Наталья Павлищева - Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)
Изяслав так и сделал, радуясь: что, дядя, посмотрим, какой ты заступник, ежели твои земли будут воевать.
Юрий действительно успел дойти с ратью только до Козельска на Жиздре, когда получил весть, что на суздальские земли налезли муромские и рязанские полки. Теперь уже Долгорукий грохнул по столу кулаком, крепко выругавшись. Это могло быть только начало, ведь на севере и западе Новгород и Смоленск, оттуда тоже в любую минуту можно ждать нападения.
– Иван, придется тебе идти на помощь Святославу одному. Возьмешь часть дружины, коли не сможете противостоять, уйдете в Залесье, сюда даже Изяслав двинуться не рискнет.
Тяжко было на душе, муторно до невозможности, собственная родня обложила, точно медведя в берлоге, со всех сторон. Но Юрий сдаваться не собирался.
– Я вернусь в Суздаль и даже в Ростов, а Ростислав с Андреем пойдут на муромцев и рязанцев. Надо проучить, негоже позволять воевать свои земли, нельзя прощать такие обиды, я их не трогал.
Так и случилось, сам князь сидел, ожидая нападения с запада или севера, а сыновья разошлись со своими дружинами в разные стороны.
Рязанский князь бой с суздальскими дружинами сыновей Долгорукого принять не решился, бросил Рязань на произвол судьбы и бежал в Половецкую землю. Муромо-Рязанское княжество перешло под руку Юрия Суздальского. Все ждали, что присоединит к своему, но он только головой покачал:
– Не мое оно, и брать не стану. Только пусть сидит там тот, кто мне не враг.
Ни Смоленский князь, ни уже ученые новгородцы напасть не решились. А вот черниговские князья Давыдовичи земли Новгорода-Северского пограбили основательно, и к самому городу тоже подошло уже все войско Изяслава. Дружина Святослава посоветовала тому бежать в земли вятичей, иначе некуда. Пришлось князю следовать этому совету.
Далеко преследовать его Давыдовичи не стали, трезво рассудив, что могут столкнуться с самим Юрием Долгоруким. Но в этом походе произошло тяжелое для Юрия и Святослава событие – разболелся и умер сын Долгорукого, Иван. Прибывшие с отборной тысячей в помощь брату Ивану и князю Святославу еще два сына Юрия, Глеб и Борис, были вынуждены хоронить брата.
Но присланная Долгоруким помощь отрезвила Давыдовичей, уже понявших, что Изяслав просто их руками устраняет соперников, а наградит ли потом, бог весть. Поскребя затылки, Давыдовичи призадумались, решив пока выжидать.
Великому князю Изяславу снова было о чем задуматься. Неразумным поведением он дал Юрию Долгорукому повод стать заступником посаженного в поруб Игоря. Муром и Рязань после трусливого бегства своих князей теперь были под рукой суздальского князя и могли в случае необходимости прислать полки под его знамена. Давыдовичи явно колебались, оставалась надежда на Новгород и Смоленск.
И тогда Изяслав решил выбить из рук Юрия Долгорукого главный повод для наступления – князя Игоря, сидевшего в переяславльском порубе. К такому решению его подтолкнуло письмо переяславльского епископа Евфимия. Епископ сообщал, что князь Игорь так сильно разболелся, что уж и не чает выжить, и передавал письмо самого бедолаги-заключенного. Игорь, сам того не ведая, подсказал Изяславу выход из положения, он просил разрешить пострижение, как часто поступали князья перед смертью, чтобы уйти из жизни в схиме.
Это был тот самый так необходимый Изяславу выход! Приняв постриг, Игорь умирал для света, терял не просто права на княжение, но и вообще всякие права. Изяславу стоило труда не закричать от радости. Если Игорь будет пострижен, то у Юрия Долгорукого пропадет повод мстить за него.
В Переяславль помчался гонец со слезным письмом Великого князя, лицемерно сообщавшего, что хотел выпустить больного заключенного и так, но раз уж тот решился на пострижение… Отступать теперь нельзя ни тому, ни другому. Но Игорь действительно был между жизнью и смертью. Потом он еще пожалеет, что не умер в порубе.
Известие о том, что произошло с князем Игорем, а теперь уже Гавриилом, пришло в Колтеск, где Святослав с сыновьями Юрия, Борисом и Глебом, только что похоронили его же сына Ивана, с опозданием и стало еще одним ударом для бедолаги-князя.
В самом конце декабря с разрешения Изяслава несчастного, едва живого князя Игоря вытащили из поруба, сломав для этого крышу, потому как иначе достать его оттуда невозможно. Целую седмицу князь находился между жизнью и смертью, но потом судьба смилостивилась над ним, позволив чуть ожить. Переяславльский епископ Евфимий совершил постриг, но на воле бедолагу не оставили, отвезли под немалой охраной в киевский монастырь Святого Феодора. Даже в Печерскую обитель Изяслав своего противника отправить не решился, памятуя, что в этой обители особо относятся к Юрию Суздальскому, бывшему когда-то воспитанником Георгия Шимоновича, чей отец, да и он сам немало сделали для монастыря.
