Игорь Росоховатский - Изгнание Изяслава
Поэтому, когда кмет Сатмоз забрал ее в свою юрту, она огорчилась и заплакала, а когда он начал щипать ее, испугалась. В юрте Сатмоза ее со всех сторон подстерегали опасности и неприятности. Жены кмета истязали ее, заставляли часами выстаивать голой на солнце, чтобы исчезла белизна ее кожи, привлекающая Сатмоза. Дети кмета обижали ее.
Однажды Сатмоз позвал ее к себе. Он лежал на подушках и улыбался. Кмет велел девочке раздеться. И тут его лицо вытянулось, и он сплюнул с досады. Кожа девочки из белой и гладкой стала красно-коричневой, обожженной на плечах, грязной.
– Зачем ты это сделала, дочь нечестивых?! – закричал он и ударил Марийку по голове. – Разве я не велел тебе хранить белизну твоей кожи бережней, чем хранят в сердце слово Магомета?!
– Твои жены заставили меня стоять на солнце, – заплакала девочка.
– А, потомок суслика, ты смеешь лгать мне?! Я спущу с тебя шкуру! – И схватил Марийку за волосы. От боли девочка изогнулась, но вдруг кмет отскочил от нее, завопив. Марийка прокусила ему палец.
Кмет потянулся к сабле. Девочка закрыла глаза – сейчас ее убьют. Но прошла минута, и она услышала смех Сатмоза.
– О, таких я люблю. Цветок должен быть с шипами, а женщина – с норовом. Я подожду. Глупо разбивать преждевременно источник наслаждений.
Он хлопнул в ладоши. Вбежали рабыни. Кмет указал им на Марийку:
– Содержите Узаг, как мою дочь. Вы отвечаете за ее красоту. Пусть кожа Узаг побелеет, как молоко, и станет нежной и гладкой. Тогда приведите Узаг ко мне!
4
Хан Кемельнеш умирал. Перед его огромной, крытой коврами юртой были выставлены в ряд идолы, дымились очистительные костры. Прыгали и вертелись увешанные погремушками, лоскутками, зубами зверей шаманы.
Ничто не помогало больному.
Хан приказал казнить главного шамана и позвать муллу.
Тот склонился до земли перед повелителем.
Хан Кемельнеш раскрыл один глаз, посмотрел на муллу и спросил:
– Я казнил шамана, ибо его бог-тягри не принес мне выздоровления. Я готов принять мусульманство, если твой тягри дарует мне исцеление. Можешь ли ты об этом попросить его?
Мулла поднял глаза к небу, словно совещался с богом. У него от страха дрожали колени. Он ничего не мог придумать. Мулла робко сказал:
– О наивеличайший из величайших и величайший среди великих! О немеркнущее солнце, оплот победы и славы! Всемогущий Аллах, возможно, согласится внять моей просьбе, но ему уж очень хочется поскорее увидеть тебя вблизи и насладиться беседой с морем твоей мудрости. Да осияет тебя свет Аллаха!
– Не юли, сын змеи, отвечай прямо! – хотел крикнуть хан, но у него хватило сил лишь на шепот.
У муллы подкосились ноги.
– Упрошу Аллаха! – обещал он. – Дождь здоровья и благоденствия да прольется на твою голову!
– Я сомневаюсь в твоем умении, – ответил Кемельнеш. – Но согласен подождать до следующего дня. Если завтра я не почувствую облегчения, тебя удавят тетивой лука.
На следующий день хану стало хуже, и воины удавили муллу. Жажда жизни крепко держалась в теле хана. Он решил испытать все средства. Кемельнеш приказал привести христианского муллу из земли Рус.
Явившийся монах внушил хану надежду одной своей внешностью. Он был высок, могуч телом, басовит. Звали монаха Фома.
– И отдал сын Божий Христос тело свое в жертву за людей, – стал излагать Фома основы православия. – И рек святой:"Блажени милостивые:яко тии помиловани будут". Присовокуплю от себя:спаси, Господи, и помилуй раба твоего Кемельнеша, его сродников, и поплечников, и всех православных христиан. Приди и очисти их от всякой скверны и спаси, Боже, души наши!
Хан нетерпеливо оборвал речь монаха:
– Не говори длинно, меня не интересует, что делал Христос и зачем он отдал жизнь за других. Может быть, он был глуп. Острие моего желания направлено в одну сторону – если я перейду в твою веру, пошлет ли твой тягри мне исцеление?
Монах побледнел. Он думал:"Бог наделяет своими милостями праведников. А сей властитель превеликий грешник и грешит даже на смертном ложе".
Нелегкая доля выпала Фоме в земле половцев:людей, которые живут грабежом, убеждать "не укради", воинам проповедовать "не убий". И все же Фоме есть чем похвалиться перед игуменом Феодосием. Шесть десятков и еще два воина племени гуун ведет он путем православия.
