Михаил Ишков - Сен-Жермен

– Хорошенькую партию вы мне подобрали, монсиньор! – возмущенно объявила она графу. – С такими-то ушами! Это же настоящий мужлан! К тому же шепелявый, – потом неожиданно улыбнулась и вполне серьезно добавила. – А мне нравятся драгуны! В крайнем случае подойдет бравый усатый гвардеец.

Мы все рассмеялись. Граф буквально зашелся от смеха, однако даже эта удачная шутка не успокоила Жанну. Граф Сен-Жермен в её представлении был человек необыкновенный и готовый на всякие проказы, угодные дьяволу.

Какое было время! Золотое, больше сказать нечего. Мой супруг в то время увлекся одной молоденькой артисткой из Французского театра. Жили мы в одном доме, но порознь. Встречались утром за завтраком, случалось, вместе шли к обедне – на этом наши супружеские обязанности были исчерпаны. Чтобы не наскучить друг другу, мы спали в разных комнатах, и ласки Сен-Жермена были не в пример учтивее и приятнее, чем грубоватые и несколько провинциальные ухватки моего супруга, к которым он, по-видимому, привык, обращаясь с девками вроде этой Терезы Анжелики Обри, которая в безумную пору якобинского террора исполнила роль Богини Разума. Представляете, новая Богоматерь объявилась! Этакая Афина-Паллада, крестившая чернь и наделившая их "разумом"!

…Граф Сен-Жермен, он же господин Сен-Ноэль, принял мою задумчивость за робость и нежелание подвергаться опасности быть отправленной в Бастилию. Он деликатно предложил мне.

– Подумайте над моим предложением. Я в Париже инкогнито и вас прошу оставить мой визит в тайне. Если почувствуете в себе решимость поддержать меня, свою королеву и короля, приходите завтра в церковь на Сен-Оноре – ту, что в монастыре якобинцев. Я буду вас там ждать в одиннадцать часов.

Он ушел. Как всегда провел мою милую Жанну. Она потом удивлялась, как же он исчезает? Словно сквозь землю проваливается.

Я же весь день размышляла над словами моего друга. К стыду своему должна сознаться, что ему удалось перепугать меня до смерти. До той минуты я никогда не задумывалась, что топор уже вознесен над нашими головами. Франция казалась такой спокойной, мирной. Простолюдины – или как мы их назвали в своем кругу, "лягушки" – по-прежнему дружно квакали, завидев на улице карету того или иного вельможи, бежали за ним толпой. Для них не было большего наслаждения, чем криками выражать одобрение одному министру и гнев и негодование другому. Но взять в руки оружие, взбунтоваться! Не сошел ли милый Сен-Жермен с ума? Полдня я не могла найти себе места. Да как они смеют! Божьим установлением все люди разделены на благородных и трудоспособных. Неужели среди "лягушек" найдется такой смельчак, который бросит вызов небесам?

И все же в душе я сознавала правоту Сен-Жермена. Что, как, не могу сказать, но жуть, овладевшая душой после его ухода, постепенно начала обрастать слышанными в свете фактиками, подтверждающими его слова, слухами, долетавшими из провинции. Что далеко ходить, в моем родном Лангедоке вооруженные вилами, косами, дубинами крестьяне сбегались в города и там заставляли землевладельцев и торговцев, привезших зерно на рынок, продавать хлеб по "честной" цене. В Пенье некоего дворянина заставили "подписать акт, в котором он отказывался от взимания всяких податей". Народ безумно вообразил, что он – все и все может, ввиду того, что король якобы желает уравнения сословий. Задним умом все бывают крепки, но именно в тот день я в первый раз по-настоящему испугалась. В любом случае, я обязана была сообщить королеве о предостережениях Сен-Жермена. Это был мой долг.

На следующее утро я отправила Жанну в назначенное место и попросила передать графу, что берусь устроить его дела.

– Как вы и приказали, мадам, – добавила Жанна, – я от вашего имени спросила его, не собирается ли он обосноваться в Париже? Вы знаете, что он ответил, – Жанна недовольно поджала губы. – Он сказал, что это не входит в его планы. "Столетие пройдет, – он так сказал, – прежде, чем я вновь появлюсь в этих краях". Каково, мадам?

Я невольно рассмеялась – ах, какой проказник, наш милый чудо-человек! Прожил к тому моменту более сотни лет и желает еще. Это было чуточку нескромно.

