Мария Романова - Екатерина Великая. Сердце императрицы
У нее показались на глазах слезы, и, чтобы скрыть, что она взволнована и до какой степени, она нас отпустила, говоря, что очень поздно, и, действительно, было около трех часов утра. Великий князь вышел первым, я последовала за ним; в ту минуту граф Александр Шувалов хотел пройти в дверь за мною, императрица позвала его, и он остался у нее. Великий князь ходил всегда очень большими шагами, я не спешила на этот раз идти за ним; он вернулся в свои покои, я – в свои. Я начала раздеваться, чтобы ложиться, когда услышала стук в дверь, через которую я вернулась. Я спросила, кто там. Граф Александр Шувалов сказал мне, что это он и просит ему открыть, что я сделала. Он сказал, чтобы я удалила моих женщин; они вышли, тогда он мне сообщил, что императрица позвала его и, поговорив с ним некоторое время, поручила ему передать мне свой поклон и просить меня не огорчаться и что у нее будет второй разговор со мною одной. Я низко поклонилась графу Шувалову и сказала, чтобы он передал Ее Императорскому Величеству мое глубочайшее почтение и поблагодарил ее за ее доброту ко мне, которая возвращает меня к жизни, что я буду ждать этого второго разговора с живейшим нетерпением и что я прошу его ускорить эту минуту. Он мне сказал, чтобы я не говорила об этом ни единой душе, и именно великому князю, и что императрица с сожалением видит, что он так раздражен против меня. Я обещала. Я думала: если недовольны тем, что он раздражен против меня, то к чему сердить его еще больше, рассказывая ему разговор в Летнем дворце по поводу людей, которые его развращали. Однако этот неожиданный возврат задушевности и доверия императрицы доставил мне большое удовольствие.
На следующий день я просила племянницу духовника поблагодарить ее дядю за отменную услугу, которую он мне только что оказал, устроив мне этот разговор с императрицей. Она вернулась от своего дяди и сообщила мне, что духовник знает, что императрица сказала о своем племяннике, что он дурак, но что великая княгиня очень умна. Эти слова дошли до меня с нескольких сторон, и говорили, что Ее Императорское Величество то и дело хвалит своим близким мои способности, прибавляя часто: «Она любит правду и справедливость; это очень умная женщина, но мой племянник – дурак».
В одно прекрасное утро пришли мне доложить, что вице-канцлер граф Михаил Воронцов просит разрешения поговорить со мною от имени императрицы. Очень удивленная этим необычайным посольством и хотя еще не одетая, я приняла господина вице-канцлера. Он начал с того, что поцеловал мне руку и пожал ее с большим чувством, затем вытер себе глаза, с которых скатилось несколько слез.
Так как я тогда была немного предубеждена против него, то я без большого доверия отнеслась к этому предисловию, которое должно было выказать его усердие, но не мешала ему делать то, на что смотрела, как на кривлянье. Я просила его сесть; он был немного запыхавшись, что происходило оттого, что у него было нечто вроде зоба, которым он страдал. Он сел со мною и сказал мне, что императрица поручила ему поговорить со мною и убедить меня не настаивать на моей отсылке, что Ее Императорское Величество приказала ему даже просить меня со своей стороны отказаться от этой мысли, на которую она никогда не согласится, и что он лично просит меня и заклинает дать ему слово больше никогда об этом не говорить; что этот план поистине огорчает императрицу и всех порядочных людей, к числу которых, как он заверял меня, он принадлежит. Я ему ответила, что нет ничего, чего бы я охотно не сделала, чтобы угодить Ее Императорскому Величеству и порядочным людям, но что я думаю, что моя жизнь и здоровье в опасности от того образа жизни, которому я подвергаюсь; что я делаю только несчастных, что постоянно ссылают и отсылают всех, кто ко мне приближается; что великого князя ожесточают против меня до ненависти; что он, впрочем, никогда меня не любил; что Ее Императорское Величество тоже оказывает почти постоянно знаки своей немилости, и что, видя, что я в тягость всем, и умирая сама со скуки и горя, я просила отослать меня, для того чтобы освободить всех от особы, которая всем в тягость и сама погибает от горя и скуки.
Глава 24
Жена царя
Слова Елизаветы не выходили из головы.
Дни шли за днями – тянулись в томительном ожидании неотвратимого… Императрицу уже нельзя было спасти – это понимали и Екатерина, и Разумовский, и лекари, и все приближенные. Однако ее продолжали мучить кровопусканиями, пока Елизавета сама не запретила докторам лечить ее.
