Владимир Першанин - Пограничники Берии. «Зеленоголовых в плен не брать!»
Поодаль завалился в канаву уже знакомый Мальцеву чешский танк Т-38, весь перекошенный, с хищной тонкой пушкой. Немного дальше застыл немецкий средний танк Т-3 с развороченной лобовой броней и плоской башней, валявшейся рядом с гусеницами. Из-под нее торчали ноги в шипованных ботинках.
– Уделали двоих, – удовлетворенно заметил Орехов.
– Ты вон туда посмотри, – показал рукой Мальцев.
Легкие танки Т-26 и БТ-7 застыли кучей, словно собрались о чем-то посовещаться и здесь их накрыли снарядами. Вокруг лежали не меньше десятка тел погибших, почти все обгоревшие.
Мальцев нырнул в люк более-менее уцелевшего БТ-7 и вытащил пулемет со складным прикладом.
– Чего патроны не захватил? – спросил Будько.
– Воняет сильно…
В машину полез Костя Орехов, достал мешок с дисками. С трудом переводил дыхание.
– Там механик с разорванным животом лежит. Не продохнешь.
Яков Павлович Будько, в котором проснулась хозяйственная жилка, приказал поискать оружие, патроны и продукты.
– Спирт, если попадется, – не забыл добавить он.
По мелочи кое-что собрали. Исправных пулеметов больше не нашли. Даже не сгоревшие танки были сильно избиты, а в них все переломано. В некоторых просто невозможно было находиться. Из люков шел такой сильный запах разложения, что не выдерживали самые стойкие бойцы. Ныряли в темноту, как в воду, и долго не могли отдышаться.
– Нет, лучше на свежем воздухе воевать, – отдувался Зиновий Лыков, который настырнее других искал спирт и продукты. – Тоска сплошная в железном гробу гнить, пока тебя до мослов не объедят.
Кое-чем разжились. Нашли несколько наганов, пулеметные диски, гранаты, банок двадцать консервов. Некоторые ребята помоложе сменили пилотки и каски на танкошлемы.
– Что, думаете танкистами сразу стали? – бурчал Лыков, хлебнувший спирта. – С мертвяков сняли, плохая примета. Как бы сами…
Будько забрал у него недопитую флягу и предупредил:
– Иди, харю помой и не вздумай лакать больше. Немцы вокруг.
Старший сержант притих, испугался, что у него отберут вторую флягу, тщательно спрятанную в вещмешке.
Постояли возле десятиметровой громадины Т-35 с пятью башнями. Тяжелый танк ощетинился тремя пушками и множеством пулеметов. Но сильное вооружение его не спасло.
Броня в полтора пальца толщиной зияла многочисленными пробоинами даже от легких немецких снарядов. Экипаж из одиннадцати человек почти в полном составе лежал рядом. Люди выскакивали из горящей громадины и тут же попадали под вражеский огонь.
– И к чему такую дуру строить надо было? – сказал кто-то из бойцов. – Она, наверное, тонн семьдесят весит. Завязнет в первой луже.
– Если строили, значит, надо было, – философски заметил Будько. – В землю вкопать, и вот тебе готовый дот с тремя пушками.
Вдалеке послышался шум мотора, и группа торопливо зашагала в лес. Когда старшина докладывал Зимину, что на поле боя и на дороге находятся около сотни наших подбитых и сгоревших танков, политрук Зелинский не преминул вставить:
– Скажи еще, что двести! У страха глаза ох и велики.
– Ну а немецких гадюк много побили? – спросил Зимин, не обращая внимания на политрука. – Им-то хоть досталось?
– Досталось маненько, – неопределенно заметил Будько, не желая окончательно портить настроение командиру.
– Я посчитал, – отрывисто проговорил Грицевич. – Штук восемнадцать – двадцать.
– Это что же, на один подбитый фашистский танк пять наших приходится? – снова встрял Зелинский. – Такого быть не может.
– Иди посчитай да понюхай, как там мертвечиной пахнет, – огрызнулся Будько. – Это тебе не газета с брехливой статьей, а настоящее поле боя. Где люди насмерть сражались и не убегали.
Зелинский почуял намек в свой адрес. Героическая биография у него явно не складывалась, и война получалась совсем не такая, как он ожидал. С лихими атаками, развевающимися знаменами и смелыми политруками во главе рвущихся в бой красноармейцев. После огромных потерь бойцы сильно в бой не рвались, да и сам Зелинский предпочитал возиться с бумагами.
– Часть своих поврежденных танков немцы на ремонт оттащили, – рассудительно заметил особист Лесков. – Так что наши ребята могли и тридцать панцеров, и даже больше подбить. Но обстановка складывается пока не в нашу пользу.
– Здесь задерживаться опасно, – подвел итог Григорий Зимин. – Тыловики, ремонтники вот-вот появятся. Надо срочно уходить.
