Александр Спешилов - Бурлаки

Явился Пирогов. Военный врач, с вытянутым бритым лицом, задал обычный вопрос:

— На что жалуетесь?

— Здоров и годен, — отрапортовал Пирогов.

— Поздравляю, поручик. Значит, зачисляетесь в кавалерийский полк, — сказал председатель комиссии, один из командиров кавалерийского полка.

— Разрешите не согласиться. Здесь тыл. Я желаю на фронт.

— Через день, через два может случиться, что все пойдет наоборот: здесь будет фронт, а там — тыл, — возразил председатель.

Доктор, воспользовавшись разговором членов комиссии с Пироговым, успел раздеть Ефимова и, несмотря на его протесты, вертелся вокруг со своей трубкой.

— Дышите… глубже… еще! А сколько вам лет?

— Тридцать восемь.

— Очень хорошо… Хрипы, ослабление сердечной мышцы, миокардит… Годен ограниченно.

Ефимов запротестовал:

— Товарищ доктор! Я знаю, что у меня с сердцем неважно. Меня с флота уволили по белому билету. Но не в этом дело. Я — большевик! И обязан идти на фронт. И пойду, не считаясь ни с болезнями, ни с вашей комиссией.

— Куда же вас направить? Наш десятый полк, как вы знаете, хотя и кавалерийский; но сухопутный, — пошутил кавалерист.

— Прошу на общих основаниях, в распоряжение уездного военкомата, — попросил Ефимов. — Вместе с рядовыми.

— Никуда не пойдешь! — вдруг заявил Панин. — Здесь тоже надо кому-то защищать Советскую власть. Пиши, доктор, что у Ефимова чахотка, тиф и всякие болезни.

И доктор в карточке Ефимова вывел: «Не годен».

В деревнях готовились провожать мобилизованных. Варили брагу, гнали самогон, стряпали шаньги, сушили сухари.

На деревенских угорах собирались старики и судачили:

— Большевики с германцем пошли на мировую, а гонят наших сыновей с ружьями брат на брата… В прошлый раз на пристани был, проезжающий рассказывал…

— Я еще на японскую ходил. Знаю эту войну. Советская власть пришла, хорошо думали жить, да вот последнего кормильца отбирают…

— Можно и не ездить на войну. Всех силой на пароход не загонишь…

Подобные разговоры слышались повсюду. Мы, как могли, объясняли крестьянам, что не большевики затеяли войну, а буржуи, что они хотят снова отобрать у мужика землю, у рабочего — заводы. Приходится защищаться. Но среди населения толкались разные «проезжающие» шептуны и будоражили народ. Появились листовки с призывом к мобилизованным отказаться от выезда из деревень, а большевиков выгнать из Строганова.

Панин ругал комиссаров:

— Ребят только шагистике учили да как колоть штыком соломенные чучела. На откуп офицерам ребят отдали. Не занимались с ними, не объясняли, для чего нам нужна Красная Армия.

А Федот Сибиряков оправдывался:

— Кому объяснять? Из бедноты сами знают, для чего надо учиться военному делу, к чему готовиться. А ты скажи: на какой черт мы готовим всех без разбору? Ведь вместе с моим сыном учились и племянник Зобина, и псаломщик — все учились, кому и винтовку нельзя доверить. Такие-то и бузят больше всех.

— Выучили вояк на свою шею, — ворчал Панин. — Я бы только своих людей брал в Красную Армию, а кулацкое отродье — в город, канавы копать! Эх, поздненько мы спохватились!

Мы спали с оружием. Под подушкой наган. Рядом винтовка. А офицеры — и наши и члены комиссии, — как позднее выяснилось, спокойно ночь в полночь разгуливали по селу, ходили в гости в семьи мобилизованных из зажиточных.

В последнюю ночь перед отправкой мы собрали красногвардейский отряд и расставили секреты вокруг села.

А утром начался пьяный мятеж.

Мобилизованные разъезжали по селу на тройках, горланили похабные песни, на нижней улице, где жили семьи водников, почти во всех домах повыбивали стекла. На площади свалили арку, сломали трибуну и запалили костер. Сбили замки с кооперативной лавки, расхватали товары.

Меня беспокоило, что с Финой. Ведь она живет на нижней улице, и хулиганы ее, конечно, в покое не оставят.

Захватив с собою пару гранат, я под прикрытием высокого берега побежал в конец села. Около пристани проскользнул на огороды и подобрался к дому, где жила Фина. Чтобы попасть во двор, пришлось войти в переулок. Здесь меня окружили подвыпившие парни.

— Попался, комиссар!

Я ухватился за верхнюю жердь прясла и снова оказался в огороде. Поднял гранату со снятым кольцом. Парни, не ожидавшие такого отпора, ринулись врассыпную.

