Колин Маккалоу - Первый человек в Риме. Том 1
– Здесь что-то не так, – задумался Цезарь, Сулла не лжет. Он и сам видел Клитумну, и достаточно слышал о ней от Марции. Смущало же то, что Сулла пришел к нему за советом; не характерно это для Суллы. Вряд ли он мучится сомнениями, как поступить с мачехой, которая не скрывает, что была любовницей пасынка. Если Сулла и впрямь явился за помощью, – значит это грязная ложь, типичные палантинские сплетни. Болтали ведь и о том, что мачеха Суллы была любовницей умершей женщины, Никополис. Сплетничали еще, что Сулла был любовником сразу обеих. Марция считала: что-то тут подозрительно, но, конкретно, сказать не могла ничего. Нежелание Цезаря верить слухам шло не от наивности: он мерил людей по себе и предпочитал верить в лучшее. Грязь пересудов не липла к его тоге. Лишь на секунду он предположил, что между Суллой и его дочерью что-то было, но тут же от этой мысли отказался. Человеку с характером Суллы – упасть в обморок от вида исхудалой девушки?! Но эта странная история о том, как Юлилла сплела ему венок из трав… Цезарь, конечно же, вполне понимал, что мог означать сей венок. Возможно, встреча их была мимолетна и случилась давно. Определенно, что-то между ними было. Не низкое, не грязное. Но что? Естественно, любовной связи между ними быть не должно. Неужели возникло взаимное влечение?.. Очень плохо. Юлилла должна выйти замуж за человека, высоко ценимого в кругах, к которым принадлежит Цезарь.
Так думал Цезарь. Сулла же раздумывал о том, что пришло на ум Цезарю. Явление Юлиллы нарушило планы. Как его угораздило так потерять контроль над собой? Обморок! Он, Луций Корнелий Сулла – в обмороке! После того, как он выдал себя, у него было мало шансов избежать объяснений с ее отцом. Пришлось рассказать часть правды. Помоги это Юлилле, он рассказал бы и всю правду, но вряд ли чтение этих писем Цезарю доставит удовольствие.
– Вы уже думали, как вам быть с Клитумной? – спросил Цезарь.
Сулла нахмурился. Да, у нее есть вилла в Цирцее, лучше бы ей отправиться туда на некоторое время.
– А зачем вам советоваться со мной? Пропасть разверзлась у ног Суллы… «Прыгай!» – велел он себе.
– Вы совершенно правы, Гай Юлий. Зачем спрашивать вас? Но я оказался между Сциллой и Харибдой, надеюсь, что вы протянете мне весло и спасете меня.
– Спасти вас? Что вы хотите этим сказать?
– Боюсь, Клитумна близка к самоубийству.
– О!
– Как с этим бороться? После смерти Никополис в доме нет женщин. Даже среди слуг. Рим – не лучшее место сейчас для нее, Гай Юлий! Но как я могу послать Клитумну в Цирцей без женщины, на которую можно положиться? Не уверен, что она хотела бы видеть меня в настоящий момент, и помимо этого… дела удерживают меня в Риме. Так вот, не могли бы вы послать свою жену сопровождать Клитумну? На несколько недель? Нынешнее ее настроение долго не продлится, уверен. Но сейчас она внушает мне беспокойство. Вилла очень уютна, и, хотя становится прохладно, Цирцей полезен для здоровья в любое время года. Я думаю, вашей жене будет полезно немного подышать морским воздухом.
Цезарь явно расслабился, словно бы с его плеч упала огромная тяжесть.
– Понимаю, Луций Корнелий, понимаю. Понимаю лучше, чем вы думаете. Моя жена действительно в последнее время стала иметь на Клитумну влияние. К несчастью, я не могу послать ее. Вы видели Юлиллу, так что не нужно вам объяснять, сколь ужасно наше положение. Моей жене лучше остаться дома. Да и не согласится она поехать, хотя помочь Клитумне и не против.
– А почему бы не отправить и Юлиллу в Цирцей вместе с ними? Перемены могут сделать с ней чудо!
– Нет, Луций Корнелий. Покончим с этим. Сам я должен оставаться в Риме до весны. Не могу позволить жене и дочери уехать без меня. Конечно, не потому, что я эгоист. Просто я буду слишком беспокоиться, пока они будут в отъезде. Будь Юлилла здорова – другой разговор. А так – нет.
– Понимаю, Гай Юлий. Сочувствую. Сулла встал.
– Отправьте Клитумну в Цирцей, Луций Корнелий. С ней и так все будет нормально.
Цезарь проводил гостя до входной двери и сам открыл ее.
– Спасибо, что помогли мне справиться с обмороком, – сказал Сулла.
– Это было не трудно… Я рад был вашему визиту. Полагаю, что теперь лучше пойму свою дочь. Да и к вам после сегодняшнего утра я стал относиться лучше, Луций Корнелий. Держите меня в курсе, как дела у Клитумны, – и, улыбнувшись, Цезарь протянул гостю руку. И, едва закрыв дверь за Суллой, направился в поисках Юлиллы. Она была в гостиной своей матери: безутешно плакала, уронив голову на руки. С пальцем, прижатым к губам, Марция встала, увидев мужа.