Графиня очнулась, глянула на себя в зеркало. На лице ещё сияла улыбка. На сердце была необыкновенная легкость, каждое воспоминание о Сен-Жермене, придавала ей телесную и духовную силу. В такие минуты она мирилась со своим возрастом, с б(льшим энтузиазмом смотрела на текущую вокруг, мало занимавшую её жизнь. Все вернулось на круги своя! Во Франции вновь правят бал Бурбоны, Людовик XYIII, брат несчастного Луи XYI, казненного якобинцами, хозяйничает в Версале, его брат Карл зверствует в стране. Все суета сует. Теперь ей хватало опыта разглядеть впереди новую революцию. Реставрация – это нонсенс. Ни Луи XYIII, взошедший на престол после падения этого ужасного Наполеона, ни его наследник Карл не понимают, что нельзя дважды войти в одну и туже реку. Но, храни меня Бог, нового ужаса мне уже не доведется увидеть.

Что же касается графа Сен-Жермена? Старушка перелистала уже готовые страницы своих воспоминаний. Ага, вот она, заметка, собственной рукой приколотая булавкой к листу. В этом отрывке упоминается о пророчестве, сделанном Сен-Жерменом в 1793 году.

В ответ на расспросы графини, доведется ли им ещё встретиться, тот заявил.

"Нас ожидает пять встреч, не более".

А вот этим абзацем старушка решила закончить главу, касавшуюся графа Сен-Жермена:

"Я виделась с Сен-Жерменом ещё не раз, и всякий раз в каких-то ужасных обстоятельствах. Каждая встреча вполне сопрягалась со случившимся в тот день. Представьте, я виделась с ним в день убийства королевы; накануне 18 брюмера; через день после расстрела герцога Энгиенского; в январе 1813 года; и в канун убийства герцога Берийского. Жду с нетерпением шестой встречи, если на то будет воля Божия".[103]

Ах, граф в каких бы краях вы ныне не обитали, этот пустой, нестерпимо долгий 1821 год будет для меня последним. Неужели я никогда больше не увижу вас?[104]

Старенькая графиня с трудом поднялась из кресла подошла к окну и заплакала.

Глава 6

"В тот же день я отправилась в Версаль. Добралась к вечеру… Направилась в малые апартаменты, там разыскала госпожу Мизери и упросила её сообщить королеве, что добиваюсь аудиенции по делу, не терпящему отлагательства. Первая статс-дама вскоре вернулась и пригласила войти. Я последовала за ней. Госпожа сидела за очаровательным фарфоровым столиком, подаренным ей королем. Как обычно она была одета в белую блузку – совсем в народном стиле! – и что-то увлеченно писала. Затем, повернувшись ко мне, спросила со свойственной ей обворожительной улыбкой.

– Что вам угодно?

– Сущий пустяк, мадам. Мне не терпится спасти монархию.

Ее величество посмотрела на меня с недоумением.

– Объяснитесь!"

Старая женщина вновь отложила гусиное перо, аккуратно присыпала песком только что написанные, ещё поблескивающие жидкими чернилами строчки.

…В чем непременно можно согласиться с Сен-Жерменом, это в том, что память – увлекательная штука! Это роман, который всегда с тобой. Ты его автор, режиссер и главный герой. Если же сочиняющему мемуары человеку хватает благоразумия, то ко всему прочему он также становится историком. Вот и ей следует оставаться в рамках того, что видела собственными глазами, что знала наверняка. Все остальное для устных воспоминаний, для души…

Заметив настороженность в глазах королевы, я с трепетом в душе догадалась, в какую опасную игру втянул меня Сен-Жермен. Ах, я всю жизнь поддаюсь чувствам, хотя знаю наперед, что случится – возможно, поэтому мы так близко сошлись с этим чудо-человеком. Верное освещение состояния дел в стране при дворе, в общем, никого не интересовали. В этом и заключалась горькая истина. Одна надежда на здравомыслие королевы, она одна во всем Версале не утратила желания знать правду. В этом смысле Сен-Жермен был прав, пытаясь воздействовать на короля через его супругу.

Первым делом я рассказала её величеству все, что знала в ту пору о Сен-Жермене, о его близости к прежнему королю, о том впечатлении, которое оп произвел на маркизу де Помпадур и всю женскую половину света, об его отношениях с герцогом Шуазель, о знаменитом испорченном алмазе, который граф вылечил в две недели, о дипломатических услугах, которые он оказывал правительству Франции в середине века. Добавила также о его путешествиях по Востоку, о связях с австрийским и немецкими дворами, о роли, сыгранной графом во время придворного переворота в далекой России, после которого он был произведен в чин генерала, а один из самых приближенных к новой царице вельмож, небезызвестный граф Алекс Орлофф, который командовал русской эскадрой в архипелаге, называл его "отец родной".