Борис Тумасов - Гурко. Под стягом Российской империи
— Вполне резонно, — кивнул Тотлебен. Потом повернулся к Имеретинскому: — Что вы, князь, имеете сказать?
— Ваше превосходительство, мне остается присоединиться к сказанному генералом Гурко.
И снова ехали, молчали. Гурко хотел услышать, что же думает Тотлебен, как решит он?
Дождь не прекращался, грязь чавкала под копытами.
— Экое ненастье, — проворчал Тотлебен. — А у меня в такую погоду кости ноют. Севастополь знать дает. Жена, провожая меня, говорила: не надоело тебе, Эдуард Иванович, воевать, не пора ли на пенсион? Вот отпустит меня государь со службы, в Митаву поеду, могилы батюшки и матушки навещу… Вы ведь, Иосиф Владимирович, признайтесь, в своих родных местах давно бывали? Где ваша земля отчая?
— В губернии Могилевской, Эдуард Иванович… Я так давно не бывал там, что, поди, и места там не узнаю.
— Беда, беда наша, что раз оторвавшись от корней своих, мы не можем обрести их снова.
И нахмурился. Его белесые глаза навыкате сентиментально повлажнели. Но ни Гурко, ни Имеретинский за каплями дождя, стекающего по его лицу, этого не заметили.
Но вот генерал Тотлебен промолвил:
— Спасибо, господа, ваши предложения совпали с моими, и теперь я готов доложить их императору.
— Эдуард Иванович, — вдруг прервал его Гурко, — особо хочу обратить ваше внимание на формирующуюся армию противника в окрестностях Софии. У меня это вызывает определенное опасение. Не готовят ли они ее на помощь осажденной Плевне? Либо, закрепившись на перевалах, армия станет противодействовать нашему продвижению за Балканы. Мы не должны снимать этого со счетов. Та софийская группировка тревожит меня…
— Да, да, Иосиф Владимирович, беспокойство ваше не беспочвенно, но обратить наше оружие против Софийской группировки мы сможем, лишь развязав руки с Плевной… Однако я выскажу все, что вы мне сказали, императору…
В тот же день поздним вечером император вызвал Тотлебена на доклад. Присутствовали главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, начальник штаба Дунайской армии генерал Непокойчицкий, командующий войсками гвардии генерал Гурко, румынский князь Карл и те генералы, чьи соединения принимали участие в прежних штурмах Плевны.
Доклад Тотлебена носил обстоятельный и взвешенный характер. Говорил Тотлебен уверенно, доказательно. Даже противник промедления штурма великий князь вынужден был промолчать. Лишь генерал Непокойчицкий спросил удивленно:
— Судя по вашему докладу, Эдуард Иванович, вы не планируете брать Плевну приступом?
— Как видите, Артур Адамович. Мы не имеем права идти на такие жертвы, какие несла российская армия в те три наступления на Плевну. Я требую правильной осады.
— Но на это требуется время, — заметил главнокомандующий.
— Естественно, ваше высочество, но при этом мы сохраним жизнь десятков тысяч солдат.
— Над нами будет глумиться Европа, — буркнул великий князь.
— Я остерегаюсь иного, как бы над нами не глумилась Европа, если покроем трупами наших солдат поля вокруг Плевны.
— Ваше величество, — поднялся Гурко, — то, что предлагает генерал Тотлебен, единственно верный план взятия Плевны. Сломить столь серьезные оборонительные укрепления нашего противника можно только правильной осадой.
— А что скажут остальные генералы? — спросил Александр.
Ответом был одобрительный гул. И тогда император сказал по-французски:
— Вполне согласен. Покончить можно одним терпением…
Собрав командиров дивизий и полков, генерал Тотлебен повторил слова, сказанные императору, и тут же приказал немедленно вырыть для солдат теплые землянки и построить бани.
— Наши потери, — заявил он, — происходят не только от пули вражеской и картечи, но и от хвори и нечистот. Солдат должен быть здоров и чувствовать о себе заботу отцов-командиров. Я по рождению немец, но чту завет генералиссимуса Суворова: «В здоровом теле — здоровый дух».
Рана затянулась быстро, недели за три. Стоян часто ходил на прогулку, даже забрел однажды в маленький ресторанчик, переполненный штабными офицерами, ни одного знакомого лица. Узунов выпил сухого вина, съел жареной на углях баранины, острой от красного перца, и снова на улицу.
Живописный древний город Велико-Тырново, неповторимый. Высокий холм Царевец огибает Янтра. На холме старые крепостные башни с зубцами и бойницами, замок последних болгарских царей и резиденция патриарха.
Янтра разделила город на несколько частей, соединенных между собой каменными мостами.
