Александр Антонов - Княгиня Ольга
— А ничего. Вот приехал в Вышгород, буду ждать Богомила, мечами звенеть с молодым князем да на зайцев ходить. Еще князя будем с тобой учить, чем сильны в военной справе.
Асмуд одобрительно покивал головой, согласился:
— Иного и я не вижу. Да помни: словом не вольничай с князем. Он хотя и отрок, но цепок матушкиным умом. Зорко видит лесть и лицемерие. Норовом крут, поднимается и силу свою осознает. Да и что говорить, великий князь в нем уже высветился.
— Верю, воеводушка — кормилец. Токмо при нашем старании слепим из молодого норовистого скакуна и для себя что‑нибудь полезное. Ты да я, мы тоже — сила.
Ночь давно покатилась к рассвету, а два воеводы сидели в теплой кухне и вели тихую беседу, — коей и конца не виднелось. Да все пытались угадать, удастся ли Богомилу исполнить волю старейшин и покарать назарея Григория.
— Отдаст ли княгиня сего утешителя Богомилу? Как бы не обожгла она жреца, — выразил сомнение Асмуд.
— Возьмет силой. Богомил на то способен. К тому же с ним Сфагел, воин беспощадный, а за спиной у них пятьдесят воинов.
— Оно так. Да пойдут ли они против княгини?
— Знамо, не пойдут, но ее воинов разметают. Богомил больше нас с тобой ведает и видит, чем грозит державе отступничество Ольги. Он знает, что она уйдет не одна. Восемнадцать боярынь при ней стоят, восемнадцать бояр по каморам в теремах княжеских сидят. Не поведет ли она их всех за собой? Им ой как трудно расстаться с теплыми-то княжескими палатами. А за теми боярами и боярынями их дети, зятья, невестки, тещи, свекрови стоят. Вон они куда корни‑то тянутся, под весь Киев. А там еще челядь, дворня, смерды, приписанные к княгине и боярам, — прорва, тьма. Сей камнепад Богомил зрит. И потому решится на крайности, лишь бы не остаться единственным язычником на всей Руси. Он и Ольгу заставит отступиться от Григория. Верю в то!
Но пока Свенельд мог только опереться на свою веру, на свое желание и видел ход берестовских событий так, как ему хотелось их узреть. Наконец затянувшаяся беседа завершилась. Асмуд и Свенельд ушли спать. Да сон их оказался коротким.
Юный князь Святослав просыпался в любое время года очень рано. Даже в зимнюю пору вставал еще при звездах. И едва он покидал теплую постель, как все в княжеском тереме приходило в движение, потому как было правило: князь проснулся, встал — и всем быть на ногах. В любой мороз, в метель, в иную непогоду князь бежал на двор и там, скинув исподнюю рубаху, купался в снегу, растирал грудь и спину докрасна, бегал, прыгал, с мечом кружил, дворовую челядь пугая, и румянолицый, возбужденный, возвращался в терем, шел в трапезную. Там его ждал прямо‑таки скупой завтрак: блюдо горячей полбы, холодное мясо, сухие лепешки, кубок сыты. Иногда все это разнообразилось немного, на стол подавали зайчатину или птицу. Но сам князь к переменам блюд относился неодобрительно. Он питался как воин в походе — не больше. И никакие уговоры, примеры не помогали придворным изменить принятый князем образ жизни. Он поднимался истинным воином. И все отроки, кои стояли при нем, не знали иной жизни, иной пищи, иного поведения, нежели князь. А кто позволял себе лишнее или пытался избавить себя от тягот воинского быта, тот изгонялся из княжеского окружения.
— Уезжай в Киев, живи при кормилице, — говорил Святослав нарушившему принятый порядок. Потому при нем оставались мужественные, стойкие отроки, не требовательные к пище и быту будущие воины.
После утренней трапезы вся княжеская молодая орава бежала на конюшню. Святослав холил — лелеял своего боевого коня. И все отроки старались не отстать в прилежности от князя. Шерсть на его гнедом жеребце Быстром лоснилась, переливалась и сверкала под лучами зимнего солнца. Конь был некрупного сложения, сухощавый, горячий, но послушный, потому как знал властный норов своего хозяина.
В рубленых конюшнях, где стояли кони Святославовой дружины, было чисто, тепло. Упряжь, седла — все лежало на раз отведенных местах.
Закончив чистку коня, князь задавал ему овса, и отроки то же делали, и пока кони хрумкали овес, князь собирал отроков в центре конюшни и вместе с ними обсуждал занятия на текущий день. Спустя час или больше князь брал свое боевое оружие, выводил Быстрого из конюшни, легко поднимался в седло, ждал, когда дружина встанет за спиной, и со словами «Князь пошел, дружина за мной!» покидал теремной двор и Вышгород. Пять — семь верст проходили молодые воины легкой рысью. Достигнув зимнего леса, князь останавливал полусотню и на опушке начинались военные игры. Воины пускали стрелы в цель, копья — кто дальше.
