Юрий Вахтин - Приговор
Иван Егорович увлекся работой. Солнце поднялось из-за деревьев, стало по-летнему жарко. Иван Егорович снял легкий свитер, остался в футболке с короткими рукавами.
- Не продует?
Иван Егорович даже вздрогнул от неожиданности. У забора, улыбаясь во весь беззубый рот, стоял Тулуп в теплой безрукавке нараспашку.
- Здравствуй, Алексей Степанович. Как жизнь, как служба?
- Все в ажуре, Иван Егорович. Зиму вдвоем откуковали. Когда кто выберется к нам на лыжах покататься. Зима в этом году снежная, не успевали дорожки очищать. День чистим, ночью снова завалило.
- Это хорошо, Алексей Степанович. Влаги в земле много. Снег выпал на талую землю. И вся влага осталась в земле. Этой влаги на два месяца хватит, если заборонить вовремя, закрыть вот эти... - Иван Егорович ловко загребал граблями трещины на лопнувшей земле, - вот эти трещины. Что нового за зиму произошло?
- Вроде ничего. Все живы, здоровы. Воробьев уже неделю живет и ночует здесь. Пока один, без супруги. Любит Сергей Павлович землю, а всю жизнь в городе, в асфальте прожил, - Тулуп достал сигарету, закурил. - Может, помочь что, Иван Егорович? Это я мигом.
Иван Егорович понял, что Тулуп, увидев одного из первых дачников, просто хочет подработать, и он навряд ли отстанет, не получив поощрение.
- Знаешь что, Алексей Степанович, работа у меня нетяжелая, помощи пока не нужно, но у меня где-то пол-литра завалялось. Давай мы отметим приход весны по сотке, а когда-нибудь ты мне поможешь, если понадобится. Договорились?
- О чем разговор, Иван Егорович. Да я вам всегда, только скажите одно слово, и я здесь, - Тулуп открыл калитку, зашел, сел на лавку возле круглого стола.
Иван Егорович зашел в дом, вынес бутылку водки, закуску на тарелке: нарезанные колбасу, сыр, хлеб и два стакана. Тулуп мастерски открыл закрученную бутылку, хотя и поворчал больше по привычке:
- Придумают закручивать, и в какую сторону ее крутить? Хорошо раньше с язычком пробки были.
Налили по полстакана. Иван Егорович выпил половину. Тулуп двумя глотками осушил свой стакан, взял кусочек хлеба, занюхал.
- Хороша стерва! Я, Иван Егорович, прости меня, пожалуйста, не верю, чтоб Виктор мог этого москвича толкнуть. У него дядя, я слышал, большой начальник. Засадили нашего Витюшку. Золотой парень, - Тулуп даже смахнул набежавшую слезу.
Иван Егорович налил еще Тулупу почти полный, себе добавил несколько грамм.
- Давай, Алексей Степанович, за сына, за Витю выпьем, чтоб все у него было хорошо. От сумы да от тюрьмы не зарекайся, так говорят у нас в России, - Захаров выпил уже до дна.
Тулуп посмотрел на пустой стакан Захарова, выдохнул воздух и мастерски в три больших глотка осушил свой. Крякнул от удовольствия, взял кусочек колбасы, стал жевать своим беззубым ртом. Помолчали. Первым нарушил тишину Тулуп.
- Мне его подружка сразу не понравилась. Виктор - душа-человек, что останется, всегда от души ешьте, пожалуйста. Сам в будку заносил, что добру пропадать. А она - нате, плебеи, остатки с барского плеча. Барыня московская, сама только вчера булку городскую покушала, а фарсу как у графини, - Тулуп презрительно махнул рукой. - И после, когда уже Витюшку посадили, приезжал на "Волге" холеный, в галстуке, мужик, про нее спрашивал и фотографию показывал. "Сюда, на дачу Захаровых, - спрашивал, - никогда ни с кем не приезжала?". Нет, - отвечаем. Потому что невозможно, дача закрыта. "Ну, - говорит, - если увидите ее, позвоните, есть телефон у вас?" Есть, - говорю ему, - в сторожке городской. Он вынул бумажку: "Вот вам моя визитка, звоните". Правда, достал, дал на поллитру, врать не буду, - признался Тулуп. - Где эта бумажка? - Тулуп стал рыться в карманах. Достал замусоленный загнутый клочок плотной бумаги: "Лобов Олег Николаевич, профессор химии университета", - прочитал Тулуп, - и телефон рабочий и домашний.
"Вот оно что, - подумал Иван Егорович. - И Лобов этой "серой мышке" не доверял. Или искал зацепку, чтобы отгородиться от отцовства? Хотя ребенок родится, и все станет на свои места. Отец как внешне, так и генетически при необходимости при современной медицине будет определен".
Тулупу, видно, захорошело. Он даже снял свою неизменную теплую жилетку, остался в иностранном темно-синем легком свитере, явно подаренном кем-то из дачников. Из-под свитера была видна давно нестиранная тельняшка.
