Иозеф Томан - Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
— Так я тебя проклинаю! — кричит безумная. — Пред ликом божиим навеки проклинаю тебя! Чтоб за всю жизнь ты не познал любви! Чтоб метался из одних объятий в другие, несчастный, и раз от разу несчастнее! Чтоб страдал ты от одиночества посреди толпы и чтоб одиночество это разъедало душу твою, как черви — труп!..
Девушки, уперев в бок глиняные амфоры, идут к фонтану.
— Дон Мигель скрылся из города — слыхала?
— Куда, интересно, он подался?
— Говорят, поскакал в Кордову.
— Бедные кордованки!
— Да, да, да…
Мужчины сидят на ступеньках, потягивая привычный вечерний бокал вина.
— В дело вмешалась святая инквизиция. Санта-Эрмандад[15] будет разыскивать его.
— Чепуха, инквизиции до этого дела нет. Его разыскивают стражники префекта.
— Хорошо бы схватили негодяя.
— Хотел бы я быть таким молодым и богатым, как он, и никого не бояться, и…
— И делать то же, что и он?
— Разве я сказал что-нибудь подобное?
— Зато подумал, сосуд греховный! Подумал!
Женщины опускаются на колени, складывают руки, молятся вслух:
— Пусть жестоко накажут блудодея, когда поймают!
И потихоньку:
— Пусть уйдет от преследования. Пусть вернется. Хоть бы на минутку приглянуться ему!
Топот копыт, крики, стук в ворота дона Матео. Стражники!
Чужие грубые голоса:
— Сказывали, он сюда поехал…
Голос Каталинона:
— Стало быть, зовут его дон Мигель де Маньяра? Гм… Старый, молодой, высокий, маленький? Ах, так, молодой… Ну да, видел я такого барчука, только был он не один. Их двое было, значит, это не он.
— Двое? Он, и есть! Второй-то — его слуга, понял? — громко объясняет стражник.
— Вот как? Ну, так они поехали вон по той дороге, к португальской границе. И мне показалось — ужасно спешили.
— Они, они! — взревел стражник. — Скорей за ними!
Но начальник отряда хмурится:
— К чему такая спешка, дуралей?
— Ведь если поймаем — каждому по эскудо!
Начальник, наклонившись к нему, шепчет:
— А если не поймаем, если, даст бог, он уйдет — от его отца получим по десять эскудо, олух!
Вы говорили, милый мой Грегорио, что мыслящему человеку одиночество прибавляет мудрости, мысленно беседует Мигель с далеким своим наставником.
Но вот я один, падре, и все же не счастлив. Должен даже признаться — после месяца раздумий в одиночестве душе моей грустно и тесно…
Да, падре, тесно. А вы знаете, добрый мой старичок, как не люблю я слово «тесно». Как всегда я мечтал о просторе, что шире небес, — для сердца ли, для ума или для жизни…
За столом я сижу во главе таких же изгоев, как я сам, и, не доверяя друг другу, мы друг с другом изысканно вежливы и предупредительны. А дон Матео сдирает с этих отверженных последний реал! Внизу, под нами, городок, подобно священной корове, он пережевывает свой покой и кишит созданиями, которые — спешат они или медлят — все же заняты хоть каким-то делом!
Вот в чем, падре, источник моей печали.
Куда ни взгляну — везде вижу людей, у которых есть цель. Попрошайничать, пахать, наживать деньги, воровать, молиться, пить, играть, сражаться, хлопотать, — и будь у них по десять пар рук, всем нашлось бы занятие.
У меня только две руки, и работы им нет: Трифон и мать учили меня только складывать их для молитв. Как мало этого для меня! Обреченные на безделье, мне они в тягость. Короче, мой Грегорио, я испытываю унизительное чувство, что молодость моя пропадает, мышцы и мозг затягивает плесень, и я ни на что не годен…
У меня есть все, чего можно пожелать. Здоровье, деньги, молодость — одного не хватает: счастья. Хочу отправиться на поиски. Но смогу ли?
Общество изгнало меня, университет исключил — я ведь темное пятно на его добродетели. Я поставлен на одну доску с бандитами, грабителями, убийцами из-за угла. Завтра уеду отсюда, не могу больше тут оставаться — и что меня ждет? Скрываться по чуланам, по чердакам и пещерам, таскаться из города в город, подобно изгнаннику, осужденному на молчание, на одиночество и бездеятельность…
Нет участи тяжелее, мой старый друг, ибо все во мне кипит жаждой деятельности. Что делать мне с моей кровью?!
Чувства мои, дух голодают. Я горю. Я сгораю в бездеятельности. И нигде нет для меня ни куска хлеба, ни глотка воды.
Думай о боге, если впадешь в искушение — так говорили вы мне.
Дорогой мой старик, как могу я думать о его доброте, если он посылает мне разочарование за разочарованием, боль за болью?