Но кольцо вокруг полка замкнулось плотное. Этот день, когда уходили на восток остатки разбитых мехкорпусов Юго-Западного фронта, оказался черным и для полка капитана Зимина.
* * *Сначала наткнулись на гусеничный тягач «Фамо» и ремонтный грузовик «Шкода» с краном-стрелой и электрогенератором на прицепе. Обе машины двигались к месту прошедшего боя. Тягач так ревел своим мощным двигателем, способным буксировать любой танк, что его услышали издалека. Колонну срочно развернули в лес.
Но укрыть полтысячи человек не удалось. Кроме того движение сковывали раненые. После одержанной победы немецкие ремонтники чувствовали подъем и тоже рвались ударить по отступающим частям Красной Армии, которая была практически раздавлена и сметена… Так писали во всех немецких газетах и торжественно вещали радиостанции.
Человек пятнадцать ремонтников сидели в будке «Шкоды». Открыв окна, щелкали затворами и кричали водителю:
– Стой! Сейчас мы прихлопнем эту шайку.
Кроме положенных по штату винтовок и пистолетов, ремонтники подобрали по дороге пулемет «дегтярева» и сразу же открыли огонь. Героев-тыловиков можно было понять. Где еще так легко заработать награды, как расстреливая убегающих русских!
Увеличил скорость многотонный тягач «Фамо» с пулеметом на турели. Его экипаж, десяток таких же отважных тыловиков, торопливо опустошали обоймы. Кричали, свистели вслед трусливым русским, а старый пулемет «дрейзе» опустошал один за другим барабанные магазины емкостью 75 зарядов. Чем не развлечение!
Хвост колонны угодил под плотный огонь, люди падали один за другим. Бойцы стреляли в ответ, но набравшая скорость желто-зеленая громада полугусеничного вездехода «Фамо» уже азартно давила, наматывая на гусеницы раненых и отставших. В азарте не щадили и тех немногих, кто поднимал руки, сдаваясь в плен.
Станковый «максим», прикрывавший отход, хрустнув, превратился в плоскую груду металла. Не в состоянии даже вскрикнуть от болевого шока, отползал пулеметчик с раздавленными ногами.
Его лихо добил из «вальтера» техник-лейтенант и огляделся вокруг, все ли видели меткий выстрел с ходу. Остальные стреляли не менее азартно, показывая пулеметчику цель:
– Вон, бегут стразу трое. Вали их!
«Дрейзе» с характерным треском опустошил половину барабана, всадив в каждого из бегущих по несколько пуль, а многотонная масса тягача сплющила полуживые тела. Но немцы зарвались, как не раз зарывались они в год своего торжества – сорок первый.
Несмотря не устрашающую массу, гусеницы, броню и пулемет, громадный тягач был уязвим, и даже кабина была без крыши. Один из пограничников всадил из винтовки пулю в радиатор, мгновенно окутавшийся облаком пара. «Дрейзе» смахнул парня в зеленой фуражке, но водитель с руганью надавил на тормоз.
– Шайзе! Свиньи! Они решили…
Водитель не успел выпалить все, что думал о проклятых азиатах, недобитых большевиках, не желавших ложиться под гусеницы тягача. Костя Орехов выстрелом из СВТ угодил ему в плечо, перебив ключицу.
Журавлев и его люди, прикрывающие отход, открыли огонь. Выпустив карабин из рук, свалился один солдат, пулеметчик пригнулся. Техник-лейтенант среагировал быстро. Перескочив на место водителя, включил сцепление и дал газ.
Перегревшегося от азартной стрельбы «дрейзе» заклинило, а в кабину летели пули, выпущенные из самозарядки Костей Ореховым. Лейтенант, бывший инженер завода «Опель», сполз с сиденья, зажимая рану под глазом, из которой струйкой выталкивало кровь. Он с ужасом понял, что ранение тяжелое, скорее всего, смертельное, и, стоная, думал о семье. Господи, старая мать, жена, трое дочерей, которые так его любят. Что будет с ними?
Пулеметчик, не в силах выбить заклинившую гильзу, выхватил пистолет и выстрелил в зеленую фуражку, из-под которой зло и беспощадно блестели глаза пограничника. Раненый боец упал, выпустив из рук винтовку, но штык другого пограничника ударил офицера в горло. Лейтенант поднял окровавленные руки. Они не посмеют добивать раненых!
Офицер даже в последние минуты не хотел понять, что беспощадность войны всегда имеет две стороны. Он не был строевым офицером, но считал, что любой солдат вермахта должен не щадить врага, особенно русских.
В Польше, сев за пулемет, он походя смахнул полдесятка пленных, мешавших двигаться его тягачу. И два дня назад, когда ему поручили охрану группы русских танкистов, обожженных, стонавших от боли и просивших воды, лейтенант приказал подчиненным добить их штыками, чтобы не мешали работать.
