Григорий Медведев - Чернобыльская тетрадь
Но прибывших людей не хватало. Я попросил главного инженера Южатомэнергомонтажа А. И. Зайца проехать в ближайшие колхозы и попросить помощи...»
Свидетельствует главный инженер треста Южатомэнергомонтаж Анатолий Иванович Заяц:
«27 апреля утром надо было организовать помощь вертолетчикам по загрузке песка в мешки. Людей не хватало. Мы с Антонщуком проехали по хуторам колхоза „Дружба“. Ходили по дворам. Люди работали на приусадебных участках. Но многие были в поле. Весна, шел сев. Стали разъяснять, что земля уже непригодная, что надо заткнуть зев реактору и что нужна помощь. С утра было очень жарко. У людей воскресное, предпраздничное настроение. Нам плохо верили. Продолжали работать. Тогда мы отыскали председателя колхоза и секретаря парторганизации. Пошли в поле вместе. Разъяснили людям еще и еще раз. В конце концов люди отнеслись с пониманием. Набралось человек сто пятьдесят добровольцев — мужчин и женщин. Они работали потом, не покладая рук, по загрузке мешков и вертолетов. И все это без респираторов и других средств защиты. 27 апреля обеспечили 110 вертолетовылетов, 28 апреля — 300 вертолетовылетов...»
Свидетельствует Г. А. Шашарин:
«А Щербина торопил. Под грохот вертолетов орал во весь рот, что не умеем работать, плохо разворачиваемся. Гонял всех, как Сидоровых коз, — министров, замминистров, академиков, маршалов, генералов, не говоря уже об остальных...
— Как реактор взрывать, так они умеют, а мешки загружать песком — некому!
Наконец, первую партию в шесть мешков с песком погрузили на Ми-6. С вертолетами на „бомбежку“ вылетали поочередно Н. К. Антонщук, В. Д. Дейграф, В. П. Токаренко. Они монтировали этот реактор, и летчикам надо было поточнее показать, куда бросать мешки».
Первым на «бомбометание» вел вертолет военный летчик первого класса полковник Б. Нестеров. По прямой со скоростью 140 километров в час шли к четвертому блоку. Ориентир — слева две стопятидесятиметровые венттрубы АЭС.
Зашли над кратером ядерного реактора. Высота сто пятьдесят, нет, высоко. Сто десять метров. На радиометре 500 рентген в час. Зависли над щелью, образованной полуразвернутой шайбой верхней биологической защиты и шахтой. Щель метров пять шириной. Надо попасть. Биозащита раскалена до цвета диска солнца. Открыли дверь. Снизу несло жаром. Мощный восходящий поток радиоактивного газа, ионизированного нейтронами и гамма-лучами. Все без респираторов. Вертолет не защищен снизу свинцом... До этого додумались позже, когда сотни тонн груза были уже сброшены. А сейчас... Высовывали голову в открытую дверь и, заглядывая в ядерное жерло, целясь в него глазом, сбрасывали мешок за мешком. И так все время. Иного способа не было...
Первые двадцать семь экипажей и помогавшие им Антонщук, Дейграф, Токаренко вскоре вышли из строя и их отправили в Киев на лечение. Ведь активность после сбрасывания мешков на высоте ста десяти метров достигала тысячи восьмисот рентген в час. Пилотам становилось плохо в воздухе...
При метании мешков с такой высоты оказывалось значительное ударное воздействие на раскаленную активную зону. Резко увеличились при этом, особенно в первый день, выбросы осколков деления и радиоактивного пепла от сгоревшего графита. Люди дышали всем этим. В течение месяца потом вымывали из крови героев соли урана и плутония, многократно заменяя кровь.
В последующие дни пилоты сами уже догадались класть под сиденье свинцовые листы и надевали респираторы. Эта мера несколько снизила облучаемость летного состава...
Рассказывает полковник В. Филатов;
«В 19.00 27 апреля генерал-майор Н. Т. Антошкин доложил председателю Правительственной комиссии Щербине, что в жерло реактора сброшено 150 тонн песка. Сказал это не без гордости. Тяжко дались эти сто пятьдесят тонн.
— Плохо, генерал, — сказал Щербина. — Сто пятьдесят тонн песка такому реактору — как слону дробина. Надо резко нарастить темпы...»
Щербина разнес также в пух и прах замминистров Шашарина и Мешкова, обвинив их в нерасторопности. Назначил руководителем погрузки песка начальника Союзатомэнергостроя М. С. Цвирко.