Он наказывает, он преследует меня за то, что я не посвятил ему свою жизнь, обещанную моей матерью. Ах, поверьте, падре, я чувствую — бог отказывает мне в любви, которой я жажду, потому что мстит мне…
Почва уходит у меня из-под ног, мысль моя рвется, воля слабеет, и вянет вера моя в бога.
Пошлите мне, падре, пошлите хоть издали доброе слово и благословение! Никогда я так не нуждался в них, как теперь…
Звенят струны гитары в улочках толедского гетто. В темноте, позади певца, притаились две человеческие фигуры. Лунный свет падает на низенький балкон, девичье лицо просвечивает сквозь муслиновое покрывало.
В тени вашей дни коротать — наслажденье,Дыханием вашим напиться,Смиренно целуя стыдливые ваши ресницыИ кос наважденье…
Молодая еврейка слушает, улыбаясь тому, кто стоит в тени у ее ног, и бросает певцу цветок. Тот, поцеловав цветок, прикрепляет его к груди.
— Эстебан, ты меня слышишь? — доносится шепот с балкона.
— Да, Эстер, слышу и томлюсь. Уже целую неделю не обнимал я тебя. Ты обещала, что этой ночью…
— Приходи в полночь — войдешь ко мне. Хочешь?
— Спасибо, любовь моя!
Луна проплывает сквозь тучи, время влачится к полуночи, и, когда бьет двенадцатый час, под балконом Эстер появляется тень: Эстебан ждет, а позади него — те же две темные фигуры, Мигель и Каталинон.
Я воплощусь сегодня в какого-то Эстебана, думает Мигель, и войду к его возлюбленной. Наконец-то узнаю, как любят те, кому любовь дарит непреходящее блаженство, а не пустоту, не горечь, как мне. Наконец-то познаю настоящее счастье. Скоро, красавица, сожмет тебя в объятиях новый Эстебан, и ты откроешь ему великую тайну. Пусть непрошеный гость — только б узнать то, что я так жажду узнать!
Дверь на балкон приоткрылась, луна как раз зашла за тучи, и мрак душит город.
— Эстебан!
— Я здесь, Эстер, — откликается тот.
С балкона соскальзывает веревочная лестница.
Каталинон хватает Эстебана за горло, зажав ему рот, и оттаскивает к стене. Мигель поднимается по лестнице.
— Красивую песню ты спел мне, Эстебан, — шепчет девушка, вводя Мигеля к себе. — Я люблю тебя. Приди же…
Девушка льнет к мужчине, подставляет для поцелуя уста.
Мигель целует ее.
— О милый! — шепчет Эстер. — Ты еще никогда не целовал меня так! Голова моя кружится…
— Я целую всегда одинаково, — разочарованно шепчет Мигель.
— Нет, нет — сегодня намного слаще, чем всегда…
— Теперь ты поцелуй меня, как только умеешь, — просит Мигель.
Поцелуй ее долог и полон страсти.
О, вот и вспыхнула пламенем кровь! Боже мой, неужто я наконец узнаю вкус счастья?
У изголовья ложа мерцает маленький светильник, льет слабый свет. Мигель поспешно задул его, и комната растворилась во мраке.
— Зачем ты погасил, Эстебан?
Под его руками рассыпалась высокая прическа, и пышные волосы девушки, умащенные ароматным маслом, накрыли ей плечи и спину.
— Когда я был у тебя в последний раз, — шепчет Мигель, дрожа от желания узнать то, что он хотел, — какие прекрасные слова говорила ты мне, Эстер?
— А ты уже забыл?
— О, я помню. Но хочу слышать их снова и снова.
— Я говорила тебе, что люблю, что твоя, что думаю о тебе дни и ночи…
— И больше ничего? — вздохнул Мигель.
— Ничего? Этого тебе мало?
— Ах, нет, нет, это прекраснее всего, что я мог бы услышать. Но не сказала ли ты это как-нибудь иначе?
— Нет — именно этими словами.
Тяжело вздохнул мужчина. Все то же, все то же…
— Ты любишь меня все теми же словами…
— Разве это плохо? Слова удваивают любовь!
— А что говорил тебе я, Эстер?
— То же самое, что и я.
— Да, да… А что я чувствовал?
— Как странно ты спрашиваешь… Разве сам не знаешь? Ты задыхался от счастья, обнимал колени мои, шептал: «Нет человека счастливее меня, Эстер!»
— Нет человека счастливее меня, — машинально повторяет Мигель, и пустота ощеривает на него зубы.
Он превозмогает себя. Но прикосновение женщины меняет его настроение. Девичье тело жжет, возбуждение Мигеля возрастает.
— Любишь меня, Эстебан?
— Люблю, Эстер, — шепчет Мигель, напряженный от нетерпения. Может быть, все-таки вдруг откинется покров с тайны, и я прозрею, познаю…
— Эстер, Эстер, я хочу огромного, бесконечного счастья!
— Я слышу тебя словно издалека. — И девушка привычным движением привлекает его к себе. — Да, я хочу дать тебе огромное счастье…