Богат город. Церкви и монастыри, мечети и базары, торговые лавки и мастерские ремесленников. На тихих улочках питьевые фонтанчики — чешмы, дома, увитые плющом и виноградом, тенистые сады. Выздоравливающие солдаты бродили по узким улицам Тырново, где и всадникам не разъехаться, любовались неведомой, чужой жизнью. Нередко их зазывали в гости.
Как-то Стояна окликнули на улице:
— Господар, аз прошу ко мне в дом.
Поручик обернулся. Перед ним стоял болгарин в узких белых штанах, отделанных по швам черной тесьмой, в белой теплой куртке, из-под которой проглядывала расшитая темными нитями рубаха, а на ногах поверх цветных шерстяных носков мягкие постолы-цирвули.
Сняв высокую барашковую шапку, болгарин поклонился с достоинством:
— Прошу господаря офицера отгостить в моем доме.
Взгляд у болгарина открытый и добрый. Стоян не посмел отказаться.
Они вошли в просторный красного кирпича двухъярусный дом под четырехскатной крышей, поднялись по крутой лестнице в верхнюю комнату, «горную кышту», как сказал хозяин, служившую и столовой и гостиной, с очагом, навесными полками и буфетом у стены, уставленным разной керамический посудой.
Здесь поручика встретила хозяйка, высокая немолодая женщина в темном шерстяном сукмане, расшитом по груди и подолу цветным шнуром, споро накрыла стол.
Болгарин Мефодий оказался владельцем крупорушки. Пока поручик и хозяин выпили по стопке виноградной ракии и закусывали ломтиками овечьего сыра, хозяйка поставила на стол запеченного в тесте ягненка.
Угощая Стояна, Мефодий расспрашивал о России. От поручика не укрылось, хозяина беспокоит будущая судьба Болгарии. Ну, как уйдут братушки и снова вернутся турки?
Узунов как мог объяснил Мефодию, что российское воинство пришло на Балканы дать свободу болгарам и помочь им восстановить свою государственность…
В госпиталь Стоян возвратился к полудню. Офицеры играли в шахматы, читали. Госпитальная офицерская палатка человек на тридцать, ни одного свободного топчана.
Приняв микстуру, Стоян задремал. Его разбудил знакомый голос:
— Здесь ли поручик Узунов?
Стоян встрепенулся, узнав капитана Николова. Они обнялись.
— Я за тобой. Собирайся. Главный врач тебя отпускает.
— Позволь, зачем и куда?
— Тебя ждет дядюшка Марко, он отвезет тебя в Систово, к тетушке Параскеве. Ты получил отпускной билет на две недели.
— Но…
— Без лишних слов, поручик. Где твои вещи?
У госпиталя стояла лошадь, впряженная в маленькую рессорную коляску, возле которой топтался дядюшка Марко.
Николов помог поручику усесться, дядюшка Марко взгромоздился на облучок, разобрал поводья.
— А ты, Райчо, разве не едешь? — удивился Узунов.
— Я-то не ранен. — И поманил Стояна пальцем.
Узунов наклонился. Райчо загадочно усмехнулся.
— Кланяйся Светозаре.
Чем ближе Систово, тем сильнее волновался Стоян. Дядюшка Марко догадывался, какое состояние у его седока, и старался помалкивать. Говорил, если только русский офицер его о чем-то спрашивал.
Узунову старик на облучке бесспорно нравился. Дядюшка Марко сутулился, попыхивал вишневой трубочкой, время от времени тыльной стороной ладони приглаживал седые вислые усы.
— Как же трудно жилось болгарам под господством Порты, — сказал Стоян.
Дядюшка Марко вытащил из зубов трубочку, повернул голову к офицеру.
— Здесь, — он повел рукой вокруг, — вся земля, все Балканы, наша Стара Планина политы нашим потом и кровью, синко. Болгары платили налог Порте за все: и что не брали нас в военную службу, и что у нас рождались дети; мы платили подушный налог и за то, что женимся или не хотим иметь семью.
Говорил дядюшка Марко не торопясь, чтобы молодой офицер понял его. Иногда вставлял русские слова…
— Мы платили налог за все. У крестьянина забирали половину урожая. Сборщики пересчитывали снопы еще в поле… Куришь табак или пьешь ракию — плати. Ты думаешь, отчего Порта не брала нас в войско? Пули полетели бы в османов… Сборщики налогов не имели жалости. Особенно свирепствовали те болгары-джанибеты, мерзавцы, какие получили право вместо турок собирать с нас налоги. Эти чорбаджи похвалялись своим богатством, они говорили, деньги делают почет и дают уважение. — Дядюшка Марко сплюнул с досадой. — Но чорбаджи не получали этого от болгар, народ презирает их…
