Розмэри Сатклифф - Факелоносцы
— Поезжай вперед, предупреди Нэсс. — И после того как Арт, вскочив на коня, умчался исполнять поручение, он двинулся дальше один.
Он пронес мальчика по улице до двери дома, где к столбу был привязан конь Арта, и дальше через двор, в котором каменный дельфин все так же бессмысленно скалил пасть в разбитом фонтане. Нэсс встретила их во внутреннем дворике, за ней стоял Арт. У нее было белое лицо, почти такое же бледное, как у мальчика. Она протянула руки, чтобы взять его, но Аквила покачал головой:
— Лучше лишний раз его не трогать. Я отнесу его прямо на постель. Я ему разрешил проехать на Инганиад, а ее спугнула белая сова. — Он забыл, что Арт ей уже обо всем рассказал.
Дверь каморки, где обычно спал Флавиан, была распахнута. Он внес Пескарика и опустил на узкое ложе, и Нэсс тотчас же скользнула рядом на колени, а он повернулся к Арту, стоявшему в дверях, заполняя проем. Лицо его было полно тревоги.
— Сходи за Эугеном, приведи его как можно скорей, — сказал Аквила.
Дневной свет быстро исчезал, утекая из крохотной беленной известью каморки, как, возможно, в это время утекала жизнь из маленького, неподвижно лежащего тела Флавиана.
— Если он умрет, это значит, я убил его, — сказал Аквила.
Нэсс подняла голову и поглядела на него, но руки продолжали работать. Она убрала назад со лба и пригладила темные встрепанные перышки и положила на висок мягкую ткань, чтобы задержать медленно сочащуюся кровь.
— Вели зажечь лампы, надо чтоб у Эугена был свет для работы, — сказала она. — А потом сходи и прикажи кому-нибудь из рабов принести горячей воды.
Мучительно тянулось время, пока они ждали Эугена, — он ушел куда-то на праздничный ужин, и Арт не сразу нашел его, но в конце концов он появился, притом так спешил, что не успел даже снять пиршественный венок, принеся с собой аромат ранних белых фиалок и слабый запах вина. Эуген ощупал Флавиана, как это сделал до него Аквила, промыл и перевязал ему голову, послушал сердце, послушал, как он дышит, и, подняв его сомкнутые веки, заглянул в глаза.
— Плохой ушиб, жестокий ушиб, но, мне думается, череп цел, — сказал он. — Я зайду снова утром. А пока держите мальчика в тепле и не двигайте. И ни в коем случае не пытайтесь вернуть его в тело, пока он еще не готов. На это может уйти несколько дней.
— А он… вернется назад? — спросила Нэсс. Она все еще стояла на коленях возле постели, поддерживая обеими руками голову мальчика.
Эуген, который стоял в ногах постели, перевел взгляд с Нэсс на Аквилу, затем снова поглядел на Нэсс. Его глаза навыкате светились добротой из-под упавшего на лоб нелепого пиршественного венка.
— Я надеюсь и молюсь, — сказал он.
Следующие три дня Аквила исполнял свои служебные обязанности как обычно, но учебное поле, военные советы утратили для него реальность. Реальными были только ночи, когда он дежурил возле Флавиана, давая Нэсс немного отдохнуть. Жены обитателей их большого дома с радостью помогли бы ей, хотя ни с одной из них у нее не было особой близости, но она никому, кроме Аквилы, не могла бы доверить мальчика. Аквила стал приносить работу домой: он проверял кавалерийские реестры, решал какие-то проблемы с перевозками, но ему мало что удавалось сделать. Иногда он слегка задремывал, так как очень уставал, но сон не был глубоким, и из сознания ни на мгновение не уходила узкая келья, неяркий свет затемненной лампы, тусклые блики на беленой стене и неподвижное личико Флавиана на подушке, так похожее на лицо Флавии, невероятно похожее. Странно, что он не замечал раньше, насколько мальчик схож с сестрой.
Три ночи все шло без перемен, и только к середине четвертой Флавиан пошевелился. Он шевелился и раньше и даже что-то бормотал, но все было как будто вслепую, как будто шевелился не Флавиан, а только тело его показывало, что ему неудобно. Но на этот раз все обстояло иначе. Аквила это почувствовал, даже сидя за столом, где он работал. Он наклонился вперед, чтобы взглянуть на мальчика. Вот Флавиан снова шевельнулся, по телу прошла легкая дрожь, и затем он затих. Но дыхание его все учащалось, голова металась по подушке, рот был полуоткрыт, веки вздрагивали, словно он пытался стряхнуть с себя сон, очень для него тяжелый.
— Флавиан, — позвал его тихо Аквила. — Пескарик.
