Колин Маккалоу - Травяной венок. Том 2
Мальчик стоял рядом с курульным креслом и смотрел вниз на толпу; он впервые переживал эту необычайную эйфорию, которую могут создавать люди, объединившись в таком количестве. Щекой он словно ощущал щекотание лести, потому что стоял так близко к ее источнику и понимал, что такое быть Первым человеком в Риме. И когда возгласы наконец затихли, его чуткое ухо уловило бормотание и шепот: «Кто этот очаровательный ребенок?»
Гай Юлий Цезарь знал о своей красоте, также о впечатлении, которое он производил на окружающих, и поскольку ему нравилось нравиться, ему нравилось и быть красивым. Однако если бы он забыл, зачем находится здесь, его мать была бы недовольна, а он не любил огорчать ее. Слюна собралась в вялом углу рта Мария, ее нужно было вытереть. Он достал «Мариев носовой платок» из складки своей детской тоги с пурпурной каймой и, пока толпа вздыхала в заботливом восхищении, промокнул пот на лице Мария и одновременно вытер струйку слюны, пока никто ее не заметил.
– Проводите ваше собрание, трибуны! – крикнул Марий, как только его дыхание выровнялось.
– Введите арестованного Тита Тициния! – приказал Пизон Фругий, председатель коллегии. – Члены плебса собрались здесь по своим трибам, чтобы решить судьбу некоего Тита Тициния, центуриона в легионах консула Луция Порция Катона Лициниана. Его дело было передано нам, равным ему, сенатом Рима после должного рассмотрения. Консул Луций Порций Катон Лициниан утверждает, что Тит Тициний пытался поднять мятеж, и требует, чтобы мы поступили с ним по всей строгости закона. Так как мятеж является изменой, мы должны решить: жить ли Титу Тицинию или умереть.
Пизон Фругий замолк, ожидая, пока арестованный, крупный мужчина лет пятидесяти, одетый только в тунику, в цепях, прикрепленных к браслетам на руках и ногах, будет приведен на ростру и поставлен впереди, сбоку от Пизона Фругия.
– Члены плебса, консул Луций Порций Катон Лициниан сообщает в своем письме, что он выступал перед собранием всех легионов его армии и в тот момент, когда он обращался к этому законно созванному собранию, Тит Тициний, арестованный, представший перед вами, поразил его метательным снарядом, брошенным рукой, и тем подстрекнул всех людей, находившихся вокруг него, делать то же самое. Письмо скреплено консульской печатью. Пизон Фругий повернулся к узнику:
– Тит Тициний, что ты на это ответишь?
– Это правда, трибун. Я действительно поразил консула метательным снарядом, брошенным рукой, – центурион помолчал, а потом продолжал – Комком мягкой земли. Таков, трибун, был мой метательный снаряд. И когда я бросил его, все вокруг меня стали делать то же самое.
– Комок мягкой земли, – медленно повторил Пизон Фругий. – И что же заставило тебя метнуть такой снаряд в твоего командира?
– Он называл нас деревенщиной, жалкими червями, тупыми захолустными болванами, непригодным для работы материалом и еще многими оскорбительными именами, – крикнул Тит Тициний своим строевым голосом. – Я не обратил бы внимания, если бы он назвал нас mentulae и cunni, трибун, – это нормальный разговор полководца со своими солдатами, – он набрал воздуха в легкие и прогремел – Если бы мне попались под руку тухлые яйца, я бы с большей охотой забросал его тухлыми яйцами! Но комок мягкой земли тоже подходящая вещь, и земли там было достаточно. Мне все равно, повесите вы меня или сбросите с Тарпейской скалы! Потому что если мне опять попадется Луций Катон, он получит то же самое, но в большем количестве – и это факт!
Тициний повернулся к ступеням сената и, гремя цепями, указал на Гая Мария:
– Вот здесь сидит полководец! Я служил у Гая Мария легионером в Нумидии, а потом в Галлии, уже центурионом! Когда я уходил в отставку, он дал мне участок земли в Этрурии, выделив его из собственных поместий. И я скажу вам, члены плебса, что Гай Марий никогда не оказался бы засыпанным комками земли! Гай Марий любил своих солдат! Он никогда не презирал их, как Луций Катон! И Гай Марий никогда не заковал бы человека в цепи и не отослал бы его на суд гражданских лиц в Рим только за то, что человек чем-то бросил в него! Полководец начистил бы физиономию этому человеку тем же, чем он кинул! Я скажу вам: Луций Катон – не полководец, и с ним Риму не одержать никаких побед! Полководец сам разбирается в своих непорядках. Он не перекладывает своих дел на собрание триб.
Наступила мертвая тишина. Когда Тит Тициний кончил говорить, никто не проронил ни слова. Пизон Фругий вздохнул:
– Гай Марий, что бы ты сделал с этим человеком? – спросил он.