Князь мало кому уступал в ловкости и силе, в меткости, а его копье летело дальше, чем у других его сверстников. Святослав помнил Древлянскую землю и свой первый бросок копья под Искоростенем, когда оно упало в ноги коня. Того уже больше не повторялось. Выездка коней, метание копий и стрел завершалось где‑то к полуденной трапезе, а случалось и позже, уже в сумерках короткого зимнего дня. Возвращались отроки в город румяные, веселые, усталые и голодные. Тут уж и Святослав забывал порой о своей сдержанности, съедал полное блюдо кулеша и дичи всякой зимней не чурался, ел и многое другое отведывал, запивая полными кубками сыты. Все закусывал яблоками, виноградом, привезенными по осени с острова Святого Еферия, что лежал в устье Днепра.
Завершив сытную трапезу, князь уходил в опочивальню и спал не более двух часов. Так уж было заведено в княжеских теремах, что после полуденной трапезы все спали. Вечерами же Святослав, в какой раз неведомо, просил Асмуда рассказывать о военных походах, да прежде всего о походах князя Олега на Царьград и на хазар, потому как сам мечтал повторить то, что сделал князь Олег и чего не удалось отцу, князю Игорю. Святослав наделял вещего Олега богатырской силой, смелостью и былинной неустрашимостью. Юный князь без сомнения верил в то, что Олеговой дружине было посильно поставить ладьи на колеса, поднять паруса и с помощью ветра двигаться всем флотом к Царьграду, повергая в ужас врагов. Как юный Святослав завидовал князю Олегу, который приводил в священный трепет самих гордых и бесстрашных греков. И щит Олегов на вратах Царьграда князь Святослав видел воочию, словно сам его прибивал.
Но не только былинное повествование Асмуда покоряло воображение юного князя. Многажды ему были прочитаны договора князя Олега с греческими царями Леоном, Александром и Константином. За каждой строкой этих договоров Святослав видел мощь Олеговой Руси. Сие утверждалось уже в первом договоре, где было сказано: «Греки дают по 12 гривен на человека, сверх того уклады на города Киев, Чернигов, Переяславль, Полтеск, Ростов, Любеч и другие, где властвуют князья, Олеговы подданные». Святослав помнил Олеговы договора от первого и до последнего слова и гордился своим прадядей.
К отцу же, великому князю Игорю, у сына было более чем прохладное отношение. Не мог Святослав понять того, как это дружина взяла верх над князем, заставила его собирать дань сверх всякой меры. «Знать, татей в дружине было много», — считал Святослав. Повзрослев, князь в полной мере осознал попустительство отца. Оно стоило ему жизни. Но и не только ему, пали сотни воинов дружины, погибли тысячи древлян. И все лишь потому, что князь Игорь дал волю дружине утолить волчий аппетит. Да и не всей, а только части алчных.
Чистый помыслами и делами отрок Святослав, узнав истинное течение событий в последние годы жизни князя Игоря, невзлюбил не только отца. У него родилась неприязнь к воеводе Свенельду. Дошли же до Святослава через многие уста слова воинов, кои сказали князю Игорю: «Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, да и ты добудешь, и мы». И послушался их Игорь — пошел к древлянам за новой данью и прибавил к прежней вдвое, и «творили насилие над ними мужи его». Узнал Святослав еще многую правду о походе отца в Древлянскую землю. И видел не только вину отца за причиненное древлянам горе, но и вину Свенельда, здравствующего ныне. Затаил князь — отрок обиду на первого воеводу. Да напрасно, как сам скажет позже. Выплеснул бы ее в лицо лиходею и легче было бы, и новое зло не свершилось бы по воле Свенельда. А быть ему через многие годы. Не придет Свенельд с дружиной на днепровские пороги, дабы спасти князя и его малую дружину от орды печенегов князя Кури. Не страдая совестью, но по злому умыслу, берегом Днепра, минуя орду, уйдет он в Киев и поступит на службу к князю Ярополку[9], сыну Святославову. Того князю Святославу не дано было знать. А пока он мирился с воеводой Свенельдом, потому как видел в нем лучшего воина своей державы, достойного милости за прежние промахи.
Ссора между князем и воеводой вскоре все‑таки вспыхнула.
Утром, после Рождества Христова, в Вышгороде близ княжеского терема остановились крытые сани, запряженные парой белых, резвых коней. Не без труда из саней выбралась боярыня Павла, а следом выпорхнула Малуша. Павла знала, что в палатах уже никто не спит, и прошла в трапезную. Там сидели Асмуд и Свенельд.
