Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси
Государь утвердительно кивнул головой. Данила Константинович, войдя в покой, пропустил вслед за собой вестника и начальника караула при княжих воротах.
Едва вестник успел помолиться и поздороваться с государем, как великий князь резко спросил:
– Где князь Иван?
– У бродов, государь, меж Коломной и Каширой.
– А князь Холмский?
– У брега же, государь за Каширой, ближе к Серпухову.
– Ну, сказывай, как князь Иван повестует?
– «От дозоров степных, государь, из-за Оки весть пришла июля двадцать девятого: царь Ахмат ордынский по Литве шел тайно без дорог с проводниками. Ночесь же с литовского рубежа к реке Оке пришел. Куды же оттоле идет, неведомо. Бают, ведет Ахмат с собой и твоего посла, боярина Волнина, Григорья Иваныча…»
Иван Васильевич многозначительно поглядел на дьяка Курицына и молвил:
– Недаром Казимир-то послом Кирея посылал в Орду, а тот Ахматова посла с собой привез.
– Разумею, государь, – сказал Курицын, – грозно испытует Господь нас…
Иван Васильевич промолчал и, подавив охватившее его волнение, сказал вестнику:
– Благодари от меня князя Ивана за службу, да пусть лазутчиков шлет, дабы вызнать, куды хан-то пойдет и нет ли с татарами Казимировых полков и прочее. Впрочем, князь Стрига и сам сметит, что мне надобно. Иди отдыхай. Данила Костянтиныч угостит тя.
Когда все вышли, великий князь подошел к дьяку Курицыну, положил ему руки на плечи и сказал:
– Верно слово твое: испытует нас. Сие куда грознее московских пожаров. Ныне вся Русь в огневом кольце: Орда, Казимир, Казань, Новгород, удельные и прочие вороги! Сама земля горит у нас под ногами!
Государь отошел к открытому окну и, некоторое время думая о трудных делах, смотрел невидящим взглядом на окрестности Кремля.
– Прикажи-ка, Федор Василич, – молвил он глухо, – Ефим Ефремычу: готовым быть сей же часец со всей конной стражей к отъезду со мной в Коломну. Пусть и запасных коней ведет с собой. Да вели попам обедню петь. Яз же, одевшись по-ратному, сей же часец приду, а от обедни прямо в поход.
Когда великий князь на полпути к Коломне обедал в селе Броннице, которое досталось князю Юрию по духовной от бабки Софьи Витовтовны, прибыл к нему вестник от любимого брата.
Великий князь принял его немедля, во время трапезы. Вошел боярский сын Тит Семеныч Курылев, сотник полка князя Юрия, мужик лет тридцати, сухой, жилистый, черноволосый, с короткой, но густой бородой.
Помолясь, поклонился он Ивану Васильевичу и молвил:
– Будь здрав, государь, на многая лета. Князь Юрий Василич так повестовать повелел.
Тит Семеныч откашлялся и зычно продолжал:
– «Дай Бог здоровья тобе, государь и брат мой! Дозоры заокские и лазутчики наши разведали про царя Ахмата. Шел он на Русь путями окольными через Литву, вдоль рубежей наших всей ордой. Оставя там кибитки цариц своих со слугами и обозами, а с ними всех старых, больных и малолетних, вышел нежданно-негаданно к Оке у Алексина. По нашей вине застава была в Алексине малая, и не токмо пищалей, но самострелов у ней не было. Еле успел воевода наш Семен Василич Беклемишев из градка сего заставой выбежать и на лодках на левый берег переплыть. Татары бросились за ними вплавь на конях. Наши же, выскочив на берег раньше поганых и кроясь за лодками, зачали из луков бить татар стрелами. К сему времени подоспел по Божией милости Василий Удалой, князь верейский с конниками. Хоть отряд-то у него невелик был, все же князь Василий так все нарядил борзо, что более трех часов не давал ни единому татарину на берег выйти. Лазутчики наши баяли, что ждать тут должен был Ахмат царя Казимира, но, видя нашу неготовность, хан решил реку переплыть, дабы врасплох главные наши силы обойти. Князь же Холмский, который по приказу твоему уж от Серпухова к Тарусе шел, о сем от гонцов князя верейского сведал и приказал своим конным полкам гнать к переправе. Погнал туда же по приказу моему с Козлова брода брат наш Борис со всем двором своим. В сие же время конники князя Василья уже все стрелы свои расстреляли, и воеводы бежать помышляли. Все сие от гонцов яз сведал, нарядив по твоему обычаю одного за другим отсылать их по всем полкам. Мыслю еще более укрепить своих против татар. Видя такое упорство поганых, еще более сам уразумел яз, что хан Ахмат здесь учинит переправу. А по сему немедля отослал против татар воеводу Челядина Петра Федорыча с твоим Большим полком…»
Оборвался тут голос Тита Семеновича от волнения, и он вдруг замолчал. Великий князь застыл в неподвижном спокойствии, но руки его заметно дрожали.