– Это центурион, Луций Кальпурний Пизон Фругий, и я знаю его, он сказал правду. Он слишком хороший человек, чтобы терять его. Но он засыпал своего командующего комками земли – и это дисциплинарный проступок, независимо от того, какой причиной он вызван. Он не может возвратиться к консулу Луцию Порцию Катону. Это было бы оскорблением для консула, который уволил со службы этого человека, отослав его к нам. Я думаю, мы сослужим наилучшую службу интересам Рима, отправив Тита Тициния к другому командующему. Могу ли я дать вам совет вернуть его в Капую, чтобы он приступил там к своим прежним занятиям?
– Что скажут мои коллеги-трибуны? – спросил Пизон Фругий.
– Я считаю, пусть будет так, как советует Гай Марий, – сказал Сильваний.
– И я, – сказал Карбон.
Остальные семеро последовали их примеру.
– А что скажет совет плебса? Должен ли я назначить формальное голосование или вы просто поднимете руки?
Все руки взметнулись вверх.
– Тит Тициний, наше собрание приказывает тебе явиться к Квинту Лутацию Катулу в Капую, – объявил Пизон Фругий, откровенно улыбаясь. – Ликторы, снимите с него цепи. Он свободен.
Однако центурион не соглашался уйти, пока его не подвели к Гаю Марию, где он упал на колени и заплакал.
– Учи своих капуанских рекрутов хорошенько, Тит Тициний, – напутствовал его Марий, устало опустив плечи. – А теперь, да простят меня присутствующие, я думаю, мне пора идти домой.
Луций Декумий появился из-за колонны, лицо его сморщилось в улыбке. Он протянул руку к Титу Тицинию, но взгляд его был обращен к Гаю Марию:
– Здесь есть паланкин для тебя, Гай Марий.
– Я не поеду домой в паланкине, если мои ноги донесли меня в такую даль! – возразил Марий. – Помоги мне, мальчик.
Его огромная рука ухватилась за тонкую руку молодого Цезаря, так что ниже его захвата она побагровела, но лицо молодого Цезаря не выразило ничего, кроме сосредоточенности. Он приступил к своей задаче – поставить Гая Мария на ноги так, словно это не стоило ему никакого труда. Поднявшись, Марий сразу взял свою палку, мальчик шагнул, поддерживая его левую сторону, и они пошли вниз по ступенькам, как два сцепившихся краба. Казалось, что половина Рима сопровождала их при подъеме на холм, приветствуя каждое усилие Мария.
Слуги, отталкивая друг друга, оспаривали честь провести Мария, лицо которого сделалось серым, в его комнату. Никто не обращал внимания на юного Цезаря, тащившегося позади. Когда он понял, что вокруг никого нет, то, сжавшись в комок, опустился на пол в проходе между дверью и атриумом и лежал неподвижно, закрыв глаза. Юлия нашла его там некоторое время спустя. Лицо ее исказилось от страха, она опустилась рядом с ним на колени, почему-то не решаясь позвать на помощь.
– Гай Юлий! Гай Юлий! Что с тобой?
Когда она обняла его, он прильнул к ней, лицо его побледнело, грудь тяжело дышала. Она взяла его руку, чтобы проверить пульс, и увидела темные синяки – следы пальцев Гая Мария.
– Гай Юлий! Гай Юлий!
Он открыл глаза, вздохнул и улыбнулся, румянец постепенно вернулся на его щеки.
– Я довел его до дома?
– Да, да, Гай Юлий, ты превосходно доставил его домой, – сказала Юлия, едва не плача. – Ты измучился больше, чем он! Эти прогулки по городу становятся слишком тяжелы для тебя.
– Нет, тетя Юлия, я справлюсь с этим, правда. Он не может ходить ни с кем другим, ты же знаешь, – ответил он, поднимаясь.
– Да, к сожалению, это так. Спасибо тебе, Гай Юлий! Я благодарна тебе больше, чем могу выразить, – она внимательно рассмотрела синяки. – Надо приложить что-нибудь, чтобы не болело.
Его глаза оживились и заблестели, а на губах появилась улыбка, растопившая сердце Юлии.
– Я знаю, что может мне помочь, тетя Юлия.
– Что?
– Поцелуй. Один из твоих поцелуев, прошу тебя! Поцелуев он получил множество, и всякой еды, какой только пожелал, и книгу, и ложе в ее рабочей комнате, чтобы отдохнуть; она не отпускала его домой, пока за ним не пришел Луций Декумий.
Сменялись времена этого года, в течение которого ход войны изменился наконец в пользу Рима, а Гай Марий и юный Цезарь сделались одной из неотъемлемых достопримечательностей Рима: мальчик, помогающий мужчине, мужчина, медленно восстанавливающий способность передвигаться самостоятельно. После своего первого выхода в город, они направили свои стопы в сторону Марсова поля, где толпа была пореже, и их передвижение вызывало меньший интерес. По мере того, как Марий восстанавливал силы, их прогулки все удлинялись вплоть до торжественного дня, когда они достигли Тибра там, где кончалась Прямая дорога; после продолжительной передышки Марий искупался.
