Александр Западов - Опасный дневник
Великого князя встретили Григорий Орлов и секретарь государыни Елагин. Они указали комнаты Павлу и его свите, повели ужинать. Мальчик очень устал, но бодрился и расспрашивал Орлова о лагере. Наконец Порошин строго сказал, что время позднее и надо ложиться в постель.
— Если ваше высочество, — прибавил он, — все о лагере думать будете и не изволите выспаться, завтра дурно себя почувствуете и вас Никита Иванович в армию, перед сорок тысяч солдат и офицеров, не повезет.
Слова эти мгновенно подействовали.
— Спать, спать! Скорее! — закричал Павел. — Что ж ты не ведешь меня? — Только того и жду, ваше высочество, — сказал Порошин.
Великий князь брел к своей постели, зажмурив глаза, чтобы заснуть разом, как только ляжет.
3На другой день был смотр войскам.
После обеда великого князя, одетого кирасиром, с укороченным по росту палашом, повезли к лагерю в полутора верстах от Красного села. Верховых лошадей вели следом.
Армия стояла на поле в две линии. Главная квартира была на склоне Вороньей горы, в Дудергофе, а полк наследника располагался на правом фланге первой линии.
Порошин остановил кареты далеко за фронтом. Все вышли и пешком направились к палатке вице-полковника Пушкина, близ которой уже собрались офицеры и генералы.
Павлу, как великому князю, наследнику престола, подали рапорты старший кавалерийский начальник генерал-поручик Берг, командир бригады, в которую входил кирасирский полк, генерал-майор Алексеев и вице-полковник Пушкин. Мальчик слушал устные доклады, принимал письменные рапорты и передавал их Порошину, стоявшему за его спиной с кожаным портфелем.
Затем все пошли по первой линии, смотрели палатки. Кирасиры — тяжеловооруженная конница, в их ряды берут самых рослых людей, которым подбирают крупных лошадей. Грудь солдата и офицера защищает медная кираса — панцирь, способный выдержать пулю и 1 удар пикой.
Заслышав команду: «Становись!», полки начали выстраиваться. Великому князю подали коня, и Порошин подсадил его в седло. Павел разобрал поводья, послал коня вперед и встал во фронт правее первого эскадрона своего кирасирского полка. Слева от него занял место Пушкин.
Генерал-поручик Берг, гарцевавший на правом фланге, вдруг остановил коня, обратил свое лицо к фронту и протяжно закричал, на немецкий манер смягчая звук «л»: — Слюшай! Паляши-и-и…
И закончил круто: — Вон!
Сталь его клинка, который он по своей команде выдернул из ножен, сверкнула одновременно с тысячью серебряных искр, мелькнувших в строю кирасир. Павел также выхватил палаш и скомандовал своему полку: |
— Палаши вон!
Берг с поднятым клинком галопом проскакал навстречу императрице.
Свободно владея конем — она была отличной наездницей, — в конногвардейском мундире — она любила его больше других, — Екатерина во главе бесчисленной свиты подъехала к войскам. Кирасиры первыми закричали: «Ур-ра-а!», знаменщик склонил перед государыней полковое знамя, а наследник выехал из строя, присоединился к свите и подал письменный рапорт своему бригадному командиру. Таких рапортов Порошин заготовил несколько экземпляров, чтобы хватило на все дни маневров.
Когда императрица миновала фронт Первого кирасирского полка великого князя, он вложил палаш в ножны. Командир соседнего, Третьего кирасирского, полка салютовал императрице, но не покинул строя: привилегия сопровождать принимающую парад была дана матерью — сыну.
Никита Иванович подъехал к Павлу, снял с него кирасу — она была-таки тяжеловата для мальчика — и отдал ее своему ординарцу.
Государыня медленно проехала на левый фланг, завернула во вторую линию войск и под непрерывный крик: «Ур-ра-а!» — возвратилась на правый фланг, откуда начала объезд. Как только она спрыгнула с лошади, раздались орудийный салют и беглый огонь из ручного орудия.
Приняв эти почести, императрица села в карету и отправилась в Главную квартиру на Воронью гору. Туда же велено было собраться генералам и штаб-офицерам. Великий князь со своими приближенными был отправлен спать в Красное село, а государыня, допустив к руке всех приглашенных, сказала им несколько милостивых слов, благодарила за отличное состояние войск и осталась ночевать в шатре, для нее разбитом среди палаток Главной квартиры.