Эуген говорил, что они не должны ничего делать, чтобы вернуть его обратно в его тело, пока он не будет готов, но сейчас Флавиан готов, он делает попытки вернуться, и ему нужна помощь. Аквила не знал, слышит ли его Флавиан, но мальчик как-то заскулил и одной рукой стал комкать покрывало. Аквила остановил его руку, положив на нее свою:
— Все хорошо. Все хорошо, Пескарик. Я здесь.
У Флавиана вырвался глубокий прерывистый вздох, затем он вздохнул второй раз, открыл глаза и лежал исподлобья уставившись на отца.
— Все хорошо, — снова сказал Аквила. — Ни о чем не думай, лежи тихо.
Беспокойный взгляд Флавиана остановился на лампе, он помигал от неожиданного света и затем снова перевел глаза на отца:
— Я что… был болен?
— Нет. Ты ушиб голову, но теперь тебе лучше.
После недолгого молчания Флавиан, повернув поудобней руку, сжал Аквиле запястье.
— Я упал с Инганиад, правда? — пробормотал он с трудом. — Прости меня, отец.
— Инганиад тебя сбросила, — сказал Аквила. — Ее испугала белая сова, и она тебя сбросила. Если бы я сидел на ней, она с таким же успехом могла бы сбросить меня.
Флавиан улыбнулся. Улыбка вышла совсем сонная, и Аквила улыбнулся ему в ответ. На мгновение они вдруг стали близкими и стена, выросшая между ними, исчезла. Однако Флавиана что-то беспокоило, что-то, что должен был понять отец.
— Инганиад не виновата, — сказал он. — Отец, она вправду ни при чем. Это все из-за белой совы.
— Да, так оно и есть, виновата белая сова. Поспи еще, Пескарик.
Вряд ли Флавиану нужно было говорить об этом, глаза у него закрывались сами собой, и мгновение спустя он уже спокойно спал, все еще не выпуская руки Аквилы. Аквила посидел возле него какое-то время, наблюдая за ним, и вдруг приник головой к руке, лежащей на краю постели. Он не молился за жизнь Флавиана, он ни о чем не молился и ни о чем не просил Бога с того самого дня, когда, навсегда расставшись с Флавией, он решил, лежа под дубом, что молитва — напрасная трата времени. Но сейчас он был преисполнен чувства глубокой благодарности.
Он не поспешил будить Нэсс — она спала, и ей необходимо было как следует выспаться. А кроме того, Пескарик все еще держал его за руку.
Когда Флавиан проснулся утром, он выпил немного крепкого бульона и наградил родителей неуверенной улыбкой. Прежний барьер снова встал между ним и его отцом, хотя, может быть, и не такой высокий, как раньше.
Начав поправляться, Пескарик поправлялся буквально галопом, и всего через несколько дней Аквила, воспользовавшись утренним свободным временем, завернул его в полосатый плед местной выделки, вынес из душной комнаты и посадил на скамейку во внутреннем дворике. Солнце уже понемногу набирало силу, и старая стена за их спинами чуть прогрелась. Они были только вдвоем и сидели рядышком, а Аргус, тот самый толстый полосатый щенок, спавший рядом с Пескариком, когда Нэсс сделала выбор между Аквилой и своим племенем, — сейчас лежал, распластавшись у их ног, величественный, как каменный лев. Фиалки, растущие у стены, еще не распустились, но от листьев шел слабый аромат, и зяблик порхал в ветвях тернослива. У Аквилы было чувство, что он дома, хотя трудно, конечно, назвать «домом» это огромное разрушающееся здание, которое они делили со многими семьями, но все же это было место, где он жил с Нэсс и Пескариком, когда оказывался в Венте; жил уже почти девять лет, и каждый камень здесь был ему знаком. А для Флавиана, как ему думалось, это был действительно родной дом, первое место, которое он помнит. Но ни сада внизу под горами, ни долины среди холмов у Флавиана не было.
— Давай-ка посмотрим твою рану, — предложил Аквила и, когда мальчик послушно подставил голову отцу, сказал: — Да, она заживает… Скажу тебе одну вещь, Пескарик, у тебя будет шрам на лбу, почти такой же, как у меня, он немного подпортит твою красоту.
Флавиан широко раскрыл глаза.
— Правда? — воскликнул он радостно, будто только и мечтал об этом.
— Чистая правда, — рассмеялся Аквила, который совсем не думал, что это хорошо.
Они молча смотрели друг на друга, отец и сын, и это молчание, казалось, сблизило их, они, хотя все еще робко, потянулись навстречу друг другу.
— Пескарик, — начал Аквила, не слишком ясно представляя себе, что он собирается сказать, но вдруг почувствовал, что Пескарик его не слушает. Он насторожился — кто-то шел через Дворец правителя к маленькой боковой двери под терносливом. Он видел, как приподнялась щеколда, дверь отворилась, и широкими шагами вошел Брихан. Момент был упущен.