Сильно заколотилось сердце, когда я увидел выбитое окно в комнате Фины. Открывая ворота во двор, вымазался в чем-то липком. Запахло дегтем. «Гады! Ворота вымазали».

Дверь в избу была подперта колом. Сильным пинком я выбил подпору, распахнул дверь.

Фина с теткой, прижавшись друг к другу, хоронились за печкой. Они даже не смогли толком объяснить мне, что произошло. Фина плакала, старушка безмолвно жевала беззубым ртом. У нее дрожали руки.

В комнате у Фины и на кухне полы были усыпаны битым стеклом. В избе не осталось ни одного целого окна. Бумаги на письменном столе залиты чернилами.

Я выглянул на улицу, оглядел с крылечка переулок. Нигде не было ни души.

— Надо уходить отсюда, пока не поздно, — решил я. — Второй раз если придут погромщики, так еще хуже будет.

Закрыв ворота на засов, я вывел перепуганных женщин через калитку в огороды.

По хорошо знакомой дорожке спустились под берег Камы.

Было слышно, как сотнями голосов гудела сельская площадь. Надо было спешить. Мы с Финой взяли старушку под руки и быстро добрались до кирпичных сараев. Здесь я спрятал своих женщин.

Со всех сторон по задворкам и огородам подтягивались к площади красногвардейцы. Я присоединился к ним и очутился в церковном саду.

На каменной стене церковной ограды стоял человек в шляпе и, отчаянно жестикулируя, держал речь. Это был бывший начальник милиции Чирков. Его сильный голос далеко разносился по площади.

— Большевики — шпионы кайзера Вильгельма! Хвастают декретом о мире, а сами посылают вас на войну. Из Сибири к нам идут хунхузы — наши кровные братья, такие же крестьяне, как и мы с вами. Неужели вы подчинитесь приказу большевиков? Неужели у вас поднимется рука на своего брата?

Чирков поднял кулаки над головой и истерически выкрикнул:

— Смерть большевикам!

Вдруг рядом с ним очутился Ефимов.

— Рано нас хоронить задумал, предатель.

Чирков выхватил револьвер и в упор выстрелил в Ефимова. Почти одновременно засвистела тяжелая свинчатка. Ефимов пошатнулся и упал на руки подбежавших красногвардейцев, а Чирков мешком свалился за церковную ограду.

Красногвардейцы ринулись на площадь.

В тот же миг поднялась паника. Мужики с ожесточением нахлестывали лошадей, выбираясь с площади на дорогу. Мобилизованные бросались из стороны в сторону, всюду натыкаясь на штыки красногвардейского кольца.

На церковную ограду залез батальонный инструктор Охлупин и скомандовал:

— Батальон! Ко мне!

И многие мобилизованные, бывшие бойцы учебного батальона, в силу привычки подчиняться приказу своего командира выстроились у церковной стены.

В золотистом небе ярко пылало солнце, по-прежнему щебетали беззаботные птицы. А мы стояли, склонив головы, над своим тяжелораненым товарищем, Панин снял картуз и сказал:

— Ты выполнил свой долг, как подобает большевику, Паша! Мы жестоко отомстим за твои раны.

Через площадь по направлению к нашей группе понурив голову шел Ушаков. Он держал на ремне свое охотничье ружье. На груди висел открытый патронташ, набитый медвежьими «жаканами».

— Я человека убил, — хмуро проговорил Ушаков, подходя к нашей группе.

— Контрреволюционер Чирков не человек, — злобно сказал Панин, догадавшись, чья пуля насмерть сразила паразита.

Ушаков пристально поглядел на побледневшее лицо Ефимова, что-то хотел сказать, отвернулся от нас и зашагал к реке.

Через час за Камой вспыхнул пожар. Горела избушка Ушакова. Пламя быстро охватило ее, и она сгорела до основания.

В тихом воздухе над лесом долго не рассеивался клубок серого дыма. Потом и он, перемешавшись с редкими облаками, исчез совсем.

«Готовь сани летом, а телегу зимой». Крепко придерживался этой народной пословицы председатель волисполкома Меркурьев — мужик хозяйственный.

Надвигалась осень, и его в последнее время заботила заготовка дров на зиму. Раньше дрова выписывали в лесничестве, прошлую зиму жили на старых запасах. А как быть нынче? Лесничества нет, рубить дрова в местных колках — значит, оставить население без дров и жердей. А дров-то потребуется немало. В волости три школы, два фельдшерских пункта, волисполком, военкомат, нефтебаза, мельница, кооператив, склады…

Меркурьев запросил указаний в уездном совдепе, а тамошнее начальство возмутилось. Зачем, дескать, обращаться в вышестоящую организацию, когда можно проявить власть на месте…