Владимир Плотников - Степан Бердыш
Осторожно высунул лицо. Ужас! На острие взгляда возник шестопёр и — занесён в размахе. Владение такой палицей сделало бы честь самому Яну Усмарю. И вот уже бородавчатой сталью опускается смерть! Скорее молнии и дольше вечности! Бердыш зажмурился. Бахнуло и брызнуло рядом, налипая тёплыми соплями к щекам. В одно мгновенье промелькнуло всё, почувствовалось всё… И свистящая, затухающая в розовых разводах чернота небытия. И мутная осклизлость кипящей солёной крови…
Открыв глаза, увидел, что адский шестопёр с отсосом вычмокивается с чего-то обмякшего — в полутора аршинах от корабельного борта. И понял: бьющий просто не мог заметить его в чернильной гущине реки. Взмах нёс смерть другому — открытому и беззащитному. Над тобой же, Стеня, спаси и помилуй, некий надолб, за которым ни ты казакам, ни они тебе не видны! Не сразу дошло: башку разнесли ногаю, горячие брызги — его мозги. Однако медлить: что сгинуть!
— Братцы, выручай! — диким даже для самого себя рёвом обозначился Бердыш.
— Ктой-то в воду ёкнулся!? — до рези в жилах знакомый хруп. Две уцепистых ручищи дёргают его, мешковатого от слабости, тяжёлого от намокшей одёжи. Кости глухо стукают о спрыснутую скамью.
— Ранен кто? — скрипит рядом. — А… потом разберём. Цельсь! А-агонь!
А у Бердыша ни сил, ни смелости барахтаться. Как в столбняке…
Доблестный набег струга завершился. Выстрелы поредели и стихли совсем. Быстро удалялись вопли и ржанье. И вот уже, ходко разгребая прибрежные кусты, чёлн пристал к неприметному лиману.
Полдюжины сильных рук подняли и бережно перенесли на мох. Сверкнули кремни.
— Э! Да птица-то чужа! — первый оторопелый вскрик, как только Степан привстал на локте и к чему-то пошёл подрагивающей пятернёй забирать чуб к затылку.
— Никак, Стеня? — как из мортиры, шваркнуло над головой.
У Бердыша всё замутилось: над ним из-за спины висела, на изогнувшемся теле взлохмаченная башка.
Кузя!
— Уфф! — только и выдал Степан, повалился затылком на мох. Сколько пролежал, бог весть. Правда, очнулся вперёд зорьки: дёготь над рекою попрозрачнел, но был ещё прилично густ. Мир слабо раскачивался — снова на струге. Казаки, вольготно рассупонясь, увалясь по бортам, пускали байки о минувшем подвиге. Бердыш с перетянутым плечом пополз к ним.
— А, Стеня! — откликнулся на шорох Толстопятый. — А я за тебя ручательствую… Коль согласен ногаев бить, дадим бердыш.
— А… Так… ото… — зазевал Степан, но Кузя строго перебил:
— А вот о прочем — опосля. Ты… Казачки эти тебя, то самое, не знавают. Что: коль лазутчик ты, это, который теперь и… не был даже, может, хоть и? — что-что, а златоуст из Кузи на зависть грекам. — Ежли к ракам на поселенье не соскучал, слухай да помалкивай. Я ноне не правен по сердечному веленью это вот… Оно как таперича я есть в казачьих… сотник я это… — тут Бердыш присвистнул. — И засим, следственно, твой последний сказ, даром что бывал и не так. Так-то! Так решено, как и будет, — постановил новый сотник, придав Стёпину свисту особый смысл: одобрения и восторга перед возвышением и уважнением своим.
— Твоя воля. А у меня разве выбор? — усмехнулся Степан.
— Ну, добре…
Тут и заря догнала. Осели в затаинке на… недели.
И вот…
* * *Первой гвоздичкой проклюнуло солнышко, а струг уж резво обогнул высокий мыс и прямиком — на Кош-Яик.
— Эй, робяты, давай-ка наше нибудь-что — русское! — гикнул Толстопятый.
— Про бедовых славян пойдёт, а, Ослоп?
— Валяй!
Жирный, явно с Запорожья, с оселедцем зычно завёл:
— Не куча катит из-за гор-то,И то не молнии блестят.Отмстить ворогам за позор тоИдёт немаленький отряд!
Тут и все подхватили:
— Не на пиры, не на гулянья…За Русь ложить живот,Бядовые славянеСбиралися в поход!Сбиралися славянеСквитаться за народ!
Запевала продолжил:
— Им не страшны ни зной, ни вьюга,Ни ширь степей, ни глубь морей.Перед дорогою по кругуЛишь пустят чарку: больше пей!
Припев.