Свидетельствует М. С. Цвирко:
«Вечером 27 апреля, когда Шашарин и Антошкин доложили о сброшенных мешках, Щербина долго орал, что плохо работали. И вместо Шашарина назначил меня руководить погрузкой песка. Я отказался от места, где брали песок до этого. Песок там по замерам дозимет-ристов был очень радиоактивный, и люди зря хватали лишние дозы. Нашли песчаный карьер в десяти километрах от Припяти. Мешки вначале брали в ОРСе, магазинах, вытряхивая оттуда крупы, муку, сахар. Потом мешки привезли из Киева. 28 апреля нам выдали оптические дозиметры, но их надо заряжать, а их, кажется, не зарядили. У меня дозиметр показывал все время полтора рентгена. Стрелка не двигалась с места. Тогда я взял еще один дозиметр. На нем показывало два рентгена. И ни гу-гу больше. Плюнул и перестал больше смотреть. Схватили где-то около семидесяти, ста рентген. Думаю, не меньше...»
Генерал Антошкин от усталости и бессонницы валился с ног, и такая оценка Щербины обескуражила его. Но только на мгновение. Он снова ринулся в бой. С 19 до 21 часа отладил отношения со всеми руководителями, от которых зависело обеспечение вертолетчиков мешками, песком, людьми для осуществления погрузки... Догадались использовать для увеличения производительности парашюты. В перевернутые вверх стропами купола парашютов грузили по пятнадцать мешков. Получалась сумка. Стропы цепляли к вертолету и — к реактору...
28 апреля было сброшено уже 300 тонн.
29 апреля — 750 тонн.
30 апреля — 1500 тонн.
1 мая — 1900 тонн.
В 19 часов 1 мая Щербина сообщил о необходимости сократить сброс вдвое. Появилось опасение, что не выдержат бетонные конструкции, на которые опирался реактор, и все рухнет в бассейн-барбатер. Это грозило тепловым взрывом и огромным радиоактивным выбросом...
Всего с 27 апреля по второе мая было сброшено в реактор около пяти тысяч тонн сыпучих материалов...
Свидетельствует Ю. Н. Филимонцев — заместитель начальника Главного научно-технического управления Минэнерго СССР:
«Я приехал в Припять вечером 27 апреля. С дороги сильно устал. Потолкался в горкоме, где работала Правительственная комиссия, и пошел в гостиницу спать. С собой у меня был карманный радиометр, который мне подарили на Курской АЭС перед моим отъездом на работу в Москву. Прибор хороший, с суммирующим устройством. За десять часов сна я получил один рентген. Стало быть, активность в помещении составляла сто миллирентген в час. На улице в разных местах — от пятисот миллирентген до одного рентгена в час...»
Продолжение свидетельства Ю. Н. Филимонцева приведу несколько позднее.
28 апреля - 16 мая 1986 года
В восемь утра 28 апреля я приехал на работу и вошел в кабинет к начальнику Главного производственного управления по строительству Минэнерго СССР Евгению Александровичу Решетникову для доклада о результатах командировки на Крымскую АЭС.
Необходимо сообщить читателю, что главк этот, сокращенно — Главстрой, занимался вопросами строительства и монтажа тепловых, гидравлических и атомных электростанций. Как заместитель начальника главка, я возглавлял атомное направление.
И хотя сам я технолог, и долгие годы работал на эксплуатации АЭС, после лучевой болезни мне была противопоказана работа с источниками ионизирующих излучений. Из эксплуатации я перешел на работу в строительно-монтажную организацию Союзатомэнергострой, где осуществлял координацию монтажных и строительных работ на атомных станциях. То есть это была работа на стыке технологии и строительства. Работая в Союзатомэнергострое, где начальником был М. С. Цвирко, я и получил приглашение Решетникова перейти в новый главк.
Иными словами, определяющим для меня на новой работе было отсутствие контакта с радиацией, так как в интеграле у меня было уже сто восемьдесят рентген.
Решетников — опытный и энергичный организатор строительного производства, страстно болеющий за успех дела. Правда, мешало ему развернуться слабое здоровье — болезнь сердца. Он долгое время работал в провинции на строительстве заводов, шахт, тепловых и атомных электростанций. Однако технологической части АЭС, тем более ядерной физики, он не знал.
Войдя в кабинет, я стал докладывать ему о своей поездке на Крымскую станцию, но Решетников прервал меня:
— Авария на четвертом блоке Чернобыльской АЭС...
— Что произошло, причина? — спросил я.
— Связь очень плохая, — ответил он. — Телефоны на станции отключены. Работает только «ВЧ», и то плохо. Аппарат установлен в кабинете заместителя министра Садовского. Но сведения поступают нечеткие. Как будто взорвалась гремучка в аварийном баке СУЗ, в центральном зале. Взрывом снесло шатер ЦЗ и крышу барабан-сепараторных помещений, разрушено помещение ГЦН...