– Снадобья ваши, так и быть, пить буду, – уже слабым, но по-прежнему властным голосом сказала она Лестоку. – А кровопусканий больше не хочу… Хватит.
Елизавета умирала, а Екатерина чувствовала себя все в большей растерянности. Граф Алексей был в состоянии не лучшем – скорая потеря любимой жены невероятно состарила его, казалось, что каждый раз, входя к ней в покои, он заставлял себя улыбаться и говорить ей ободряющие слова только невероятным усилием воли.
– Мог бы, ушел бы с ней, – сказал он как-то Екатерине. – Но слаб человек: греха боюсь… Видно, такая Божья воля – доживать без нее…
То, чего больше всего на свете боялась и с чем, казалось, уже смирилась в душе Екатерина, случилось холодным зимним днем, в четвертом часу. С утра Елизавета еще говорила с Разумовским, потом ей стало хуже… Послали за лейб-медиками, потом за священником. Соборовавшись и причастившись, но еще будучи в сознании, Елизавета передала безутешно плакавшему Ивану Шувалову, не покидавшему ее ни на минуту, ключ от шкатулки, где хранились золото и драгоценности стоимостью в триста тысяч рублей.
Екатерина и Петр вместе с высшими чинами империи ждали в приемной. Царило полное молчание, и потому мерные шаги старшего сенатора, фельдмаршала Никиты Трубецкого, заставили Екатерину вздрогнуть. Она подняла глаза и посмотрела прямо на сенатора – долгим, неотрывным взглядом…
– Ныне государствует его величество император Петр III…
Все.
Екатерина почувствовала, как невыносимая тяжесть давит на сердце, причиняя почти физическую боль… Оглянулась. В тишине уже шаркали ноги по паркету, спины складывались в поклонах… Взглянула на мужа – он не скрывал ликования…
Новый император тут же отправился в свои апартаменты, а у тела усопшей осталась Екатерина, которой Петр III поручил позаботиться о предстоящих похоронах…
Прохлада весеннего утра застала Екатерину в саду. Солнечные блики играли на листьях деревьев, золоченых статуях. Струи фонтанов переливались, сверкали радостно брызги, вода плескалась в бассейнах…
Екатерина шла медленно, полной грудью вдыхая напоенный ароматами трав и цветов воздух, подставляя лицо легкому ветерку. Потеплело не так давно, и молодая женщина наслаждалась каждым мгновением.
Тепло… Солнце… Покой…
Такие счастливые минутки выпадали нечасто. Новоиспеченный император если не стал вести себя еще хуже, чем до свадьбы, то, по крайней мере, не стал вести себя и лучше. Новое положение, казалось, ни к чему его не обязывало. Продолжались кутежи, страннейшие чудачества, перепады настроения и истерики… Екатерина неимоверно уставала от него – даже мысль о супруге вгоняла ее в настоящую тоску… Правда, Петр искренне стремился ретиво исполнять свои обязанности: уже с утра он был в рабочем кабинете, где заслушивал доклады, потом спешил в Сенат или в коллегии, издавал указы и манифесты, пытался проводить реформы. Однако многие из этих указов и манифестов появились не благодаря Петру – они готовились еще при Елизавете и принимались ее ближайшими сановниками, составившими теперь окружение нового императора, а реформы, будучи задуманными как благо, приводили к всеобщему недовольству и неуверенности в завтрашнем дне.
Молодая царица положила руку на живот. Теперь скоро… Она знала наверняка, чувствовала: не сегодня-завтра во дворце раздастся первый крик ее ребенка… ее дочери. Екатерина улыбнулась. Почему-то она была уверена: родится именно девочка, и она будет ей совсем не такой матерью, какой стала для нее самой Иоганна.
Она будет заботиться о ней. Она будет играть с ней, гулять с ней в роскошных дворцовых садах. Она будет петь ей и научит играть на клавесине. Она не позволит ей заболеть. Она будет брать ее с собой на балы. Она сама научит ее танцам и верховой езде. Она пригласит лучших учителей и воспитателей. Она наймет самого талантливого художника, чтобы он написал ее портрет. Она позовет ко двору известнейших парикмахеров, будет одевать ее в самые нарядные платья, и ее девочка станет самой красивой из европейских принцесс!
– Доброе утро, государыня!
Екатерина быстро оглянулась. Перед ней в изысканном реверансе присела любимая подруга – Прасковья Румянцева, теперь, в замужестве, Брюс.
– Здравствуй, Пашенька! К чему церемонии?
Прасковья поднялась. Серые глаза сверкали лукавством.
– Как же иначе, матушка… Да и поговорить есть о чем. Дело важное.