– Гай Юлий, это ужасно, – голос Марции дрожал.
– Они встречались?
Краска стыда нахлынула на ее лицо; она взбешено встряхнула головой, и шпильки, державшие волосы в чопорном узле, вылетели, волосы рассыпались по плечам.
– Нет, не встречались, но… О, какой позор!
– Возьми себя в руки, жена, возьми себя в руки! Что бы ты не узнала, ничто не стоит таких страданий. Теперь расскажи мне.
– Он здесь совершенно ни при чем, она сама… Наша дочь, Гай Юлий, она позорила себя и семью целых два года, навязываясь мужчине, который не только не достоин стирать грязь с ее обуви, но вовсе и не хотел ее! И более того, Гай Юлий, более того! Она пыталась завоевать его внимание, заставляя себя голодать, дабы принудить его к греху… Так что он ни в чем не виноват! Письма, Гай Юлий! Сотни ее писем служанка передавала ему. А в письмах – обвинения в равнодушии, в болезни, мольбы о любви. Наша дочь пресмыкалась, как сука в течке!
Глаза Марции наполнились слезами разочарования и гнева.
– Возьми себя в руки! – снова повторил Цезарь. – Пойдем, Марция, поплакать ты можешь и позже. Я должен принять меры, будь свидетелем.
Марция взяла себя в руки и вытерла глаза; вместе они вошли в гостиную.
Юлилла все еще плакала и не заметила, что не одна. Цезарь сел в любимое кресло жены и вынул носовой платок.
– Вот, Юлилла. Вытри нос и перестань плакать. Будь хорошей девочкой, – сказал он, бросая ей платок. – Время поговорить.
Больше всего Юлилла плакала как раз от страха перед отцом. Так что успокаивающий, беспристрастный тон успокоил ее. Слезы прекратились. Она сидела, опустив голову, и только тело ее содрогалось от икоты.
– Ты заставляла себя голодать из-за Луция Корнелия Суллы, это правда? – спросил отец.
Она не отвечала.
– Юлилла, молчание тебе не поможет… Все из-за Луция Корнелия?
– Да, – прошептала она.
Голос Цезаря продолжал звучать беспристрастно, но слова, произносимые им, прожигали Юлиллу насквозь. Так он говорил бы с рабом, совершившим непростительную ошибку, но не с дочерью.
– Понимаешь ли ты, сколько боли и тревог доставила семье в последнее время? С того момента, как ты начала морить себя голодом. Мы думали только о тебе. Не только я, твоя мать, твои братья, твоя сестра – но и наши преданные слуги, и наши друзья, и наши соседи. Ты почти довела нас до грани безумия. А за что? Ты можешь сказать мне – за что?
– Нет, – прошептала она.
– Чушь! Конечно, можешь! Ты затеяла с нами игру, Юлилла. Жестокую игру. Ты влюбилась – в шестнадцать лет – в человека, который, ты знаешь сама, тебе не пара. Ты никогда не получила бы моего согласия на такой брак. Человек этот сам понимает свое положение и не отвечал тебе взаимностью. Но ты продолжала действовать обманом, хитростью, жестоко… У меня нет слов, Юлилла!
Его дочь вздрогнула. Его жена вздрогнула.
– Кажется, мне следует освежить твою память, дочь. Ты знаешь, кто я?
Юлилла не отвечала, опустив голову.
– Смотри на меня!
Она подняла лицо: наполненные слезами глаза смотрели на Цезаря с ужасом.
– Нет, я вижу, ты не знаешь, кто я, – сказал Цезарь, почти не меняя тона. – Придется напомнить. Я – глава этого семейства. Мое слово – закон. Мои поступки не поддаются акциям судебного преследования. Что бы я ни решил сказать или сделать – могу сказать и сделать. Ни Сенат, ни Народ Рима не встанет между мною и моей абсолютной властью над семьей. Законы Рима гласят, что семья подвластна лишь своему главе. Если моя жена нарушит супружескую верность, Юлилла, я могу убить ее, или заставить ее покончить жизнь. Если сын мой виновен в низком поступке или в трусости, или в другой позорной слабости, я вправе убить его или приказать ему, чтобы покончил с собой. Если моя дочь нецеломудренна, я вправе убить ее или заставить покончить с собой. Если любой член моего семейства – от моей жены, сыновей и дочерей, до моей матери и моих слуг – нарушат на мой взгляд, рамки приличий, я могу убить его или ее или заставить его или ее покончить с собой. Ты понимаешь, Юлилла?
– Да, – сказала она.
– С печалью и стыдом говорю я тебе: ты переступила границы приличий. Ты опозорила семью – и прежде всего главу семьи. Ты играла честью семьи. И ради чего? Ради личного удовольствия. Самый отвратительный мотив!
– Но я люблю его, папочка! – закричала она. Цезарь повысил голос:
