и почему-то страха пришедших на чинабадский базар странных людей. Они объяснялись между собой на непонятном гортанном языке, по-узбекски говорили со странным рокочущим акцентом. Волосы у них, в отличие от бреющих головы узбеков, были до плеч, темные их лица обрамляли жесткие кучерявые бороды и усы. Привозили они на продажу темно-вишневого цвета густое масло в старинных бутылях. Не каждый житель мирного Чинабада мог купить это масло из-за его дороговизны, но каждому хотелось бы его купить, потому что плов, приготовленный на этом масле, называемом "зыгыр йог", был особенно вкусен и хорош для здоровья.
Камилл любил, остановившись возле торговца ножами, любоваться разложенными на войлочном коврике великолепными изделиями. Разной величины односторонние лезвия были украшены выгравированными по полотну розетками, змейками, другими узорами. Особенно роскошны были костяные рукоятки, среди которых не найти было двух одинаковых. Черная, серая или желтоватая кость была инкрустирована перламутром, под золото и серебро. Металл лезвия был какой-то особенный, знающие люди говорили, что делают эти лезвия из обломков старых булатных сабель, которыми предки нынешних аборигенов защищались от завидущих врагов. Торговец, когда к нему подходил не любопытствующий мальчишка, а солидный мужчина, демонстрировал качество лезвия – оно, не сгибая, срезало пополам волос, который торговец выдирал из козьей шкуры, на которой сидел скрестив ноги перед своей великолепной коллекцией. Тут же покупатель мог выбрать ножны, сшитые из кожи или из замши, украшенные металлическими заклепками и ремешками. Особо почтенному покупателю торговец доставал из хурджина (переметной сумы) заветный экземпляр с толстой рукоятью из темной кости. Как узнал потом Камилл, рукоятки этих ножей, которые не выставлялись на всеобщее обозрение, были сделаны из рога носорога. Это были редкие и особо ценные изделия! Кроме многих разных достоинств, среди которых престижность была не на последнем месте, эти ножи, вернее - их рукоятки, обладали уникальными лечебными свойствами. Камилл сам был свидетелем того, как кузнец, чья кузница была на его пути от дома до базара, долго водил рукоятью из рога носорога по распухшей ножке маленького мальчика, укушенного майским - особенно опасным! - скорпионом, и опухоль постепенно спадала и ребенок успокоился.
