Василий Сергеев - Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена)

– свидетельствует Л. Знаменский в «Руководстве к русской церковной истории». Не менее жестоко были разгромлены и монастыри на Дону, а их собственность, представлявшая по большей части добровольные даяния казаков, ограблена императрицей.

Но это – православные монастыри. К старообрядческим церквам и скитам отношение было иное. Их жгли, разрушали, разметывали по бревнышку; рукописные и старопечатные святые книги рвали или жгли, древние иконы – рубили. Старообрядцев отдавали в солдаты, посылали на каторгу, отправляли в ссылку. Как при Петре, начались массовые самосожжения, старообрядцы бежали в Сибирь, Литву, Австрию, – куда глаза глядят...

Со времен Петра I казаки могли припомнить лишь одного государя, который продемонстрировал лояльность к старообрядцам, – это был Петр III. Между тем не было достоверно известно, убит ли этот царь или только скрывается. И в один прекрасный день оказалось: жив! Но оживил первым этот образ не «Пугач». Павел!

«Когда императрица проживала в Царском Селе в течение летнего сезона, Павел обыкновенно жил в Гатчине, где у него находился большой отряд войска. Он окружил себя стражей и пикетами, патрули постоянно охраняли дорогу в Царское Село, особенно ночью, чтобы воспрепятствовать какому-либо неожиданному предприятию. Он даже заранее определял маршрут, по которому он удалился бы с войсками своими в случае необходимости: дороги по этому маршруту, по его приказанию, заранее были изучены доверенными офицерами. Маршрут этот вел в землю уральских казаков, откуда появился известный бунтовщик Пугачев. В 1772 и 1773 годах он сумел составить себе значительную партию, сначала среди самих казаков, уверив их, что он был Петр III, убежавший из тюрьмы, где его держали, ложно объявив о его смерти. Павел очень рассчитывал на добрый прием и преданность этих казаков. Его матери известны были его безрассудные поступки»,

– сообщает один из организаторов убийства Павла I, генерал Л.Л. Бенигсен (курсив мой. – В.С.). Позже, излагая эту версию своему племяннику фон Веделю, Бенигсен утверждал, что Павел

«намеревался выдать себя за Петра III, а себя объявить умершим».

Если это сообщение Бенигсена верно – а оно может быть и ложью, продиктованной желанием опорочить Павла, – Пугачев как «анператор Петр III» был его творением. Павел дал если не сценарий, то лейтмотив «крестьянской войны». За год или полтора до кровавых событий на Урале и Волге Петр III уже материализовался здесь из его тоски по убитому отцу. Как Гамлет, проверяет спектаклем мать, убившую его отца, так и Павел организует чудовищную карнавальную трагикомедию... не будучи, в отличие от Гамлета, властным над этими событиями.

У Пугачева было одно из четырех знамен, когда-то принадлежавших гольштейнской гвардии Петра III. Откуда? Сегодня принято считать, что староверы смогли похитить одно из гольштейнских знамен в Петербурге и переслать на Яик.

«Пугачева к вам везут. Не забудьте спросить о голштинском знаме»,

– пишет императрица московскому генерал-губернатору Волконскому, председателю особой следственной комиссии по делу Пугачева, и это первый вопрос к Пугачеву, который приходит ей в голову. Но получив совершенно нелепый ответ, как ни странно, вполне им удовлетворяется:

«Это знамя нигде не полонено, а найдены Перфильевым [сподвижник Пугачева] в двух сундучках два знамя, одно – с черным гербом, а другое, это когда его злодейскою шайкою разбита была легкая полевая команда под Дубовкою».

Знамя давным-давно раскассированной части никоим образом не могло оказаться в «сундучке» в действующей армии, на театре военных действий! Императрица не могла не понимать этого. Стало быть, ее интересовала не сама истина о появлении у Пугачева этих знамен, которую она заранее знала, а любое благовидное укрытие для этой истины.

В чем же состояла истина о знамени? Не в том ли, что его привез на Яик сам Павел? Только в сем случае императрица удовольствовалась бы первой попавшейся ложью в отношении знамени, лишь бы следственная комиссия не «копала» дальше.

Пугачев не сам взял себе имя и титул умершего императора: яицкие казаки вынудили его к этому. Но не силой, конечно: хорунжий Емельян Пугачев изо всех сил искал свое место в жизни, роль себе по плечу. И подсказка о Петре III прозвучала для него удивительно вовремя.