- Я вот что хотел спросить, Иван Егорович, - Тулуп достал пачку "Примы", закурил, - ты человек грамотный, столько лет в райкоме работал. Но вот сейчас бились мы, бились с буржуями, а смотрю - снова к тому пришли. Уже и магазины свои, и скоро, наверное, заводы хозяйские будут. К этому идет.
- Нет, заводы будут акционироваться, то есть все рабочие будут акционерами, и у кого есть акции - будут хозяевами, - подоходчивее пытался объяснить Иван Егорович.
- А чьи они тогда были? Если не тех же рабочих, - спросил Тулуп. И вопрос поставил в тупик Ивана Егоровича.
- Я слышал, выкупаться будут за деньги, - продолжал Тулуп. - У кого выкупаться? Всю жизнь мы думали - все наше, народное и теперь у себя выкупать будем?
Егор Иванович молчал. Вопрос малограмотного Тулупа его, много лет проработавшего в райкомах и теперь директора крупнейшего в стране завода, загнал в тупик. У кого будут выкупать рабочие, сами у себя? Все было государственное, значит общее, народное. А нефть, газ, железные дороги осваивала и разрабатывала вся страна. Кто будет выкупать у кого, кто строил или кто работает сейчас, а кто строил и уже на заслуженном отдыхе?
- Вот я и думаю, Иван Егорович, это очередное надувательство простого народа. Запудрить мне, Лехе Тулупу, мозги. Что я буду выкупать? Свою сторожку и кобеля Кузю, приблудившегося к нам? Что я еще могу? Я двадцать лет дорожным рабочим работал. Сотни километров дороги проложил. Где мои метры дороги? Два метра земли дадут за это? А может, и эти два метра тоже выкупать придется?
Народ, простой народ думает, задает вопросы и тут же отвечает на такие вопросы, над которыми работает правительство, множество комиссий, специалистов не один год. Или это только кажется просто? Но куда яснее: лес, газ, нефть - все природные ресурсы и дороги неделимы, это общенародное. Все остальное: заводы, фабрики, магазины - акционируется. Но так ли это будет? Отнюдь нет. Наоборот - все, что называют неделимым, общенародным, это и есть наиболее лакомые кусочки, от них идут баснословные прибыли. Все остальное, почти все заводы в стране из-за нарушений нитей поставок работают в убыток.
Когда-то из стратегических соображений заводы одной отрасли разбрасывали по стране. И теперь, когда обрывалась одна ниточка, она парализовывала работу всего производства. Недоработки или умысел - трудно с уверенностью говорить. Все, конечно, нормализуется. Но недовольство народа растет, и к чему это приведет? Кто поведет Россию? Сохранится ли СССР хотя бы в этих границах или будет союз славянских народов России, Белоруссии и Украины? Ясно одно: идет продуманная тихая революция. Люди с повседневными заботами о хлебе и тепле даже не замечают этого. Они просто привыкли за семьдесят лет выполнять все, что им говорят. Безропотно, беспрекословно. Слова "враг народа" или "диссидент", как это звучит теперь, всегда внушали страх. Во все времена, все семьдесят лет искали и находили Иуду Искариота. Он здесь, он среди нас, он один из нас. Одно слово против - неважно даже, может, это единственно правильное слово - и ты враг, ты думаешь не так, как все, ты идешь против воли всех.
Иван Егорович вспомнил всю свою жизнь. Он мог с уверенностью сказать: он всегда - в школе, институте, в армии и в партаппарате - выполнял беспрекословно, что ему говорили старшие, секретари. Он не помнил случая со своей стороны критики или даже замечания вышестоящему начальнику. Даже выгоняли из партии всегда по моральным мотивам, а не по идеологическим. Так жила семьдесят лет могучая империя СССР. Но так не могло быть. Люди не роботы, они не могут жить, говорить и даже думать одинаково. И только страх, страх не стать одним из тех, кого назовут Иуда Искариот, заставлял людей молчать. Хотя встречались в стране, но очень редко, единичные случаи, как правило, их объявляли сумасшедшими или высылали за пределы СССР.
- Вот, наверно, и весь ответ тебе, Леха Тулуп. Общество, народ устал думать и говорить одинаково. Но как и всегда в России, перестройка - это сначала худшее и только потом, в далеком светлом будущем, будет хорошо. Снова далекое будущее - для большинства, и светлое настоящее - для единиц избранных. Не всегда самых умных и достойных, именно избранных. Неясно только, по каким критериям они будут избираться. Сейчас об этом не знал никто. Ум, талант, честность, порядочность - думали, это будет основное звено, но не могли не сыграть свою роль и положение, и совсем напрасно сбрасывали со счетов и наглость, и даже преступную вседозволенность. Так думали в девяностые, когда процесс акционирования предприятий только бурлил и зарождался.
