Анатолий Марченко - За Россию - до конца
— Поздравьте Петра Николаевича. — Деникина крайне обрадовало это сообщение.
— Генерал Врангель в своём амплуа, — поспешил сообщить Романовский. — Посчитал ненужным доложить о своих потерях. Между тем у меня есть данные, правда пока что не проверенные, что за две недели боев под Царицыном его войска потеряли убитыми, ранеными и пленными до десяти тысяч солдат и офицеров. Если мы так будем штурмовать города, то скоро останемся без армии.
— И всё же, Иван Павлович, сойдёмся на том, что победителей не судят.
— Так-то оно так, — никакие доводы не могли повлиять на отношение Романовского к Врангелю, — однако из-за своей медлительности сей полководец упустил главное — благоприятный момент для соединения с армией Колчака. Войска адмирала отступают по всему фронту.
— Что поделаешь, Иван Павлович, — вздохнул Деникин, как показалось Романовскому, с плохо скрытым облегчением. — Боевые операции, согласитесь, как и политика, — искусство возможного. Хочется сразу попасть в рай, да грехи не пускают. — Он помолчал, ожидая реакции Романовского, но тот молчал. — А как Дела у Май-Маевского?
— После овладения Харьковом Май-Маевский сосредоточил усилия на Екатеринославском направлении, — доложил Романовский. — Со дня на день жду донесения о взятии Екатеринослава. Да вот, кажется, оно уже и поступило! — воскликнул Иван Павлович, увидев, как в кабинет вбежал запыхавшийся телеграфист с бумажной лентой в руке.
Он не ошибся: Май-Маевский взял Екатеринослав.
— Превосходно! — воскликнул Деникин. — Кажется, мы ещё никогда не были так близки к цели, как сейчас! Иван Павлович, отдайте распоряжение: штаб передислоцируется в Царицын. И пожалуйста, голубчик, усиленными темпами готовьте нашу Московскую директиву!
30
Из записок поручика Бекасова:
Двадцатого июня 1919 года в Царицыне генерал Деникин подписал директиву, которая сразу же получила горделивое название «Московской».
В ней, в частности, говорилось:
«...Имея конечной целью захват сердца России — Москвы, приказываю:
1. Генералу Врангелю выйти на фронт Саратов — Ртищево — Балашов, сменить на этих направлениях донские части и продолжать наступление на Пензу, Рузаевку, Арзамас и далее — Нижний Новгород, Владимир, Москву.
Теперь же направить отряды для связи с Уральской армией и для очищения нижнего плёса Волги.
2. Генералу Сидорину правым крылом, до выхода войск генерала Врангеля, продолжать выполнение прежней задачи по выходу на фронт Камышин — Балашов. Остальным частям развивать удар на Москву в направлениях: а) Воронеж, Козлов, Рязань и б) Новый Оскол, Елец, Кашира.
3. Генералу Май-Маевскому наступать на Москву в направлении Курск, Орел, Тула. Для обеспечения с запада выдвинуться на линию Днепра и Десны, заняв Киев и прочие переправы на участке Екатеринослав — Брянск.
4. Генералу Добровольскому выйти на Днепр от Александровска до устья, имея в виду в дальнейшем занятие Херсона и Николаева.
...6. Черноморскому флоту содействовать выполнению боевых задач... и блокировать порт Одессу».
Отныне Москва становилась символом, её взятие означало бы полную победу Белого движения в России. И если бы каждый командующий действовал точно в соответствии с данной директивой, если бы не стремился получить выгоду для себя как в стратегическом, так и в тактическом отношении и если бы все армии, составлявшие вооружённые силы Юга России, действовали как единое целое, то, по всей вероятности, взятие Москвы было бы вполне достижимо. Разумеется, при более активной и деятельной помощи союзников.
Однако достижение этой желанной цели зависело не только от самих белых. Главной «виновницей» неудач была конечно же Красная Армия, в которую, порой без принуждения, вливались всё новые и новые массы людей. А какие силы, пусть и вооружённые, способны подавить народ, если он одержим одной идеей — идеей, зовущей его в прекрасное завтра? Таких сил в природе не существует.
Надо ли говорить, что, имея к тексту Московской директивы некое отношение, я при первой возможности передал её суть в ту самую Москву, которая, согласно повелению Антона Ивановича Деникина, и должна была быть взята Добровольческой армией? Впоследствии, оценивая этот свой шаг с позиций человеческой совести, я пришёл к выводу, что это и было моим самым главным преступлением перед Деникиным и перед всем Белым движением...