Две войны – Семилетняя и турецкая – привели к тому, что Емельяну обрыдла царская служба. Он стал просить об отставке. Не получил. Умыкнув лошадь, «шатался по Дону по степям две недели». Возврата к законопослушной жизни не было, это он понимал. И примерял на себя всякие роли: в раскольничьих скитах он – старообрядец, пострадавший за веру; в Польше – казачий атаман, готовый поднять мятеж на правом фланге турецкого фронта (как и вышло!) и согласный получить «кое-какие денежные средства» для приобретения сторонников; в странствиях –

«заграничной торговой [человек], и жил двенадцать лет в Царьграде, и там построил русский монастырь, и много русских выкупал из-под турецкого ига и на Русь отпускал. На границе у меня много оставлено товару запечатанного»...

Но все это мелко, мелко! Нужен иной размах, атаманский! Может быть, возглавить уход яицких казаков за Кубань, в турецкую сторону?..

На Яике он слышит поразительную историю про появление императора Петра III. И каким-то верхним чутьем вдруг понимает, что если он сможет свергнуть Екатерину II, то это вовсе не обязательно кончится для него катастрофой. Наоборот! Павел, наследник престола, может приблизить и отблагодарить за сие!

17 сентября 1773 года Пугачев исчезает – является Петр III. Легенда его предельно убедительна и влечет к нему все горячие сердца и буйные казачьи головы:

«Я вольность казакам сготовил, но министры и изменщица-жена не схотели этого: пришлось скрываться, пока сил не накоплю. А теперь сила есть! Сам я царствовать уже не желаю, а восстановлю на царствие государя цесаревича. Кто со мной – того пожалую, кто против – что ж, сам себе казнь выбираешь!»

Самозванец украсил свою штаб-квартиру портретом Павла, и, глядя на него, восклицал:

«Ох, жаль мне Павла Петровича, как бы окаянные злодеи его не извели».

Перфильев заявлял, что послан из Петербурга

«от Павла Петровича с тем, чтобы вы шли и служили Его Величеству».

Пугачев велит присягать

«Павлу Петровичу и Наталье Алексеевне»,

и не устает повторять, будто

«великий князь с донскими казаками приближается на помощь»...

МЯТЕЖ

Русское дворянство не способно выделить из своей среды российского Кромвеля

Крестьяне поверили Пугачеву.

Пугачев шел, не встречая сопротивления. Казаки, солдаты, крестьяне присоединялись к армии праведного царя. Попы, хлебнувшие екатерининских реформ, встречали освободителя колокольным звоном. Тут же вершилась скорая расправа: пылали дворянские гнезда, раскачивал ветер тела повешенных. Перехлестывало через края, рыдали дети над телами растерзанных матерей, закутывались до бровей черными платками изнасилованные девушки... От Яицкого городка до Башкирии, от Поволжья до Западной Сибири полыхало восстание. Оренбург, Казань, Саратов...

Как отнесся к появлению самозваной тени отца цесаревич? Что подумал 19-летний впечатлительный юноша, только что переживший крах надежд на вступление на престол и еще не пришедший в себя после свадебных торжеств? Ведь и само имя отца не принято было называть, а тут не имя только, а он сам, воскресший и – восставший! Идущий к нему, чтобы отдать в его руки власть!

Екатерина в эти дни воспринимала царевича не как родного сына, а как злейшего из соперников, которые когда-либо угрожали ее трону. Властолюбие у нее брало верх над всеми остальными чувствами. После совершеннолетия Павла в их отношениях наступило нечто вроде затишья. Павел понял: нечего и надеяться, что она поделится с ним своей властью. Екатерина увидела: мальчик avoir l'esprit aux talons112*Без царя в голове (франц.).*, но достаточно разумен, чтобы не затевать глупостей. В ней даже проснулось что-то вроде запоздалой материнской любви. Но она тут же одернула себя.

Несчастный князь в трудные моменты своей юности вел себя очень осмотрительно. Он понимал, что бунт ни к чему хорошему не приведет! Павел видел, что Екатерина, с беспокойством следящая за его взрослением, обманывает, говоря о материнских чувствах, которых не испытывает, и старается всеми способами отстранить его от государственных дел.

Он знал, что мать отобрала все его личные владения за границей, которые достались ему от отца. Это были карликовые немецкие государства, управляя которыми, он мог бы приобрести административный опыт, научиться всем тонкостям власти... Когда-то именно так училась властвовать она сама – на управлении Шлезвиг-Гольштейном. Может быть, именно поэтому она не захотела дать ему такой возможности?