Фоме вспомнился преподобный Феодосий, маленький, иссушенный ночными бдениями, с большими добрыми глазами, всегда глядящими задумчиво и печально. Всмомнились его напутственные слова:"Иди, брате, сей зерна веры Христовой, неси утешение слабым и исцеление болящим душой. Господь с тобой".
Что он делает сейчас, блаженный игумен, обильно начитанный в слове Божьем и святых отцах? Сидит ли рядом с летописцем и смиренно прядет нитки, нужные для переплетения книг, утешает ли умкнутых в порубе или увещевает самого князя? Что бы он ответил половецкому властителю? Наверное, возглаголил бы так:не мысли о грешном теле, спасай душу, нечестивец! Если возречь так, хан велит казнить, и приобщится Фома к сонму святых мучеников.
На лбу монаха выступил холодный пот. Ворочая одеревеневшим языком, он вымолвил:
– Спасай душу свою, нечестивец. Вверяйся милости Божьей!
Хан подал знак своим воинам, и они бросились на Фому. Монах долго бился в цепких руках, пока не захрипел в последний раз, когда тетива захлестнула его горло…
У хана Кемельнеша не осталось больше надежд, и он приготовился встретить смерть спокойно и мужественно, как подобает воину. От его юрты в разные стороны неслись всадники, передавая последние распоряжения.
Кемельнеш лежал худой, вытянувшийся, спокойный и смотрел на воинов и богатырей только одним глазом (левое веко он уже не мог поднять). В ногах хана покоились сабля, плеть и лук с колчаном стрел.
При появлении кмета Сатмоза хан попробовал приподняться. Он уважал кмета как равного по хитрости и опасался как коварного соперника. Теперь у кмета будет иной соперник – дальний родственник хана Альпар. Еще совсем недавно он был бедным пастухом. Да и теперь воин Альпар не богат. Но он умен, отважен и благороден. За ним пойдет большая часть племени. Кмет Сатмоз знает его силу, оттого и навязывается в родственники Огусу, за которого стоит также немало воинов.
Кемельнешу хотелось, чтобы племя избрало новым ханом Альпара. Но помочь воину Кемельнеш бессилен. Все наиболее важные дела решает собрание – коментон.
Сатмоз смотрел на осунувшееся лицо хана с плохо скрытым торжеством. Раньше ни хитрость, ни коварство не помогли Сатмозу сбросить хана и воссесть на его место. И вот сослужил службу бескорыстный союзник, на которого он никогда не рассчитывал, – болезнь. Наконец-то старый Кемельнеш уступает ему дорогу. Правда, появился новый соперник – Альпар. Он бедный воин, в прошлом пастух, но племя с этим не посчитается так же, как не посчиталось оно, выбирая бедняка Кемельнеша вместо богача Сатмоза. Племени все равно, кто правит – кмет или пастух, – было бы вдоволь добычи. Впрочем, кмет надеется одержать победу над Альпаром. У молодого сокола есть одно слабое место – благородство. И в это самое место кмет пустит отравленную стрелу.
Хан Кемельнеш поманил пальцем Сатмоза. Тот склонился над умирающим.
– Обещай мне, – прошептал хан, – после моей смерти не разжигать братоубийства среди племени. Не мсти моей семье.
– Разве ты не знаешь меня? – вознегодовал Сатмоз.
– Слишком хорошо знаю…
Губы Кемельнеша еле двигались. Когда-то хан произносил слова громко и резко, а теперь его речь походила на шелест листьев. И в железном сердце Сатмоза не осталось ни злорадства, ни торжества. Глядя на это измученное лицо, кмет Сатмоз невольно подумал о том, что придет время – и он будет лежать так же, постепенно уходя в Долину Вечного Молчания, и его соперник будет стоять над холодеющим телом, злорадно думая:вот ты и уступил мне дорогу.
Он наклонился и поцеловал полу халата умирающего. Хан с удивлением устремил на него потухающий взгляд.
– Исполни мою просьбу, Сатмоз, – сказал он.
– Последняя воля да будет священна. Засыпай спокойно, – ответил кмет.
Хан собрал последние силы, вскинул руки и привлек к себе голову Сатмоза. Испытующе поглядел ему в глаза и – успокоенный – прошептал:
– Очень скоро я уйду к предкам… Прощай…
Сатмоз повернулся и неслышно вышел из юрты.
Вечерело. Степь начинала остывать. Распрямлялись травы, уставшие от дневного зноя, над ними воронками завивались комары. Красные лучи солнца выглядывали из-за небокрая, словно кровавые копья.
За кметом тащилась тень – большая, изуродованная, Сатмоз думал, что скоро опустится тьма и тень исчезнет. Так и человек – лишь чья-то тень, отражение великого. Он исчезает с приходом тьмы. А степь остается, и травы остаются, и где-то воют шакалы, словно человека никогда и не было.