– Да сказывай далее! – внезапно вскричал он хриплым голосом.
Курылев вздрогнул от неожиданности и, волнуясь, продолжал:
– Сие, государь, сам я уже видел. Ведомо тобе, вельми глубока Ока-то у Алексина. Не смогли татары переплыть ее с боем, хошь была у них там сила великая. Не успели поганые ништо с переправой содеять, со злобой лютой набросились они на Алексин, желая его приступом взять. Тит Семенович опять смолк от волнения, но, оправившись, продолжал: – Алексинцы же, токмо ножи, топоры да копья имея, многое множество поганых избили, и тогда Ахмат в ярости повелел зажечь град со всех концов. Глядели мы с великой горестью и плачем, ибо алексинцам ничем помочь не могли. Видели мы, как мужи и отроки гибли в сече ратной, живыми не даваясь: слушали, как жены и дети, в огне погибая, вопили истошно и страшно. Тех же, которые, не стерпев огненных мук, выбегали из града, как безумные, татары в полон имали.
Вестник замолчал. Молчал и великий князь, но вскоре спросил:
– А полков Казимировых возле Алексина нет?
– Не было, государь.
Иван Васильевич усмехнулся. Подтверждался слух, еще в Москве до него дошедший, что король снова начал войну с уграми. И вновь набежала тень на лицо Ивана Васильевича.
– Скажи мне, Семеныч, – с тревогой спросил он, – здрав ли брат мой Юрий Василич?
– Здрав князь-то, – спокойно ответил Курылев, – токмо кашель его томит. Такой гулкий кашель, как бы из бочки пустой.
– Боюсь, не сухотная ли болесть у него, – грустно произнес Иван Васильевич и добавил, крестясь: – Как была у государя покойного, Царство ему Небесное!
Подумав немного, государь обратился к своему стремянному, стоявшему возле него:
– Угости-ка, Саввушка, вестника, накорми, пусть с часок поспит. От нас же пошли своего гонца вместе с Титом Семенычем к брату Юрьюшке. Да прикажи, дабы давали везде им сменных коней без задержки. Ты же, Семеныч, брату моему передай: «Милый Юрьюшка, спасибо тобе за службу добрую. Все право тобой содеяно. Токмо борони здоровье свое. Ратная же сила сложена у нас добре, а наиглавное – добре вестниками связана и может она везде, где надобно, борзо пред врагом в нужное время лицом стать. Шли же мне вестников чаще. Вызнай, куда Ахмат идти хочет, да пошли лазутчиков. Татары же наши пусть обоз и цариц ханских так явно ищут, дабы Ахмат узнал о сем и за обоз свой имел страх. Будь здрав и храни тя Бог…»
Великий князь верил воеводам и служилым царевичам более, чем удельным князьям. Из братьев же был ему близок лишь один князь Юрий, которого звал он «Юрьюшка – десница моя». Сказалось это отношение к людям и на размещении войск вдоль берега Оки. Двойной был учет у великого князя: первое – так силы расставить, дабы татарам все дороги на Москву закрыть и посылать в нужное время подкрепления к опасному месту, а другое – дабы не дать врагам окружить свою ставку великокняжескую. Посему сам он с большими силами из лучших полков стал в городке Рославле на Оке, возле устья реки Осетр, между Каширой и Коломной. В Коломну же поставил царевича Даниара с его татарами и воеводу князя Федора Давыдовича Пестрого, князя Андрея большого соединил в Серпухове с царевичем Муртозой, сыном Мустафы, царя казанского, а из воевод там же поставил князя Ивана Стригу-Оболенского и князя Данилу Димитриевича Холмского.
Всеми же силами ратными правил князь Юрий, «десница государева», по приказам только самого великого князя.
И Ахмат, ведая об этом через своих лазутчиков и доброхотов, понимал, что ни силой на Москву ему не пробиться, ни тайно какой-либо хитростью в обход пройти нельзя. На Казимирову помощь надежды у Ахмата уже не стало, ибо самому королю в борьбе с уграми впору подмоги просить. Более же всего боялся Ахмат, как бы обоз его не нашли царевичи татарские, жен, детей и богатство его не захватили да и в улусах его, в юрте Батыевом, не все было спокойно.
Как всегда, неудачи поколебали дух татарских воинов и воевод, привыкших все брать с маху, с набега или силой ломить в лоб врагу и бить его, если побежит, не выдержав первого удара. Теперь же, находясь под угрозой русских сил и терпя неудачи, степняки стали роптать, боясь приближения осени, боясь бескормицы для коней в степях, где за лето травы выжжены солнцем, а путь татарского войска к зимовкам – не ближний свет.