…Они пройдут, где волк отступит,Змее где узко — проползут.Переплывут стремнину в ступе,Орлами взмоют, лаз коль крут…
Припев.
…В честном бою взметнутся пики,Польётся песней кровь из ран.Эгей, славяне, громче гикнемИ опрокинем басурман…
Припев.
…Добыча знатная досталась:Шатры, ковры и табуны,И половчаночек немалоС глазами жуткой глубины…
Припев.
…Ночная дикость половчанок,Их буйство, ласки да вино —Вот отдых после схваток бранныхДля сил, иссякших уж давно.
Припев.
…Но не нужны им смуглы девы.Ведь русской бабы слаще нет.Зато под бодрые напевыНапиться — славно в честь побед…
Припев.
…Отпели: тризна убиённым.Но смерть кратка, а жизнь долга.И по полям испепелённымДомой дорога пролегла.
Припев.
…Днём труден путь. Но гимн спасённыхВ честь избавителей бодрит.Что ждёт ещё славян за Доном?Честь-слава иль позор и стыд?
Припев.
…Но пройден путь. И Киев рядом.И пир горою закипел!Вино полилось водопадом,А я чуть зачерпнуть успел…
Молчавшего допреж Убью-за-алтына вдруг прорвало: слоном загорланил заключительный припев:
— Уж не пиры, уж не гулянья.Кутёж кругом крутой!Бедовые славянеВернулися домой.Вернулися славянеС победою домой!
Яицкий срам Уруса
До городка было рукой достать.
С первого взгляда ясно: после недельной осады незваным гостям не совсем уютно под невысокими, но толстыми стенами казачьего коша. Переправиться удалось не всем. Стены поджечь — тем паче. Бердыш догадался: использовав все суда, часть казаков, по примеру Кузиных рябят, приголубила кочевников на всех самых уязвимых участках. Это раз.
Второе: натиск по линии четырёхугольного частокола принёс Урусу не больше счастья, чем переправа: в мелких окопах внасып стенал кишмиш из подстреленных.
Сам князь с отборной тысячей осел на безопасном расстоянии. Орда беспорядочно толклась у стен. Отряд Толстопятого угадал к самой драке. Осаждённые вот только отразили восьмой приступ. Вволю попалив из ружей и пушек с четырёх башенок, выпустили из ворот конницу, разметавшую передовые силы степняков. Из них сотни полторы отборных с рушницами, отрезанные от своих окопами, дали стрекача вдоль стен. Их сразу накрыло прицельным огнём и «хлебосольными гостинцами» навроде пеньков и камней из рук пышных баб — давешних купальщиц.
Ружья ногайские достались казакам.
Но преимущество казачьей конницы не могло быть долгим…
И тут-то возьми и приспей подкрепление с реки — зараз четыре струга. Гребные бойцы закатали по ордынцам уничтожающим пороховым ураганом. Это внесло полную сумятицу в ряды осадчиков. Так мало ж, по десятку дюжих молодцов от каждого струга с бердышами наперевес врезались в кочевой улей с тылу. Лихо вдарил ливень. Это доконало устрашённых ногаев, усилив копошню. Мешаясь в давке и толкучке, лишённые возможности развернуться во всю ширь своего тысячеголовья, они скоропостижно теряли боеспособность. Шестью разнонаправленными клиньями казаки ловко, как ножами, рассекли орду.
В числе первых рубак Бердыш. Плечо не болело, кровопотеря успела восстановиться. На голове шлем с наносником — подарок Толстопятого. Жуткая штуковина в руках его, прямо как в былине, расчищала целые «проулки». Недалече орудуют Кузьма, Иван Камышник и медведистый Нечай Шацкой — все в плотных куртках со стальными пластинами.
Средь скопища искажённых отчаянием узкоглазых лиц мелькнула обрюзглая морда с перевязанным зыркалом. Повязка поначалу сбила Степана. А потом, как раскалённым гвоздём: да это ж Телесука! Схваченный одним жадным стремлением, начал он прорубаться к заклятому «приятелю».
Кочевники порскнули врассып. Пехота и конница по головам упавших металась у стен, невзирая уже на беспощадный обстрел и валящиеся сверху крошилки из булыжни, бочек и брёвнышек.
Степан на миг перевёл дух, слевил голову: выпятив таз шире лошадиного, рыхлый любимец Уруса нёсся на паршивеньком бахмате. Простреливающие мимо ногаи задевали его пятками и плетьми.
— Улепетнул, хрен сплющенный! — плюнул Бердыш, в сердцах рубанул по корчащемуся в ногах азиату. От удара рукоять бердыша треснула, железное полотно намертво всадилось в сухую землю. Обнажил саблю…