А пока что я пристально наблюдал за тем, как будут разворачиваться события.
Я сразу же понял, что каждый командующий считает свой фронт самым наиважнейшим и, исходя из этого, требует для него как можно больше вооружений и резервов. Особое усердие в этом проявлял барон Врангель. Он буквально терроризировал Антона Ивановича, то наскакивая на него, как бык во время испанской корриды, то вымаливая резервы, как нищий просит милостыню. Антон Иванович называл эти выходки Врангеля стремлением добиваться своего «не мытьём, так катаньем». Врангель требовал подкреплений из состава Добровольческой армии, не уставая повторять, что её командующий Май-Маевский находится исключительно в выгодном, более того, в привилегированном положении, в то время как его, Врангеля, армия числится где-то на задворках и пребывает в «даря Антона» в немилости.
— Армия Май-Маевского без сопротивления идёт к Москве, — возбуждённо говорил он Деникину, заранее «заводясь» при одной мысли о том, что кто-то другой, а не он, Врангель, первым въедет в Первопрестольную. — Главные силы надо направить на Царицынское направление! Пусть Май-Маевский передаст в моё распоряжение часть своей пехоты.
— Прикажете расценивать этот ваш демарш как вымогательство? — внешне спокойно осведомился Деникин.
Врангель слегка присмирел, но не отступился:
— В то время как Добровольческая армия в своём победном шествии к сердцу России беспрерывно увеличивается за счёт потока добровольцев, в это самое время, Антон Иванович, моя Кавказская армия, истекая кровью в неравной борьбе и умирая от истощения, посылает на фронт последние свои силы!
— Пётр Николаевич, неужто вы запамятовали, что фронт Добровольческой армии составляет шестьсот вёрст, а вашей — всего сорок? — сдерживая раздражение, спросил Деникин.
— Однако же верста версте рознь! — не сдавался Врангель. — Эти мои сорок стоят шестисот, которые имеет этот везунчик Май-Маевский! И я никак не могу взять в толк, почему вы, Антон Иванович, человек железных требований, столь благосклонны к этому любителю зелёного змия?
— Пётр Николаевич, я считаю не очень-то этичным переходить на личности, — остановил его Деникин. — Вы прекрасно знаете, что Владимир Зенонович — храбрый воин и талантливый военачальник. А кто из нас абсолютно безгрешен?
Признаюсь, слушать Врангеля было забавно, он и в обычном разговоре выражался столь же высокопарно и цветисто, как и в своих речах и приказах. Нет, этот человек был достоин того, чтобы его строй ума, психологию и прирождённый авантюризм изучали представители учёного мира!
Так уж случилось, что почти все письма и телеграммы Врангеля, посылаемые Деникину, проходили через меня. Они были переполнены желчью и ядом. Так, в одном из писем Врангель жаловался, что после взятия Царицына Деникин отменил обещанный усталым войскам отдых и приказал без остановки преследовать противника. Письмо это несказанно удивило Антона Ивановича: он был осведомлен о том, что наступление ещё до получения приказа сам же Врангель и продолжал. В другом письме Врангель сетовал на то, что Кавказской армии якобы не отпускались кредиты. И даже в простейших житейских жалобах он не мог обойтись без патетики: «В то время как там, у Харькова, Екатеринослава и Полтавы, войска одеты, обуты и сыты, в безводных калмыцких степях их братья сражаются за счастье одной родины — оборванные, босые, простоволосые и голодные».
— Зависть словно злой дух вселилась в барона, — прокомментировал это письмо Антон Иванович. И хотя он почти никогда не прибегал к крепким, а тем более нецензурным выражениям, на этот раз не сдержался: — Как по той пословице: «В чужих руках х... всегда толще».
Он тут же приказал мне запросить о кредитах генерала Лукомского, который, как известно, был лицом дружественным и близким Врангелю. Я незамедлительно выполнил приказание Деникина и получил ответ Лукомского. Ответ заключался в том, что кредиты Кавказской армии переводились своевременно.
— Ну что тут скажешь? — в недоумении развёл руками Антон Иванович. — Когда он говорит правду, а когда лжёт?
—Антон Иванович, — решил успокоить его я. — Если хотите знать моё мнение, то вот оно: не берите в голову всё, что исходит от барона. Неужели вы не видите, что человек он совершенно непредсказуемый? Как та вероломная собака: не угадаешь, когда она лизнёт, а когда укусит.