Во второй день маневров государыня поехала смотреть дивизию Панина, и великий князь был с нею. Его нарядили в шелковый кирасирский мундир, чтобы не так было жарко, ботфорты заменили легкими сапогами, палаш — тонкой шпагой.
Дивизия Панина, имевшая задачу вести наступление на обороняющегося противника, дивизию князя Голицына, выступала на свой исходный рубеж, к мызе Сиворицы. Как прибыла государыня, Панин подал команду, в пять минут лагерь у Красного села был свернут, и войска двумя колоннами начали марш. В голове и хвосте колонн шли кавалерийские полки.
Государыня в сопровождении сотни всадников, среди которых были сановники, генералы, иностранные дипломаты, придворные всех рангов и даже несколько дам, пожелавших ехать верхом, двигалась с краю дороги и, поравнявшись с головным Псковским полком, приказала петь песни.
Запевалы грянули: «Во лузях, во зеленых во лузях…», шеренги дали ногу, а через минуту-другую запела вся пехота, каждый полк — свою песню, отбивая шаг, и пыль густыми облаками повисла над дорогой.
На поле под Сиворицами колонны вытянулись двумя линиями и после сигнала поставили палатки. Через четыре минуты лагерь был готов, окружен караулами, и солдаты получили отдых.
Государыню обрадовали исправность и проворство солдат. Она сказала об этом вице-президенту Военной коллегии графу Захару Чернышеву и поехала на мызу, где остановился командир дивизии Петр Иванович Панин. В большой избе был уже сервирован ужин.
В Красное село великий князь возвратился к часу ночи и заснул, едва склонившись на подушку.
Однако страсть к военной службе у него была настолько сильна, что вскочил он около восьми часов, стал колотить в барабан и командовать. В таких занятиях время прошло до обеда, когда к столу великого князя явились обычные собеседники Никиты Ивановича — Чернышевы и Сальдерн. Остальные были свои, комнатные.
Обсуждались парад и вчерашний марш дивизии Петpa Ивановича Панина. Гости очень хвалили дивизию и в их словах было не только желание сказать приятное старшему брату генерала. В самом деле четкость исполнения команд была высока.
— Выучка армейских полков намного превосходит гвардейскую, — молвил Иван Григорьевич Чернышев. — Все оттого, что офицеры учат усердно и старшие командиры службу с них требуют. А гвардейцы только на караул во дворцы ходят, в поле же никогда не бывают.
— В гвардии оттого большой беспорядок был, да и теперь еще остался, что малолетних в офицеры производили, — сказал Порошин. — Их всегда в десять раз больше, чем по штату положено, а вести взводы некому — командиры еще и штанов не нашивали.
— Позволю заметить, — сказал Тимофей Иванович Остервальд, — что для порядка и субординации в войске следовало бы производить в чины по знатности фамилий. И отнюдь не из тех, кто дворянство выслужил по чину, как о том государь Петр Алексеевич распорядился, а из природных дворян, столбовых. И так подгонять произвождение, чтобы всегда одни высокие фамилии большие должности занимали. Не так ли, Семен Андреевич?
Остервальд вызывал на спор, и Порошин тотчас откликнулся:
— Не согласен с вами, Тимофей Иванович. Пусть люди из весьма знатных фамилий происходят, но качества их не равны бывают, у одних лучше, у других похуже. Надобно людей ценить по достоинствам, и блаженной памяти государь так и нам поступать заповедал. Те, кто по заслугам к почету пришли, будут иметь побуждение подкреплять власть государскую не меньшее, чем фамилии, достигшие должностей по одной древности породы. Да и бывшие безродные полезными больше себя окажут, будучи людьми великих дарований.
— А что, верно Семен Андреевич говорит, — сказал Иван Григорьевич. — У государя, о ком речь, был африканский арап. Он его крестил, наименовал Авраамом, а в память славного африканского полководца дал ему фамилию Ганнибал. Среди разных дарований сего арапа была и чрезвычайная чуткость — как бы крепко ни спал, при первом оклике подымался, — и за то государь сделал его своим камердинером. Ганнибал потом рассказывал, что не было ни одной ночи, в которую царь не будил бы его словами: «Подай огня и доску!» Он подавал, государь записывал на аспидной доске пришедшее ему в мысль или арапу приказывал писать, а потом отпускал, говоря: «Повесь доску и спи». Поутру заметки переносили в памятную книжку и претворяли в дело. Но хотя камердинер такой был удобен, государь, приметя в нем хорошие способности, послал его во Францию для ученья. Впоследствии достоинства Ганнибала доставили ему чин инженер-генерала и орден Александра Невского.