Игорь, а теперь Гавриил, оставался в Киеве заложником Изяслава. Великий князь, имея такого заложника, надеялся принудить его брата Святослава к повиновению, но просчитался. Зато теперь у Долгорукого не было необходимости выручать из темницы князя Игоря, потому как не было больше такого князя.
Юрий беседовал со своим духовником Даниилом. Священник смотрел на крупного, раньше всегда веселого князя, с лица которого сошла и уже давно не возвращалась улыбка. Они сидели у самого Даниила, на поставце горели всего две свечи, слабо освещавшие келью, в углах лежали густые тени, а еще большие метались по стенам при малейшем движении. Но ни князь, ни его духовный наставник этого не замечали.
– Отче, за что судьба так наказывает? Я ли хотел войны с племянником? Стоял за дедину, за правду, никому не мешал. Винят в том, что обиженных к себе принимаю, а можно ли того не делать? Как представлю, что вон Святославу и голову приклонить негде, все на него ополчились, что Игоря чуть не уморили в порубе, что стольких достойных мужей тогда из Новгорода бежать вынудили… Как могу не дать крова и защиты, если просят?
– О том не жалей. Думать ныне надо о том, как свои земли охранить от беды, ну и Святославу помочь, коли взялся.
– А Киев?
– Он тебе нужен ли?
– Помнишь ли, был у нас с тобой давний разговор, я твердил, что Всеволод спокойно сидеть не станет, обязательно против меня что-то делать начнет?
Даниил помнил тот разговор, прав был Юрий, когда говорил, что он точно бельмо на глазу у братьев, что у Мономашичей, что у Ольговичей, а теперь вот у Мстиславичей. У Всеволода просто времени не хватило с силами собраться и напасть, да и угомонился, когда понял, что против старшего брата, пусть и двоюродного, Юрий не пойдет, уважая лествицу.
– Но ведь не напал же…
Сказал, лишь бы что сказать. Князь хмыкнул:
– Ведаешь, как меня в Киеве прозвали? – И не ожидая ответа, добавил: – Долгоруким. За то, что, сидя в Залесье, к Киеву тянусь. Будто те, кто сидит во Владимире-Волынском или Новгороде, не тянулись никогда.
– Залесье считается медвежьим углом.
– Вот то-то и оно. А Изяслав, когда приезжал, не порадовался, что земли больше не дикие, а заселенные, а испугался, что с таким богатством могу и против встать. Боится, значит, нападет обязательно. Вон, в Новгороде, поди, Ждану-гору подзабыли, слышно, собираются снова… Что делать? Буду ждать – снова решат, что слаб. Нападу – обидятся.
– А ты далеко не ходи, верни себе вон Новый Торг, который потерял, и стой.
– А Смоленск?
– Пусть туда Святослав идет.
– Ох ты и хитер, отче.
– Давно не видел, как ты улыбаешься, князь. Как с женкой, ладите ли?
– Лажу, – с заметным удовольствием кивнул Юрий. – Получил, что хотел. Разумна, грамотна, толкова, не сварлива и терпелива.
– Ох, расхвалился! Не хвали третьего дня, а хвали третьего года.
– Да я не хвалюсь, но и впрямь по нраву пришлась.
– Андрея-то когда женить собираешься? Сколь ему лет уже?
– Много, первую женку и забыл, поди. Ладно, что деток не было, не то росли бы сиротинушками. А новую приглядел, не угадать тебе кого.
– Кого же?
– Младшую дочку Кучки Степана Ивановича.
Даниил нахмурился:
– Нужно ли это, князь? Всю жизнь память недобрая будет.
– Нужно, чтобы не думали, что я на детей в обиде за отца. И сыновей к себе взял, ты их ныне видел, один стольником, другой – чашником.
– Да я уж приметил. Гюрги Владимирович, я тебя никогда о сем не спрашивал, а ты сам не говорил, даже на исповеди не говорил… За что жизни лишил Степана Ивановича, была хоть вина-то?
– Исповедовался не тебе, потому и не говорил. И епитимью свою отбыл, как назначено. А казнил за дело, изменил он мне, да как! Точно в душу плюнул. Беседы с ним вел, о будущем Кучкова говорил, обещал град помочь поставить, торговлю наладить, грамоту на земли выправить. И о своих будущих делах тоже говорил, о том, что хочу Залесье поднять, какие и где города поставить, как людей расселить… Он все кивал, соглашался, а после, стоило мне отъехать, следом письмо к Всеволоду отправил с просьбой дать грамоту на его владения. Понимаешь, к Всеволоду как раз тогда, когда у меня с ним самое противостояние было! И за моей спиной!
